Планета Хаоса - Костин Константин Константинович - Страница 29

— Эрих! Я знала, что ты добрый! Ты уже решил отвезти его, чтобы похоронить по-человечески?

Я попробовал откусить себе язык. Вот что бывает, когда отвечаешь на вопрос раньше, чем тебе его зададут. Как говорила моя первая жена, Кристи: "Кто говорит не думая, тот умирает не болея". Теперь инициатором превращения нашей поездки в похоронную процессию оказался я, а вовсе не Ана. Отказываться от якобы своих слов уже просто глупо…Пришлось делать вид, что мне ужасно хочется погрести дорожного лежебоку.

Мы с сенатором (вклад принцессы заключался в прыгании вокруг нас) взяли неожиданного попутчика за руки, за ноги и забросили в телегу. Голова нашего нового товарища описала дугу и шмякнулась в корзину с яблоками, расколов одно, самое крупное.

— Ну вот, — огорченно сказал я, вынимая пострадавший фрукт и надкусывая его, — испортили продукт.

Позеленевшая Ана, зажав рот, метнулась в придорожные кусты. Гратон, бледный как скисшее молоко, шагнул в противоположную сторону, скрывшись в зарослях орешника. Я недоуменно посмотрел им вслед, откусывая следующий кусок. Что это с ними?

Дальнейшая поездка стала намного веселее. Гратона начало укачивать, поэтому он в основном молчал, борясь с приступами "морской болезни", чье обострение явно было вызвано вчерашним пивом. Да, батенька, нужно же помнить, сколько вам лет…Ана, с серым лицом, почти совпадающим по цвету с ее платьем, дулась на меня и периодически отталкивала настырного покойника, которого как специально на каждой кочке подбрасывало в ее сторону. Я занимался недовольным ворчанием, что, учитывая авторство слов о перевозке усопшего, выглядело как самокритика.

— А что если в деревне решат, что мы его убили и нас схватят? — бубнил я. — Что, если они не захотят хоронить его? Что мы тогда с ним будем делать?

Ана злобно косилась в мою сторону, но молчала. Вообще то, я уже заметил, что она не была такой болтушкой, какой показалась вначале. Когда было нужно, она умела молчать… Ее тогдашний взрыв словоизвержения, по-моему, был вызван волнением от встречи и общения с незнакомым молодым красивым (ну да, черт возьми, я красив, тут уж ничего не поделаешь) человеком, да к тому же с таинственной судьбой, жизнью, полной приключений. Такие обормоты всегда нравятся девушкам…

К вечеру мы добрались до ближайшей деревни, которая оказалась вовсе не близкой. По моим подсчетам, от Разрешева (так называлось то село, где нас сначала мучили черти, а потом — похмелье) она находилась километрах в двадцати. Называлась она Закопайка, что как нельзя лучше подходило к нашей цели на сегодня. Мои черные пророчества по поводу подозрений в убийстве, по счастью, не сбылись. Местный блюститель закона, чрезвычайно пузатый пристав, взглянув на тело, тут же заявил, что следов насилия он не видит, поэтому с чистой совестью выдает разрешение на погребение. Интересно, почему это во всех мирах участковые полицейские ухитряются отъесть себе такие животы?…

Проблем с ночлегом опять-таки не возникло. Нам выделили пустующий дом, хозяева которого куда-то уехали. Дом был хорош всем, за исключением того, что находился в двух шагах от кладбища. Местный священник оказался мелким и тщедушным, (даже борода у него была не величиной со снежную лопату, как у разрешевского, а скорее с совок), так что мы с сенатором легко запугали его и заставили принять в оплату за отпевание купюры. Попик был рад взять даже пустые бутылки, только бы мы отстали от него. Пристав, деликатно сделавший вид, что ничего не заметил, после отпевания показал нам место на кладбище, сказал в каком доме есть лишний гроб (это как понимать? По ошибке два сделали, что ли? Или покойник внезапно раздумал на тот свет?), непринужденно принял бумажную благодарность, очевидно не разделяя всеобщего неприятия неметаллических знаков оплаты, и удалился. Мы остались в прикладбищенской избушке, вместе с нашим молчаливым другом…

ГЛАВА ДЕСЯТАЯ

В которой к нам в гости нагрянули наши соседи

— Гратон! Черт побери, что это вы такое выкопали?

Сенатор внимательно осмотрел дело своих рук.

— Могилу, — убежденно определил он.

— Вы уверены? — не выдержал я.

…После ухода добродушного пристава к нам заявились две полупьяные личности, принесли крест, лопату (со строгим указанием вернуть ее завтра поутру), указали место на кладбище и обрадовали нас вестью, что хоронить неживой прибыток во-первых, нужно сегодня, до заката солнца, иначе, по каким-то местным поверьям, покойник будет недоволен, что отразиться на жизни всей деревни, во-вторых же, хоронить его нам придется самим, чему причиной уже не поверья, а лень местных жителей. Ну неохота им, видите ли, напрягаться из-за чужого покойника. Мол, своих дел навалом, дети по лавкам, короче, справляйтесь сами как хотите.

После ухода добрых вестников было проведено краткое совещание. Сенатор сразу же избрал своей целью копание могилы, взял лопату и ушел, благо недалеко. Когда через несколько минут я вышел посмотреть, как продвигаются дела (все ж таки сто лет человеку), могилка была уже закончена. Гратон явно зарыл (в фигуральном смысле) свой талант в землю. Как могильщику ему бы цены не было. Могила была хороша, глубиной в рост человека (человека, не Гратона, ему она была еле по пояс), вот только почему-то круглая…

— Гратон, где вы видели могилы такой формы?

Он задумался, явно пытаясь вспомнить. Дожидаться результатов мыслительной деятельности сенатора я не стал. А то ведь вспомнит…

— Как мы поместим в нее гроб? — поинтересовался я.

— А гроб обязателен? — засомневался сенатор.

— Да! Гроб обязателен!! Отдайте лопату, прах вас побери!!

…Никаких сил не хватает…

Обиженный Гратон отправился помогать Ане уложить неживого друга в положенную ему тару. Закончить квадратуру могилы мне удалось только где-то через полчаса. Сенатор явно всю жизнь занимался не своим делом…

Потом перед нами встала другая проблема: перемещение приблудного трупа в яму. Погребальная церемония, ввиду небольшого количества участников, может, была и не очень торжественной, но по крайней мере запоминающейся. Оркестр заменяло громкое пыхтение, роль катафалка играл сам гроб, роль возницы — виновник торжества, роль лошадей — мы, тащившие проклятый ящик по земле. По прибытии на место гроб был аккуратно сброшен на дно могилы и присыпан землей. Поменяв несколько мест (мы никак не могли прийти к общему мнению о том, где он должен находиться) крест все-таки утвердился в ногах. Была прочитана краткая (очень краткая) заупокойная молитва, мы на всякий случай простились с умершим и отправились "домой".

Во дворе избушки меланхолично жевал сено подарочный конь (ну, в том смысле, что крестьянин нам его практически подарил). Мы прошли внутрь, прикрыли массивную дверь, по толщине больше подходившую какому-нибудь противоатомному бункеру. Солнце уже практически зашло, его последние лучи вырывались из-за леса и проникали к нам в окошко, но все реже и реже. Усталые и слегка припачканные землей мы решили, что сейчас самое время ложиться спать, чтобы завтра, с утра пораньше, отправиться в путь по направлению к железной дороге. Вообще-то прямо с утра выехать не получиться, нужно хотя бы узнать, в какую сторону ехать, но это уже подробности, узнаем. Сенатор протяжно зевнул, пробормотал: "Утро вечера мудренее", вытянулся на лавке, заняв ее всю, и уснул, по своему обыкновению мгновенно. Мы с Аной неловко замялись у печки, которая осталась единственным местом, пригодным для ночлега. Избушка была не такой солидной, и комната в ней была одна. В ней находились печь, величиной с полкомнаты, лавка со спящим сенатором и стол, бывшее обиталище беспокойного покойника, если можно так выразиться. Лавка была занята, на столе было неудобно (да, после нашего друга, и неуютно), оставалась печь. Даже полатей, по словам Гратона, обязательной принадлежности каждой уважающей себя крестьянской избы, и тех не было (чем бы они таким не являлись). Принцесса явно хотела оккупировать печь в одиночку, но не решалась так прямо мне это сказать. Мне хотелось полежать минут так триста-четыреста, и выживать Ану с печи тоже не хотелось, не по-рыцарски это как-то, не по-графски…