Голубые молнии - Кулешов Александр Петрович - Страница 8

— Пошли дальше, к канатам и шестам.

В это время к городку приблизилась еще одна группа новобранцев — старший лейтенант Васнецов тоже проводил экскурсию.

— Взвод, стой. Направо! Равняйсь! Смирно! Вольно! — слышался его зычный голос — Объясняю. Дорожка для подтягивания. Необходимо подтянуться и на одних руках осуществить переход до другого конца.

— Невозможно… — проговорил кто-то.

— Рядовой Трубин, выйти из строя! — резко скомандовал Васнецов.

Трубин не очень уверенно, проталкиваясь, вышел вперед.

— Рядовой Трубин, наряд вне очереди за разговоры в строю. Повторите!

— Есть наряд вне очереди, — уныло повторил Трубин.

— Рядовой Трубин, — еще громче произнес Васнецов, — наряд вне очереди за разговоры в строю!

— Есть наряд вне очереди за разговоры в строю. — еще печальней пробормотал Трубин.

— Становитесь в строй.

Трубин хотел было повернуться, но, спохватившись, повторил:

— Есть встать в строй.

Даже не поглядев ему вслед, Васнецов подошел к первой жердочке и, не расстегнув ремня, не сняв фуражки, уверенными, ловкими движениями начал перебирать руками.

Солдаты молча смотрели, как он закончил путь на другом конце сооружения, спрыгнул на землю и неторопливым шагом вернулся к ним.

Только краска, еще не сошедшая с лица, и бисеринки пота над губой свидетельствовали об испытанном напряжении.

— Равняйсь! Смирно! Нале-во! — скомандовал Васнецов своим обычным, ровным голосом.

Солдаты Копылова, стоявшие у канатов и шестов, с любопытством следили за всей этой сценой. Потом словно по команде перевели взгляды на своего командира, но тот продолжал объяснения.

— А теперь, — объявил он, — идем в спортзал.

Зал оказался не менее великолепен, чем городок, — гигантское помещение, в котором можно было играть в баскетбол и волейбол, У стен висели перекладины, опускавшиеся автоматически одним нажатием кнопки. Так же с помощью кнопки поднимались утопленные в полу брусья.

В отдельном небольшом зале был оборудован тяжелоатлетический помост, в другом — ринг, в третьем лежал мат для борьбы и самбо.

Здесь тоже все сверкало чистотой.

Лучи солнца проникали в большие, добросовестно вымытые окна, защищенные сеткой, и ложились широкими бликами на натертый пол.

Копылов предложил солдатам испробовать снаряды. Сразу же загремела штанга, гулко зазвучали голоса и смех, заскрипели перекладины.

Тут Ручьев смог показать себя. Снисходительно улыбаясь, он раз за разом, словно это ему ничего не стоило, поднимал к поднимал штангу.

— Ну дает Ручей! — восхищался Дойников, раскрыв рот и глядя на Ручьева своими огромными голубыми глазами.

— Подумаешь! — фыркнул Щукин. — Эй, Ручей, иди, поборемся.

Не успел Ручьев выйти на мат, как Щукин быстрым, ловким движением, схватив его за рукава, словно перетек из одного места в другое, увлекая противника. Зал неожиданно крутанулся и по спине Ручьева вдруг чем то вдарили плашмя, выбивая воздух из легких. Не сразу он понял, что припечатан к полу. В поле зрения появилось лицо Щукина.

— Давай вставай — сказал он, протягивая руку, — Если хочешь, я тебя так же научу.

— Ой Щукарь, ну Щукарь! — восторженно вопил Дойников.

Ручьев, раскрасневшийся и воинственный, вскочил на ноги и бросился на весело смеявшегося Щукина. Через мгновение под общий гогот он снова лежал на ковре.

Подошел Копылов.

— Ничего, Ручьев, не унывай! Ты штангист, он самбист, а там боксер — кивнул на парня, увлеченно колотящего грушу. — Научим. Еще возьмешь реванш. Я тоже, когда первый раз в зал пришел, только и делал, что летал вверх тормашками.

Солдаты обступили Копылова.

— Товарищ гвардии старший лейтенант, а теперь? У вас есть разряд? — Дойников даже подпрыгивал от возбуждения.

— Теперь-то есть, — улыбался Копылов.

— А у нас? Мы сдадим на разряд? А драться тоже научите? — не унималсяДойников. — Вот Щукарь. Здорово! Я тоже так хочу! А вы с ним справитесь?

— Сами увидите, мы еще поборемся. Устроим командные соревнования. Мы с Ручьевым, а ты, Дойников, с Щукиным. Посмотрим, чья возьмет! А вот драться мы не учим. Мы учим применять имеющиеся у вас оружие, руки и ноги, для защиты Родины от врага. Семь потов с вас сойдет, зато в трудную минуту вы сможете выйти победителями в рукопашной против нескольких врагов.

Солдаты долго не могли успокоиться. Они смеялись, кричали, налетали друг на друга, пытаясь сбить с ног. Не улыбался только Ручьев.

— Становись! — скомандовал наконец Копылов. — У нас много всего впереди. Половину не обошли.

И они еще долго ходили по аккуратным асфальтовым дорожкам вдоль зеленых аллей.

Смотрели классы, где им предстояло заниматься, полосу препятствий, пугавшую их, казалось, непреодолимыми преградами.

Смотрели стрельбище, пахнущее свежим деревом и землей.

Смотрели парашютный городок, с его вышкой и странными, непонятными сооружениями.

Они долго ходили, робея и удивляясь, и думали, как все здесь увлекательно и сложно. И неужели все это можно освоить, ко всему привыкнуть, все одолеть.

Так ходили до них тысячи таких же ребят, так будут ходить тысячи после них.

И невдомек им было, что настанет день, последний день в части, когда они пройдут этой же дорогой, прощаясь, любовно похлопают кожаный круп гимнастического коня, легко взметнут когда-то такую тяжелую штангу, покачаются на стапелях, шутя перепрыгнут казавшийся непреодолимым ров на полосе препятствий…

И уедут.

И еще долго, всю жизнь, будут помнить военный городок, городок, куда приезжают юноши и который покидают мужчины.

Глава IV

Ладейников и Николаев заканчивали обед. Подробно обсудив новое пополнение, генерал предавался воспоминаниям.

Уносясь мыслями в прошлое, Ладейников вспоминал не только приятное и славное, не только дни удач и побед. Нет, Ладейников хорошо знал цену этим победам, слишком хорошо помнил приведшие к ним дороги, чтобы откреститься от горьких минут, забыть трудности и неудачи первых военных дней.

Ведь на парадном мундире его сверкали не только ряды орденских планок, но и тонкие золотые и красные знаки ранений.

Шрамы на теле…

А шрамы на сердце, что остались от других ран, никогда не заживающих: погибшие товарищи, навсегда ушедшие из жизни друзья, те, кто спас тебе жизнь, и те, кому жизнь спасал ты, с кем спал под одной шинелью и ел из одного котелка, с кем вместе пел на привалах песни и мечтал о жизни после войны.

Что ж, его мечты осуществились: он прошел войну до конца, увидел весну победы. На нем генеральские погоны, и смысл его жизни — воспитывать таких же честных, бесстрашных и искусных солдат, каким был сам.

А вот друзья его и однополчане, что не дошли с ним до сегодняшних дней, осуществились ли их мечты?

Наверное, все-таки да. Наверное, скромный памятник, что поставлен в селе Путьково на Смоленщине, где в январе 1942 года приземлились парашютисты 8-й воздушнодесантной бригады, тоже воспитывает. И подполковник Сагайдачный, сражавшийся, пока хватало сил держать в руках автомат, а потом тяжело раненный и замученный врагами, разве он сегодня, через три десятка лет, не воспитывает тех, кто родился много позже дня его гибели?

Ладейников вспоминал, как в сентябре 1967 года съехались в маленькое смоленское село те, кто воевал здесь четверть века назад. Вспоминал, как стояли в задумчивости, унесшись мыслями в далекое прошлое.

Он смотрел, тогда на лица своих товарищей, суровые, иссеченные морщинами…

И на лица пионеров. То были румяные, чистые, свежие, Но и они несли печать суровости.

Внимательные, напряженные взгляды. Словно не скромный памятник был перед ними, а сам Сагайдачный обращался к ним, рассказывая о давно минувших боях. И не только вот эти два парня, его сыновья, были ему сыновьями, но и все остальные парни, собравшиеся здесь в тот день.