Инженю, или В тихом омуте - Ланская Ольга - Страница 5

— Вы что себе позволяете, гражданка?! Думайте, что говорите вообще! Вы что, следователь тут?! Убийство, не убийство!

Как женщина она его не интересовала, это было очевидно. Но она сказала себе, что это временно. Мужчина не может быть равнодушен к ее внешности — он может либо хотеть ее, либо бояться и ненавидеть за то, что она недосягаема. А этот просто не разглядел ее пока — эмоции ему мешали. И потому она улыбнулась ему обезоруживающе, чуть кокетливо.

— О, вы так резки… Я правда этого не заслужила, — начала высоким стилем, к которому прибегала часто, но по выражению его лица тут же поняла, что это лишнее. — Я свидетель, я все видела, кроме меня, тут никого не было. И я уже пыталась рассказать обо всем вашим… вашим людям. Это так странно — я все видела, я не ушла, не убежала, я искренне готова вам помочь. Неужели это никому не нужно?

Она пожала плечами, драматично заканчивая фразу, чувствуя себя то ли несчастной Офелией, то ли еще какой-нибудь героиней трагедии. И тяжело вздыхая — словно жестокий мир незаслуженно обидел ее, желавшую этому миру только добра.

Кажется, он не оценил ее игру, черствый дурак. Она еще подумала, что, наверное, он уже импотент и потому такая красивая девушка его только злит — видит око, да зуб неймет, повисший бессильно зуб. Конечно, если так психовать и наливаться краской по любому поводу — станешь импотентом.

Он смотрел на нее как на инопланетянку, он, видимо, решил по ее тону и стилю, что она издевается над ним. Ему, видимо, надо было, чтобы она плакала или тряслась от страха и робким голосом просила ее выслушать. А перед ним стояла непробиваемо наивная и глупая и уверенная в своей неотразимости эффектная девица, дорого и красиво одетая, абсолютно не взволнованная случившимся, разговаривающая так, что в ее тоне можно услышать то, что захочешь — приглашение к знакомству, готовность отдаться, признание в проснувшихся симпатиях. Все что захочешь — то и услышишь. Но он все-таки услышал издевку.

— Ладно мне мозги морочить! — буркнул зло. — Иди, пока в отделение не увезли и не заперли там. Свидетельница!..

Он, может, думал, что она испугается его грубости и его звания. И кажется, точно стал фиолетовым, когда она, окинув его по-детски обиженным, непонимающим взглядом, повернулась в ту сторону, куда ушли журналисты.

— Молодой человек! Подождите, я сейчас…

— Ну-ка постой! — Этот с двумя звездочками вцепился ей в руку — так сильно, что она подумала, что переиграла. — Ну что сразу на рожон лезть? Видите, какая ситуация? Сейчас поговорят с вами…

Она сделала шаг назад, пытаясь высвободиться. Но он держал ее, озираясь судорожно, бегая глазами по людям в форме и штатском, загораживавшим от нее то, что было недавно дорогой машиной.

— Мыльников! Мыльников! Иди сюда! — Она увидела как от толпы отделяется молодой совсем парень, тоже в форме, в погонах с двумя звездочками, только маленькими. — Сопроводи гражданку в отделение — снимешь показания. А лучше возьми данные — мы свяжемся, прямо сегодня.

Он зашептал что-то молодому на ухо — но она услышала. «Уведи отсюда эту дуру» — вот что он прошептал.

— Фу, как некрасиво так говорить о девушке, — произнесла укоризненно, прерывая их тихое общение. — Это ужасно — я видела такое, и я готова вам помочь, искренне — а вы… Мужчины зачастую так жестоки — и не в состоянии оценить порыв впечатлительной и ранимой женской души…

Наверное, он бы лопнул, когда услышал бы это. Но она произнесла все это про себя. Может быть, она и была дурой — но недостаточно дурой для того, чтобы показать сейчас, что услышала его. В конце концов, ее так часто принимали за дуру, что вряд ли стоило обижаться. В конце концов, у нее были совсем другие достоинства. А к тому же такое вот мнение о ней давало ей большое преимущество — которым она иногда пользовалась. По крайней мере на этот раз она точно планировала им воспользоваться.

Этот фиолетовый отпустил ее руку, продолжая что-то шептать, не глядя на нее, — а она смотрела в ту сторону, куда оттеснили телевизионщиков. Высмотрев их наконец, столкнувшись взглядом с тем, у которого был микрофон, и ему улыбнувшись. Наивно так и приветливо — как и положено дуре. Которая, однако, несмотря на свою дурость, прекрасно знает, что ей надо…

2

— О, это было так ужасно — я была просто в шоке. Да, в это невозможно поверить — такой приятный молодой человек, в такой красивой машине, и вдруг… Он мне улыбался, я видела, — и помахал рукой. И…

— То есть он был в машине один, вы это видели точно? — настаивал этот с микрофоном, толсторожий и потный. — Когда раздался взрыв, он сидел там один?

— Он был такой приятный, так хорошо одет. О, это ужасно! — На ухоженном, красиво накрашенном эффектном лице появилось трагичное выражение. — Да, да, он был там один…

— Но тем не менее вы — насколько нам известно, единственный свидетель случившегося — утверждаете, что это было убийство? Скажите — это эмоции или у вас есть на это основания?

Она грустно улыбнулась в камеру.

— Понимаете, он произвел на меня впечатление — и я оглянулась. Я шла очень медленно, и услышала, как хлопает дверь машины, и оглянулась — я подумала, что… И увидела мужчину — он сворачивал в арку…

Камера показала арку, наезжая на нее, давая крупный план.

— Вы уверены, что он вышел из машины?

— Я слышала, как хлопнула дверь. И это был не водитель — он оставался в машине…

Камера скользнула по дому, у которого стояло или лежало нечто, в прошлой жизни бывшее джипом, — демонстрируя, что вход в дом со двора, а значит, тот, кого она видела, не мог выйти из подъезда.

— Вы рассмотрели этого человека?

Она замялась, и это было видно — но красиво замялась, откидывая голову, прикусывая губу ровными белыми зубами.

— Да, я его рассмотрела. Он оглянулся на меня. А потом я отвернулась — и тут…

— Вы уже сообщили об этом сотрудникам правоохранительных органов?

— О, я пыталась. Мне было так страшно, мне хотелось уйти, но я осталась. И… Это невероятно, но меня никто не захотел выслушать — меня проигнорировали и, можно сказать, прогнали…

Камера ушла с нее, выцеливая в толпе того, с двумя большими звездами, находя его, повернувшегося как раз в этот момент, снова багровеющего, снова показывающего кому-то на камеру и, судя по скривившимся толсто губам, бросающего что-то очень резкое.

«…Таким образом, если принять во внимание утверждение единственного пока свидетеля, первоначальная версия милиции о несчастном случае представляется, мягко говоря, небесспорной. Конечно, мы не можем утверждать, что то, что вы сейчас слышали, не вызвано шоком от случившегося. Но нам хочется верить, что сотрудники правоохранительных органов, расследующие это дело, найдут время побеседовать со свидетелем. Мы ни в коем случае не обвиняем стражей порядка — событие, случившееся посреди бела дня в самом центре Москвы, потрясло не только москвичей, но и тех, кто охраняет спокойствие города. Особенно в свете последних заявлений министра внутренних дел относительно усиления борьбы с преступностью…» Ну наконец-то! Камера наехала на нее, давая крупный план, — и тут же показала что-то черное, аккуратно лежащее рядом с изуродованной машиной на белой простыне. Видимо, то, что было им. И снова появилась она — грустная, задумчивая, сожалеющая о том, что погиб человек. И о том, что ей, эффектной молодой женщине, которой положено наслаждаться бытием, порхая с цветка на цветок и не замечая ничего вокруг, приходится убеждаться в том, что жизнь жестока и несовершенна…

— …Красивая ты, Маринка, — медленно произнесла Вика, о существовании которой она забыла на время. — Ты так смотрелась…

— О, мне так приятно это слышать!

Она автоматически ответила — задумчиво глядя на экран, пытаясь определить, выглядела она на все сто процентов или упустила что-то, что придется срочно устранять в следующих интервью, которые наверняка пойдут теперь одно за другим. И удивилась, когда экран погас, словно после показа сюжета с ее участием ничего больше показывать сегодня не собирались. Решив, что это бессмысленно, это лишь испортит эффект от суперсюжета, красивее и глобальнее и значимее которого в сегодняшней программе быть ничего не могло. И только тогда медленно повернулась к Вике, откладывающей пульт.