Проклятие демона - Сальваторе Роберт Энтони - Страница 74

Маркало Де’Уннеро переживал момент прозрения. Теперь он знал, что ему делать или хотя бы за что бороться. Но с чего начать?

Он стал внимательно рассматривать лагерь чумных больных. Десятки, сотни обреченных. И длинный цветник, устроенный перед воротами монастыря, так называемый цветочный кордон. Ученые монахи и светские лекари еще в давние времена пришли к заключению, что чума распространяется главным образом вследствие зловония, исходящего от больных. Лучшей преградой на пути смертоносного запаха были признаны определенные сочетания цветов, обладающих сильным и стойким ароматом. Нынешняя эпоха ничего лучшего предложить не могла, и поэтому в ход снова пошли цветочные кордоны.

Де’Уннеро повернулся в противоположную сторону. Он стоял на дороге, которая вела прямо к центральной площади большой деревни, раскинувшейся в долине к северу от монастыря. Де’Уннеро зримо представил, как жители ходят по улицам, плотно прижимая к носу букетики цветов — крохотные средства защиты, уменьшенные копии цветочных заграждений. И на лице каждого — отчаяние и откровенный ужас.

Магистр, который к этому времени вернулся в человеческий облик, направился в деревню. Там на рынке он купил себе букетик цветов. Невзирая на мрачные времена, а точнее благодаря им, на рынке шла бойкая торговля. Из деревни Де’Уннеро вернулся на гребень холма. Впервые за все время, что он покинул Санта-Мир-Абель, магистр пожалел, что не взял с собой несколько самоцветов, чтобы расчистить себе путь в монастырь через лагерь зачумленных. Пришлось вновь наполовину превращаться в тигра. Де’Уннеро сморщился от боли, когда нижняя часть его туловища и ноги стали приобретать очертания лап гигантской кошки. Сильные и мускулистые, эти лапы могли мгновенно унести его прочь от любой опасности.

Он осмотрел сутану и убедился, что она надежно скрывает тигриные лапы. Затем Де’Уннеро быстрым шагом двинулся через поле, стараясь подальше обходить весь этот чумный сброд. Но больные потянулись к нему со всех сторон: одни стонали, другие едва шевелили губами. Сперва ему удалось держаться в стороне от больных, но когда несколько человек образовали круг с целью преградить ему путь к монастырю, Де’Уннеро стремительно прыгнул, легко разметав их в стороны. Мягко приземлившись, он побежал по направлению к цветочному кордону.

— Стой! — раздался крик с монастырской стены.

Де’Уннеро замедлил шаг. Несколько монахов нацелили на него арбалеты.

— За цветочный кордон не заходить!

— Знай же, дурень, что я — магистр Де’Уннеро из Санта-Мир-Абель! — проревел монах и перепрыгнул через заслон из цветов.

Он слышал, как арбалетчики что-то крикнули двоим крестьянам, которые, как и он, попытались перепрыгнуть через цветочный кордон. Затем, к своему удовлетворению, он услышал щелчки выстрелов. Сзади отчаянно закричали. Хорошо, хоть здешние братья не утратили мужества и знают, как себя вести, — подумал Де’Уннеро.

Главные ворота Сент-Гвендолин распахнулись, затем быстро поднялась опускная решетка. Широко улыбаясь, Де’Уннеро проскользнул внутрь, готовый поблагодарить братьев этого монастыря за бдительность и правильные действия.

Улыбка его тут же погасла, а сам магистр оцепенел: на монастырском дворе он увидел почти ту же картину, что и за пределами обители! Несколько братьев и сестер лежали на земле под наспех сооруженными навесами и громко стонали. Из всех окон, дверей и со стен на него смотрели глаза монахов и монахинь. Заглушая стоны больных, шумно опустилась решетка.

— Где настоятельница Деления? — прорычал Де’Уннеро, обращаясь к ближайшему из здоровых монахов, арбалетчику, который стоял на парапете возле башни, венчавшей собой ворота.

Лицо молодого монаха помрачнело, и он покачал головой:

— Мы лишились настоятельницы, всех наших магистров и всех начальствующих сестер, кроме одной, — ответил он. — Будь проклята эта розовая чума!

Де’Уннеро невольно вздрогнул, услышав печальные новости. В отличие от других монастырей, в Сент-Гвендолин всегда хватало монахов старших ступеней. На прошлую Коллегию аббатов Деления привезла с собой пятерых магистров и троих начальствующих сестер. Она сама сообщила Де’Уннеро, что еще три сестры ожидают избрания на эту ступень, равнозначную ступени магистра.

— Здоровых у нас осталось меньше полусотни, — продолжал монах. — Чума навалилась на нас прежде, чем мы сумели приготовиться.

— А много ли ваших выходили на поле и пытались помочь тамошним больным? — требовательно спросил Де’Уннеро.

Его буквально подкосило зрелище обреченного монастыря, но магистр не позволил горю взять верх и всю боль и отчаяние превратил в гнев.

Монах не ответил на его вопрос и отвернулся.

— Так сколько их было, брат? — сурово повторил Де’Уннеро и, подпрыгнув на высоту двенадцати футов, оказался рядом с ошеломленным юнцом.

— Вы открыли ворота чуме, правда?

— Так приказала настоятельница Деления, — запинаясь, пробормотал монах, и Де’Уннеро понял, что его предположение оказалось абсолютно верным.

Настоятельница Деления всегда была готова проявить сострадание; впрочем, как считал Де’Уннеро, эта слабость вообще свойственна женщинам. Деления отваживалась спорить с лучшими умами ордена Абеля. Она находилась в дружественных отношениях с настоятелем Олином, но Де’Уннеро всегда подозревал, что Деления втайне разделяет воззрения Эвелина и Джоджонаха. Недаром, когда этого еретика сжигали у позорного столба, настоятельница не смогла выдержать зрелища казни.

— Скажи всем здоровым братьям и сестрам, чтобы собрались в приемной настоятельницы, — велел испуганному монаху Де’Уннеро. — Нам надо о многом поговорить.

Мери Каузенфед отошла от плачущих женщин и приблизилась к мертвому телу, лежащему в цветочных зарослях. Этот человек появился в чумном лагере три дня назад. Чума унесла его жену и двоих детей. Затем розовые пятнышки появились на теле третьего ребенка — его маленькой дочери. Отец в отчаянии вскочил на лошадь и имеете с ребенком поскакал в Сент-Гвендолин. По дороге лошадь споткнулась и повредила ногу. Оставшиеся сто миль до монастыря он бежал, неся девочку на руках.

У него самого не было ни малейших признаков чумы.

Какую злую шутку сыграла с ним жизнь, — думала Мери. Совершенно здоровый, крепкий мужчина лежал неподвижно, примяв собой стебли цветов. Мери наклонилась, перевернула его на спину и тут же отпрянула. Арбалетная стрела раздробила мертвецу передние зубы, превратила нижнюю часть рта в кровавое месиво и застряла в горле.

Позади Мери послышался плач — точнее, жалобные всхлипывания осиротевшей девочки. Ребенку было не более пяти лет. Девочка бросилась на колени рядом с умершим отцом, умоляя его встать. Мери подхватила ребенка на руки и понесла прочь, кивнув собравшимся, чтобы убрали тело.

— Пойдем, моя маленькая, — шептала Мери на ухо отчаянно плачущей девочке. — Пойдем. Не бойся. Теперь ты будешь жить вместе с Мери, и все у нас наладится.

Мери, как и любой человек вокруг, знала, что это ложь. Ничего у них не наладится, ибо это нельзя наладить. Даже если оставшиеся в живых монахи, включая и того нового, что совсем недавно пробегал здесь, выйдут и начнут их лечить, ничего уже не поправишь.

Как больно ранила ее душу эта жуткая правда! Мери посмотрела на свою голую руку и на шрамы, оставшиеся от битвы с розовой чумой. Она оказалась одной из двадцати, кого монахам удалось вылечить с помощью камня души. Ее лечила сама настоятельница Деления.

— Одна из двадцати, — повторила Мери, качая головой.

Монахи и монахини пытались помочь десяткам заболевших, но выжить сумела только Мери. А сколько этих смелых и благородных людей уже мертвы, — думала Мери. Умерла Деления. Умерли начальствующие сестры, пытавшиеся спасти беженцев из Фалида. Никого из них теперь нет в живых.

Когда Деления объявила, что Мери исцелилась, с монастырских стен понеслись радостные крики. Мери позвали в монастырь на молитву. Однако изможденная и измученная женщина не могла согласиться с Деленией. Настоятельница утверждала, что Мери исцелилась! Да, ее тело победило чуму, но сердце так и осталось неисцеленным. Незачем ей идти на молитву. Мери осталась на поле, вместе с беженцами из Фалида.