Асканио - Дюма Александр - Страница 80

Герцогиня тотчас же выпустила ее руку. Сознание вернулось к Коломбе не сразу. Вскрикнув от боли, она еще несколько секунд удивленно смотрела на госпожу д'Этамп и никак не могла собраться с мыслями. Потом спросила:

— Кто вы, сударыня, и куда меня везут? — И тут же, отшатнувшись, вскрикнула: — А-а! Помню, помню! Вы герцогиня д'Этамп!

— Молчите! — повелительно прошептала Анна. — Скоро мы останемся наедине, и тогда можете кричать и удивляться сколько душе угодно.

Слова герцогини сопровождались жестким, надменным взглядом; но отнюдь не этот взгляд, а только чувство собственного достоинства заставило Коломбу сдержаться, и всю остальную часть пути она хранила молчание.

Когда же экипаж остановился у дворца д'Этамп, девушка по знаку герцогини последовала за ней в домашнюю часовню.

Оставшись наедине, соперницы минуту или две молча смотрели друг на друга испытующим взглядом, причем выражение их лиц являло резкий контраст: Коломба казалась спокойной; ее поддерживала вера в провидение и надежда на Бенвенуто; Анна была взбешена этим спокойствием, и, хотя лицо ее заметно исказилось, она старалась подавить гнев, так как рассчитывала на свое могущество и на несокрушимую силу воли, чтобы сломить беззащитную девушку.

Госпожа д'Этамп заговорила первая.

— Ну вот, мой юный друг, вы и вернулись под власть родителя, — начала она тоном, в котором, несмотря на всю мягкость, звучала скрытая издевка. — Но прежде всего позвольте мне выразить восхищение вашей смелостью. Вы… вы необычайно смелы для своего возраста, дитя мое!

— О, сударыня, это потому, что мне помогает бог, — просто ответила Коломба.

— О каком боге вы изволите говорить, мадемуазель?.. А-а! Очевидно, речь идет о Марсе! — сказала герцогиня, иронически щурясь, как она привыкла это делать при дворе.

— Я знаю только одного бога, сударыня. Бога доброго и милосердного, который заповедал богатым быть щедрыми, а великим — смиренными. И горе тем, кто не признает его, ибо настанет день, когда и он не признает их!

— Превосходно, превосходно, мадемуазель! — воскликнула герцогиня. — Да и время сейчас вполне подходящее для проповедей. Я от души поздравила бы вас с талантом проповедницы, если бы не считала, что все это лишь наглая попытка приукрасить бесстыдство вашего поступка.

— Я не собираюсь перед вами оправдываться, сударыня. Да и по какому праву можете вы обвинять меня? — слегка пожав плечами, но без раздражения возразила Коломба. — Вот когда меня спросит отец, я повинюсь ему с должным почтением. А если он станет меня бранить, постараюсь оправдаться. А до тех пор, герцогиня, разрешите мне молчать.

— Понимаю, милочка! Вас раздражает мой голос. Вы предпочли бы остаться в одиночестве и помечтать о своем возлюбленном. Не так ли?

— Никакой шум, даже самый неприятный, не помешает мне думать о нем, сударыня, особенно если мой любимый в беде.

— И вы осмеливаетесь открыто говорить о своей любви!

— Вы, герцогиня, тоже любите его, но боитесь в этом сознаться. Вот и все различие между вами и мной, сударыня.

— Дерзкая девчонка! — вырвалось у герцогини. — Кажется, она бросает мне вызов!

— О нет! Что вы, сударыня! Это не вызов — просто я отвечаю на ваш вопрос; вы же сами принуждаете меня к этому. Оставьте меня наедине с моими мечтами, и я не стану мешать вашим замыслам.

— Ну что ж, пеняй на себя, дитя мое! Раз ты считаешь себя достаточно сильной, чтобы бороться со мной, раз ты призналась мне в своей любви, признаюсь и я тебе, и не только в любви, но и в ненависти. Ты права: я люблю Асканио и ненавижу тебя! Да и к чему, в самом деле, мне лукавить? Ведь только тебе одной я могу сказать все, ибо тебе никто не поверит, что бы ты ни вздумала болтать обо мне. Да, я люблю Асканио!

— Тогда мне жаль вас, сударыня, потому что Асканио любит меня.

— Да, Асканио любит тебя. Что ж из этого! Я заставлю его разлюбить. Я обольщу его, а если моих чар окажется недостаточно, я пойду на ложь и даже на преступление. Слышишь? Недаром я Анна д'Эйли, герцогиня д'Этамп!

— Асканио отдаст свое сердце лишь той, кто будет любить его по-настоящему.

— Да вы послушайте только, что она говорит! — вскричала герцогиня, выведенная из себя самоуверенностью Коломбы. — Уж не думаете ли вы, милочка, что ваша любовь единственная в мире и не сравнима с любовью ни одной другой женщины?

— Я не говорю этого, сударыня. Конечно, и другие женщины могут любить так же сильно, как я, но только не вы.

— А что ты готова сделать во имя этой хваленой любви, которая, по-твоему, недоступна мне? Чем ты пожертвовала ради нее? Своим одиночеством и безвестностью?

— Нет, сударыня, я пожертвовала своим покоем.

— От чего ты отказалась ради нее? От нелепого брака с графом д'Орбеком?

— Нет, сударыня, я отказалась повиноваться отцу.

— Но что можешь ты дать своему возлюбленному? Славу, богатство, власть?

— Нет, я просто постараюсь сделать его счастливым.

— Только-то! — воскликнула герцогиня. — А у меня для него найдется кое-что получше. Я пожертвую ради него привязанностью самого короля; я брошу к его ногам знатность, богатство, почет; он будет править государством — вот что я дам ему!

— Что ж, — с улыбкой возразила Коломба, — значит, ваша любовь даст ему все, кроме самой любви…

— Ну, хватит! Довольно нелепых сравнений! — резко прервала герцогиня, чувствуя, что Коломба начиняет брать верх.

Некоторое время обе женщины молчали. Коломба держала себя спокойно и непринужденно, а герцогиня заметно злилась. Но мало-помалу лицо ее смягчилось, просветлело, в нем появился проблеск симпатии, естественной или притворной — трудно сказать. Герцогиня первая возобновила прерванную битву, из которой она во что бы то ни стало стремилась выйти победительницей.

— Ну, а если бы тебе сказали, Коломба: «Отдай за него жизнь!» Как бы ты поступила? — спросила она почти сердечно.

— О! Я с восторгом отдала бы ее!

— Я тоже! — воскликнула герцогиня тоном, говорившим если не об искренности ее намерения, то, по крайней мере, о силе страсти. — А честью… — продолжала она, — скажите, пожертвовали бы вы ради него своей честью?

— Если под словом «честь», сударыня, вы подразумеваете мое доброе имя, то пожертвовала бы; но если под честью вы понимаете добродетель — нет.

— Как, разве Асканио не ваш возлюбленный?

— Он мой жених, сударыня, не больше.

— Да, оказывается, она его не любит! — воскликнула герцогиня. — Совсем не любит! Честь, это громкое слово, для нее дороже любви.

— Ну, а если бы кто-нибудь вам сказал, сударыня: «Откажись ради него от титулов, от власти, пожертвуй благосклонностью короля, и не тайно — это было бы слишком легко, — а так, чтобы все об этом узнали!» Если бы вам сказали: «Анна д'Эйли, герцогиня д'Этамп, покинь свой дворец, откажись от богатства, от придворного общества и смени все это на полутемную мастерскую чеканщика!» Как бы вы поступили, сударыня? — спросила Коломба, потеряв терпение, несмотря на всю свою кротость.

— Я отказалась бы сделать это в его же собственных интересах, — вынуждена была сознаться герцогиня, не в силах лгать под устремленным на нее испытующим взором соперницы.

— Отказались бы?

— Да.

— Значит, вы его совсем не любите, сударыня! — торжествующе воскликнула Коломба. — Вы предпочитаете его любви почет — жалкий призрак счастья!

— Но я же сказала, что ради него хочу сохранить свое положение! — возразила герцогиня, возмущенная новой победой соперницы. — Я сказала, что хочу с ним делить почет и богатство. Все мужчины рано или поздно становятся тщеславными.

— Да, сударыня, — с улыбкой ответила Коломба, — но Асканио вовсе не похож на этих мужчин.

— Да замолчите же вы наконец! — топнув ногой, крикнула взбешенная герцогиня.

Так эта хитрая и властная женщина дважды понесла поражение от беззащитной девушки, которую думала смутить одним звуком своего повелительного голоса. Но на все гневные или насмешливые замечания госпожи д'Этамп Коломба неизменно отвечала с обезоруживающей скромностью и простотой. И герцогиня вскоре поняла, что, ослепленная гневом, пошла по ложному пути; да, по правде сказать, она не ожидала, чтобы девушка оказалась не только красива, но и умна. Итак, Анна д'Этамп изменила тактику: убедившись, что не может сломить соперницу силой, она решила взять ее хитростью.