Подводные мастера - Золотовский Константин Дмитриевич - Страница 9

Товарищи по работе смеялись:

— Рыба — ведь не картина, чтобы на стену вешать да разглядывать. Захотел ухи — взял и наловил. А не клюет — пошел в магазин и наловил «на серебряную удочку».

Или же спрашивали у него:

— А ну-ка, рыбовед, скажи нам, что вкусней: карась или минога?

— Минога не рыба, — отвечал Захаров.

— Не рыба? Ну, значит, морковка или ветчина, — смеялись приятели.

Захаров обиженно хмурил белесые брови и уходил от водолазов — большой, широкоплечий и нескладный.

Из-за любимых рыб иногда терпел Захаров неприятности и в работе.

Случилось так.

Откачивали полузатопленную баржу-брандвахту. Пробоины в ней Захаров забил чепами, обернутыми в просаленную паклю.

Прошло часа три, помпы во-всю работают, а воды и на сантиметр не убыло.

— Рыбовед, может, ты вовсе и не затыкал пробоин?

— С какой стати я буду вас обманывать? — обиделся он.

— А ну, проверь.

Захаров спустился под воду — пробоины и впрямь пустые. Посмотрел вниз, а его просаленную паклю щиплют со всех сторон табуны рыб.

— Вытянули прожорливые, сала им захотелось, — рассердился Захаров. — Мало я вам хлеба и ракушек скормил?

Захаров поднялся на баркас и принялся тесать для пробоин деревянные пробки. При этом он молча и стойко выдерживал насмешливые взгляды и шутки товарищей.

Его утешала одна тайная, заветная мысль. Давно мечтал он найти особенную рыбу, какой еще не знал никто: ни водолазы, ни рыбаки, ни ученые. Он и сам не знал, какая она будет, эта необыкновенная рыба, но был твердо уверен, что она существует. Что плавает она где-то в других морях, более богатых рыбою, чем Балтийское: в Черном, Баренцевом или Охотском. Там и найти ее легче, потому что вода прозрачна.

Захаров подал заявление с просьбой перевести его на другое море. Но водолазный инструктор сказал:

— Нет, товарищ Захаров, на другое море не переведем. Вы нам и здесь нужны. Работник вы хороший, к условиям Балтики привыкли. Ну, скажите, зачем вам понадобилось другое море?

— Хочу увидеть новых рыб, — сказал Захаров.

— Зря, — сказал инструктор, — рыбы вам только мешают. Бросьте вы их и оставайтесь. Мы вас скоро в старшины произведем.

Захаров остался. Он любил водолазную работу. Но мысль о необыкновенной рыбе стала одолевать его сильней прежнего. Он подал новое заявление.

Наконец ему разрешили уехать на Черное море.

Захаров прибыл на спасательное черноморское судно «Красный моряк». В первый же день он долго стоял на борту, слушал бойкий говор черноморцев и щурил глаза от необычно яркого солнца. Черный баклан сидел на крашеном буйке и, свесив клюв, хищно высматривал рыбу сквозь изумрудно-зеленую воду.

Скоро Захаров впервые в жизни спустился на дно южного моря.

Он стропил, затягивая стальной петлей ржавые котлы, донки и куски железного борта старого, рваного корабля. Лебедка на барже тянула груз на поверхность. Шланг и сигнал змеились сквозь прозрачную толщу воды, и вдали было видно, как гоняет скумбрию резвый дельфин. На просторе колыхались медузы в забавных шляпках с синими и оранжевыми каемками и в кружевах из тонкого шелковистого студня. А между ними, как стрелы, выпущенные из тугого лука, быстро и бесшумно пролетали длинные, странные рыбы-иглы.

Дно было солнечное — то в бурых и багровых водорослях, то покрытое красным илом. От этого и бычки, и камбалы, и зеленухи, и коньки, и барабульки тоже казались розово-багровыми.

Облепленный черными ракушками и мхом, заспанный, волосатый краб лениво волочил по грунту свой большой, будто привязанный живот.

— Ну и страшилище, — засмеялся Захаров и взял краба в руки.

Вечером после работы Захаров сидел в шумном кубрике корабля, думал о крабе, посаженном в банку, и о пище для морских коньков. Слушал, как веселый такелажник Гераськин, аккомпанируя себе на гитаре, пел старую морскую песню «Залив Донегал»:

Песню заглушала игра в домино, азартное хлопанье о стол костяшками.

— Дупель два! Аврал! Бито! Считай рыбу!

Но снова и снова, как звенящая галька из-под прибоя, вырывался голос Гераськина.

К Захарову подошел пожилой черноморец старшина Якубенко и предложил сыграть в шашки.

С ним Захарову сегодня пришлось работать на одном баркасе.

— Сразимся, что ль?

— Идет.

Якубенко засучил рукава на своих больших, сплошь покрытых татуировкой руках и выдвинул на стол шашечную доску.

Захаров еще у балтийцев видел немало замысловатых татуировок. И всё же один рисунок на руке Якубенко его удивил.

— Что это у тебя наколото?

— А разве сам не видишь?

Захаров еще раз всмотрелся в этот неясный синий рисунок, изображавший не то зверя, не то павлина.

— Не знаю, — сознался Захаров.

— Эх ты, чубук от трубки, да ведь это морская лисица, — объяснил Якубенко.

— Морская?

Захаров заволновался. Он знал обыкновенных пушистых лесных лисичек. Еще мальчишкой он промышлял с отцом-охотником в тайге.

— Да разве бывают морские?

— Отчего ж им не бывать? Конечно, бывают, — усмехнулся Якубенко. — Я одну даже голыми руками поймал.

— Поймал? — воскликнул Захаров.

— Поймал.

Якубенко расправил жесткие усы и подмигнул Захарову.

— Интересуешься? Могу рассказать.

Захаров поспешно отодвинул шашечную доску, облокотился и приготовился слушать.

— Дело-то было давно, — начал Якубенко, — лет восемь назад. Стояли мы как раз — где вот сейчас стоим. Лежала там железная баржа с очень ценным грузом. Ее еще в двадцатом году врангелевцы утопили. Ну, мы ее разгрузили, а потом искали упавшие с ее палубы на грунт и засосанные песком токарные, фрезерные станки и чушки — сплав цветного металла.

Я ходил со щупом, проверял грунт. Щуп у меня был добрый, как полагается, — железная трость с большим кольцом на ручке и насечками-ершами к концу.

Шарю это я, значит, ищу чушки и вижу: на песке лежит камбала, только что-то очень большая. Поглядел еще: похожа, да не камбала. Подошел, а это — мать честная! — шип, морская лисица. Была она больше медной водолазной манишки, в общем, на всю грудь, а хвост сантиметров на сто и усыпан острыми, как бритва, колючками.

Ткнул я ее щупом и попал в плавник. Как подпрыгнет она, да как ударит хвостом, — аж ракушки взлетели. И завертелась колесом, вот-вот срубит меня. Да хорошо успел наступить ей на хвост калошей — и держу. Ладно. Нагнулся, подсунул под нее ладонь, захватил за плавники и быстро выдернул щуп на другую сторону; лиса и скатилась к кольцу, — так и поволок.

Поднимаюсь кверху, а лиса-то вырывается, хвостом бьет по калошам.

Наконец на баркасе сбросил ее со щупа и поместил в обрез — корабельную лохань.

Два дня для интересу держали. Молотит хвостом, воду расплескивает, посуда для нее мала, а большей не имели. Подойти воду налить ей опасно — хвостом зарубит, хуже крокодила. Надоела она всем, и выбросили мы ее за борт. А она лежит на воде и не двигается.

— Издохла, — говорю я А лисица шевельнулась боком, вроде проверила, не в лохани ли она, и вдруг бац хвостом, водой нас окатила и… была такова.

Захаров вытер пот и вздохнул.

— А дальше?

— Что дальше?

— Не встречал?

— Не встречал, — сказал Якубенко, — а если бы и встретил, то всё равно бы ее не узнал — все морские лисицы рыжие, и та была обыкновенная, рыжая. Зато вот вчера на грунте мимо меня мелькнула вся как есть черная и в белых пятнах, будто молоком обрызгана. Такую, признаться, я прежде не замечал. Редкостная лисица. Ну, да разве за всеми усмотришь!

— Ну, ходи, — зевнул Якубенко, — а то этак с тобой и до вечернего сигнала партию не кончишь.