От Каира до Стамбула. Путешествие по Ближнему Востоку - Мортон Генри Воллам - Страница 42

Войдя в небольшой музей в Адане, я сразу увидел гипсовую копию статуи Венеры Милосской. Она резко контрастирует с хеттскими экспонатами. Мне сказали, что «для порядка», то есть для повышения культурного уровня населения, этот слепок присутствует во всех музеях. Народ, который дробил статуи Праксителя, а потом использовал обломки как строительный материал, разбивал работы Фидия о стены конюшен, теперь призывают любоваться тем, что он так долго разрушал.

Однако, при теперешнем отходе турок от ислама, удивляться этому не приходится. Нынешние правители поняли, что мусульманский запрет на изображение человека извратил ум и закупорил душу народа. Век за веком в этой стране не разрешалось любоваться красотой человеческого лица и тела, художники и архитекторы вынуждены были ограничивать себя геометрическими узорами. Какая бездна иронии в том, что нежная Венера Милосская, поставленная у входа в музей, призвана эстетически воспитывать людей, чьи предки в свое время построили мечеть на месте Парфенона.

Одна из самых интересных достопримечательностей в Адане — это изящный мост длиной около трехсот ярдов через реку Сейхан (древнее название — Сарус). Есть еще арка (очень распространенного типа), которая, говорят, была частью моста, построенного по приказу императрицы Елены. Она тогда ехала из Константинополя в Иерусалим, где позже нашла Святой Крест.

Бродя по улицам Аданы, я услышал призыв на молитву и, запрокинув голову, увидел на минарете муэдзина — не в развевающихся одеждах и тюрбане, а в синем костюме из магазина готового платья. Его пронзительный высокий голос в сочетании с костюмом производил довольно нелепое впечатление. Человека, одетого таким образом, легче было представить торгующим рыбой, чем созывающим верующих на молитву.

Реформы Гази в Турции потрясают. Он самый бесстрашный в новейшей истории борец с предрассудками. Подобно тому как Советы в России стерли с лица земли царский режим, Кемаль Ататюрк стирает в своей стране даже память о султанате и халифате, выстраивает в сознании граждан барьер между современной республиканской Турцией и застойной Турцией прошлого.

Он покусился даже на твердыни ислама, и никто не осмелился возразить. Великая мечеть в храме Святой Софии в Стамбуле превращена в музей. Орден дервишей и другие религиозные общины распущены, мечети превращены в концертные залы. Святой для мусульман день, пятницу, отменили, вернее, заменили христианским воскресеньем. Религиозные школы закрыли, в обычных средних школах не ведется никакого религиозного воспитания.

Европейцы посмеиваются, читая о том, что всех турок обязали носить шляпы вместо фесок. Думают, это всего лишь детское подражание европейскому стилю в одежде. А между тем, эта реформа подрывает самые основы прежней религиозной и социальной жизни. Это еще сокрушительнее, чем разрешить женщинам ходить с открытыми лицами.

На Востоке головной убор всегда имел огромное значение. Одного взгляда на него достаточно, чтобы узнать вероисповедание и социальный статус его хозяина. Феска — не есть истинно турецкий головной убор, он греческий по происхождению. Два века назад, когда турки еще носили тюрбаны, всякому чиновнику или вельможе во дворце султана полагался тюрбан определенного типа. Когда тюрбаны запретили и национальным головным убором объявили феску, некоторые старые турки решили, что наступил конец света. Сходные настроения появились у некоторой части населения, когда Кемаль запретил фески. А уж заставить соотечественников носить шляпы, какие носят христиане, неверные собаки, — никаким другим способом Гази не мог бы утвердить новую власть более надежно.

Мусульманский головной убор не должен иметь полей. Правоверный мусульманин не может коснуться лбом земли во время молитвы, если на нем шляпа. Так что очень легко превратить молитву в мечети в нелепое и невозможное мероприятие — стоит только заставить верующих носить головные уборы с полями. Но турецкий диктатор проявил гуманность: туркам разрешено молиться… в матерчатых кепках.

Войдя в турецкую мечеть, вы сразу поймете, почему этот самый ужасный из западных головных уборов так популярен у верующих. Если повернуть кепку так, чтобы козырек был сзади, гладкая поверхность оказывается на лбу и можно спокойно прикоснуться лбом к полу. Сотрудники музеев, таможенные чиновники, даже полицейские, откликающиеся на зов муэдзина, могут молиться, повернув козырьком назад свои фуражки.

В тот вечер в «штаб-квартире» Американской миссии собрались члены небольшой христианской общины в Адане, несколько сирийцев, армяне и одна девушка-гречанка. Усевшись в кружок, мы говорили о том, о чем говорят сейчас все, — о необходимости мира во всем мире.

Перед тем, как лечь спать, я вышел постоять на плоской крыше. На синем бархатном небе сияли огромные звезды. Далеко на севере виднелся темный хребет Таврских гор. А вокруг меня была сплошная, огромная пустота — никаких звуков, кроме надрывного кашля курдских беженцев и лая собак вдали.

Глава вторая

Тарсус

На улицах города, где родился святой Павел, я ищу в новом Тарсусе древний Таре.

1

Мы наняли повозку и, проехав некоторое время по длинной прямой дороге, оказались в ветхом маленьком городке, где деревянные лачуги смотрят друг на друга через узкие улицы. Когда идут дожди, улицы просто грязные, а когда сухо — грязь затвердевает и начинает пылить. Этот пыльный рассадник малярии и есть Тарсус, в древности — Тарс.

Я искал хоть какую-нибудь малость, которая могла сохраниться со времен гордого расцвета этого города, но не нашел ничего. Набеги, войны, века застоя стерли все следы прошлого. Мне сказали, что остатки древнего города лежат на пятнадцать-двадцать футов ниже поверхности современного Тарсуса. Лопаты людей, копавших у себя в погребе или на заднем дворе, натыкались на своды арок и капители колонн, погребенные под землей.

Мне показали арку, называемую Аркой Святого Павла, но не имеющую никакого отношения к апостолу. Возможно, это византийская арка, которой греческое православное духовенство, выдворенное отсюда в 1922-м, успело дать ее гордое имя.

Современный город занимает лишь небольшую часть земли, на которой стояли когда-то мраморные храмы, колоннады, бани, площади римского Тарса. Довольно далеко от города, на пустырях и в хлопковых полях торчат, как гнилые зубы, остатки городских стен. И хрустально-чистый Кидн, гордость древнего Тарса, не течет больше через центр города. Император Юстиниан велел прорыть канал на восток, чтобы отводить лишнюю воду весной, но в годы упадка жители Тарса не чистили русла, и в результате в один прекрасный день Кидн хлынул в канал Юстиниана вместо того, чтобы мирно течь через город.

Те же самые ужасающие лень и небрежение привели к тому, что когда-то великолепные залив и гавань заросли илом. Теперь это — болото шириной тридцать миль, здесь гнездятся дикие утки и размножаются малярийные комары.

Если бы жители древнего Тарса, которые любили посидеть под мраморными колоннами на берегу Кидна и поболтать о том о сем, могли знать, во что превратится город, чьи великолепие и пышность так радовали их сердца, возможно, в греческом или древнееврейском не нашлось бы слов, способных адекватно передать их горечь.

Я был готов увидеть жалкие деревянные лачуги, немощеные дороги, пустыри, небритых угрюмых людей, лошадей с косматыми гривами — и тем не менее контраст сегодняшнего Тарсуса с прекрасным эллинистическим городом вызвал у меня настоящий шок. Если бы это был не Тарсус, пожалуй, мне было бы даже любопытно наблюдать здешнюю жизнь. Но то, что именно этот город находится в таком запустении, показалось мне настолько трагичным, что сразу захотелось бежать прочь.

И все же осталось в Тарсусе кое-что со времен святого Павла: это кусок земли двухсот восьми футов в длину и ста тридцати футов в ширину, окруженный римской стеной двадцати четырех футов в высоту и толщиной в двадцать футов. В центре участка — две огромные платформы той же высоты, что и стена. Все вокруг заросло травой и асфоделями.