Парадоксия: дневник хищницы - Ланч Лидия - Страница 2

Я пообещала, что расплачусь с ним натурой. Он повернулся ко мне. Сказал, чтобы я шла домой. Он мне позвонит. Потом. Может быть. Я пожала плечами и тихо ушла. Знала, что он позвонит. Я его зацепила. Своей пизденкой.

Мы с ним сношались полгода. Соблазнила его на переднем крыльце дома священника за церковью Спасителя. Он пытался срезать дорогу на обратном пути из магазина автозапчастей. Я сидела — курила косяк. Позвала его. Я знала, кто он. К тому времени я уже перепахала половину района. Двое братьев из дома напротив. Их кузен. Бывший моряк на углу. Старик — хозяин музыкального магазина. Мальчик-кассир из районного супермаркета. Мальчик, который разносит пиццу. Его старший брат. Пара его друзей. Половина парней, с которыми я ездила стопом. Мелкий дилер, приторговывавший травой.

В надежде, что все они — кто-то один, кто угодно — сотрет липкую память о жарких руках отца. Он вечно их распускал, свои руки. Эти руки — они не умели лежать спокойно. Вечно пихались, толкались, щипались, дергали и трясли. Пачкали. Оскверняли. Руки, жившие собственной жизнью. Руки… так похожие на мои.

У меня был пример для подражания. На этом примере я научилась толкаться, пихаться локтями, обманывать, воровать, отнимать силой, без зазрения совести брать чужое, потворствовать всем своим прихотям и убеждать в чем угодно кого угодно. Ценные уроки, за которые я до сих пор благодарна. От Ленни я унаследовала способность говорить сладкие речи, пряча змеиный язычок, балансировать на тонкой грани между одержимостью и безумием, и получать все, чего я хочу. И когда я хочу. А там хоть трава не расти, как любил говорить Ленни. До того, как откинул копыта от сердечного приступа. Прах к праху. Призрак памяти, чей дух все еще не успокоился, живет и дышит во мне. Воплощается во мне. Мои руки, его дьявольская мастерская. Мое интимное место, его неутолимый голод. Голод из потустороннего мира, предшественник моей колыбели.

Автобус прибыл на автовокзал. Жгучий запах свежей мочи и застарелого пота ударил в лицо после девятичасовой ночной поездки. Я схватила свою крошечную сумочку, в которую уместились все мои земные богатства, и вытряхнула нафиг все предыдущие шестнадцать лет жизни. У меня в кармане было 82 доллара и телефон кузины моей подруги, которая жила на углу Бликер и МакДугал. Санни оказалась постаревшей вудстокской хипушкой. Приторговывала травой, чтобы платить за квартиру. Сказала, что я могу у нее пожить. Три дня. А потом — до свидания. Я ей мешала. Сбивала бизнес. Я была очень самонадеянной девочкой и решила, что за три дня точно что-нибудь придумаю. Да лучше уж ночевать в подземке в компании бомжей и метрошных кротов, чем задержаться хотя бы на день в этом гетто снобствующей голытьбы, упертых дебилов и тормозов, чьи представления о полноценной жизни не простираются дальше 3,2 ребенка, собаки, кошки, машины, всякого домашнего хлама и умеренной квартплаты. В общем, я быстро оттуда сбежала.

В тот вечер Санни подкинула мне идею наведаться в «Мамочки» — клуб, который давно закрыли, на 23-й стрит между 7-й и 8-й авеню. Прикольный такой кабак, где собирались пидоры, педики, местные шлюшки, рок-музыканты и несколько трансвеститов, еще сохранивших пристрастие к глэм-стилю. Все наливались пивом, водкой и бурбоном. Иногда кто-то пускал по кругу косяк, и запах травки чуть-чуть подслащал тошнотворную кислую вонь.

Я приметила цель. Женственный, длинноволосый, вероятно, из Джерси. Сначала мы выпили, и не раз, и я запустила руку ему в штаны, давая понять, что, если он пригласит меня к себе, я в долгу не останусь и отсосу ему так, что мой нежный девичий ротик аж задымиться. В общем, развесила клюквы. Я призналась ему, что сбежала из дома. Вырвалась из родительской тюрьмы. Это была моя первая ночь в городе. Я откровенно пыталась сняться. Он купился, кретин. И притащил меня к себе на 24-ю стрит.

Огромное помещение на первом этаже. Разделенное на несколько маленьких комнат. Еще четверо постояльцев. Хиппи и джазовые музыканты в свободном полете. Кити, дочь Ленни Брюса, только что съехала, так что освободилась маленькая импровизированная комнатушка, на антресолях, под самым потолком. Прямо напротив входной двери. Я знала, что заполучу ее через день-два. Пару ночей поеблась с тем придурком, который меня привел, сказала ему, что у меня началась менструация, и перебралась наверх. Все получилось. Я старалась по возможности не попадаться ему на глаза. Снискала расположение других жильцов — посредством обескуражившей смеси высокомерия, чувства юмора и всяких загадочных намеков.

Комнату подо мной занимала пара, поразительно смахивавшая на Джона и Йоко. Они выползали из своего логова раз в два-три дня, чтобы надыбать себе героина или — в порыве отчаяния, — метадона. Я получила от них самую ценную информацию, жизненно необходимую каждому, кто оказался в Нью-Йорке совсем один и без гроша в кармане. Телефон одного доктора в Бронксе, который бесплатно выписывает рецепты на амфетамин, перкодан и метаквалон. Джон и Йоко прямо-таки настояли, чтобы я договорилась о встрече и попыталась понравиться доброму доктору, если хочу превратить свои 43 доллара — все, что у меня осталось на тот момент, — в две сотни, а то и больше.

Я начала продавать «черных красоток» по три бакса за дозу в парке между 23-й и 25-й на Бродвее. Я могла двинуть всю партию за день-два, продавая продукт горстями — малолетним уличным джанки, которые наворовали или напопрошайничали достаточно денежки, чтобы кушать два раза в день и столько же раз вставляться. Раз в две-три недели я ездила в Бронкс, платила доктору, что с меня причиталось, и возвращалась в парк. Легкий способ надыбать денежку. На жизнь мне хватало. Вполне можно прожить на три-четыре доллара в день, если знаешь — как. Тем более, я до сих пор ничего не платила за угол на 24-й. Только иногда забегала к Джону и Йоко, чтобы поспать или принять душ. Незаметно так заявлялась и быстренько исчезала. Надеясь, что они тут же забудут, что я вообще там была.

С «Хилым Уиллом» мы познакомились в парке, когда я там вовсю торговала вразнос. Если «Полуночного ковбоя» создал Томми Ли Джонс, то тот, в свою очередь, породил Уилла. Весь какой-то потрепанный и измученный, но при этом такой обаятельный… Он принес мне кофе, улыбнулся слабой улыбкой и попросил дюжину «черных красоток». Он пригласил меня к себе в «Джордж Вашингтон Отель» на Лексингтон-авеню возле 23-й стрит. Грязная ночлежка — временное пристанище для местных проституток, всяких перекати-поле и безденежных странников, которых занесло в Нью-Йорк по мимолетной прихоти, на пути от разочарования к катастрофе. Уилл утверждал, что он здесь единственный постоянный жилец. По крайней мере, последние три недели.

Обшарпанное фойе, липкий грязный линолеум. Скрипучий лифт остановился не на том этаже. Он работал, когда хотел. Как и все здешние постояльцы. Все здание провоняло смертью и старостью, с сильной примесью дешевого одеколона и лизола. Пришлось подниматься по лестнице. Два пролета, усыпанные окурками, пустыми банками из-под пива и дохлыми тараканами. Мы еще не вошли в номер, а мне уже захотелось принять душ.

В номере 453 пахло дешевой едой навынос и старой кожей. Над кроватью на маленьких гвоздиках висели три черные ковбойские шляпы. Гвоздики он вбивал сам — ботинком. В углу одиноко стояла потрепанная гитара, солнечный свет играл на струнах. Я спросила: ты что, играешь? Он пожал плечами, взял инструмент и запел: «I keep a close watch on this heart of mine… I keep my eyes wide open all the time… because you're mine, I walk the line…» Густой баритон, мелодичный и завораживающий. В его репертуаре были песни Джонни Кэша, Дэвида Аллана Коу и Чарли Фезерса. Но он говорил, что не помнит слов — вспоминает только под кайфом. Под травой его память работает лучше. Спросил, не хочу ли я дунуть. У него припасен косячок мексиканской вонючки. Он раскурил косяк, всосал на одной затяжке чуть ли не половину и передал мне. Я не знала, что дурь была с примесью.