Проклятие - "BNL" - Страница 3

Поначалу Ле старался держаться от Фемто на расстоянии, и он отвечал тем же. Избегать друг друга было невозможно, поэтому каждый просто коротал вечера в своем углу, практически всегда молча, лишь изредка перекидываясь парой совсем уж необходимых слов. Судьба, сведшая их вместе, с обоими отнюдь не была ласкова – один не далее как два месяца назад лишился отца, другой совсем недавно потерял вообще совершенно все, что когда-либо имел. И расставаться с собственной болью ни один не торопился.

Разумеется, это было глупо. Но Ле тогда чувствовал себя настолько запаянным в себе же, что просто не представлял, как вообще можно пересилить это чувство отрешенности и первым заговорить о погоде или чем-то похожем.

Томас – тот умел заботиться, не требуя отдачи. Если он заботился о ком-то – как о самом Ле, например – то исключительно потому, что хотел того, или потому, что это было нужно, и никогда потому, что надеялся получить что-то взамен. Как-то у него это получалось само собой. А Ле…

Когда Ле впервые увидел, как Фемто улыбается, он понял: то, что раньше казалось излишне романтичной неправдоподобной выдумкой, вполне может быть правдой – ему не нужно никакой другой платы, кроме этой улыбки.

Тогда они встретили на одной из улочек лысого человечка, продающего всякий хлам – дряхлые книги, растерявшие добрую половину страниц, протертую едва не до дыр одежду, потускневшие украшения, которые вполне могли оказаться серебряными, если очистить их от патины, а могли и не оказаться. И на его раскладном столе, занятом нагромождением всякой всячины, которая наверняка в прошлом играла роль содержимого какого-нибудь старого сундука на пыльном запертом чердаке, нашлась печальная скрипка с трещиной, расколовшей корпус.

Увидев ее, Фемто перебежал через дорогу, подскочил к старьевщику.

- А смычок для нее есть? – выдохнул он, и его карие глаза загорелись каким-то новым, незнакомым Ле огоньком.

Человечек старательно порылся в куче разноцветного тряпья и действительно нашел смычок.

- Прошу, - промолвил он, передавая его юному покупателю, и добавил:

- Только это бесполезно, юноша. Посмотрите, она треснула, и одна струна, кажется, порвана.

Фемто ничего не ответил. Он взял протянутый смычок, прижал скрипку подбородком к плечу, и она запела.

Запела. Не заскрипела, подобно несмазанной двери, не отозвалась безмолвием, как должна была – она пела, и мелодия, как и любая, сыгранная на скрипке, летела высоко вверх, над крышами и летними облаками, проникала прямо в душу, туда, где и хозяин-то этой души ни разу не бывал.

Длилось это не дольше десяти секунд.

Ле стоял и пялился, по-идиотски открыв рот, лысый человечек отреагировал примерно в том же ключе. В голове билась единственная мысль, в голос вопящая о невозможности произошедшего.

- Вы просто не знаете, как это делается, - серьезно сказал Фемто, как будто это все объясняло.

Скрипку он забрал с собой, и требовать с него денег старьевщик не посмел – или просто забыл о них.

Фемто играл на ней дома. И это лучше любых, даже самых откровенных разговоров позволило им значительно сократить дистанцию.

- Вот чего-чего не понимаю, - задумчиво проговорила Богиня, по-птичьи склонив набок красивую, как у статуи, голову, так, что роскошные волосы, отливающие тяжелым, темным золотом даже в синеватом ночном сумраке, драгоценным жабо укрыли ее плечи, - так это вашего отношения. Почему проклятие? Вы мне молитесь или нет? Вы должны знать, что я поступаю так только с самыми-самыми любимыми. С теми, кого я хочу сохранить при себе навечно.

- Прибереги эту сказку для кого-нибудь, кто верит, - холодно отозвался Ле. – Тех, кого любят, не уничтожают.

Богиня поморщилась, словно он был ее учеником, который все никак не может понять прописную истину, разумеющуюся саму собой.

- Это не уничтожение, - терпеливо разъяснила она. – То, что происходит – это растворение в Абсолюте. То есть во мне. Если действительно веришь и чтишь, разве плохо провести со мной вечность? Мне казалось, это можно вообще считать честью. Или благословением.

Ле фыркнул.

Растворение в Абсолюте? Святая правда. Вот только когда растворяешься, обычно становишься частью, а не исчезаешь.

Судьба, ожидающая Фемто и многих других, иная – полное исчезновение, исчезновение без остатка, без следа и без памяти.

Смерть, всем известно, это еще полбеды. Всегда можно быть уверенным, что, умерев, попадешь в рай, или, может, в ад, все зависит от степени везения и набожности. Ад, конечно, хуже – говорят, там воплощаются все мыслимые кошмары и мучения – но, куда бы ты ни отправился после завершения земного пути, всегда можно быть уверенным, что там ты продолжишь чувствовать, – пусть даже чувствовать невообразимую боль – мыслить, существовать.

Ле слышал рассказы очевидцев того, как люди умирали от проклятия. Прогнозы звучали неутешительно.

Он представил себе, каково это – до последней минуты находясь более или менее в своем уме, наблюдать, как то, что до сих пор наполняло твое полумертвое уже тело, трещит, рушится, рассыпается в прах. Как хрупкими снежинками тают воспоминания, причем не все подряд, а в определенном порядке, словно кто-то безжалостной рукой вылавливает из твоего мозга самые любимые, самые дорогие моменты. Как уже не выходит вспомнить, кем ты был, кем ты хотел стать, а чтобы сфокусироваться на том, кто ты есть сейчас, приходится прилагать титанические усилия, изначально бесполезные. И самое страшное заключается в том, что какое-то ядро, какой-то кусочек тебя в самом эпицентре всего этого безумия и разрушения до сих пор остается тобой. Остается до самого конца, прекрасно сознавая, что происходит сейчас – и что произойдет позже, совсем скоро. Кусочек тебя, который отчаянно продолжает трепыхаться, из последних сил выныривать из волн забвения, пока последний, самый сокрушительный вал небытия не накроет его с головой – и тогда будет только ровная, не тревожимая даже рябью гладь вод сущего. И ни следа того, что когда-то ты вообще где-то существовал.

А еще, судя по тревожным снам Фемто, о которых он не говорит, судя по его глазам, когда ему кажется, что его никто не видит... Судя по всему, это будет еще и больно.

Это даже хуже, чем участь, ожидающая самоубийц. Они тоже не достойны ни рая, ни ада, ни памяти, ибо не человек дает себе жизнь, и не он волен ее отнимать, нарушая планы богов. Их душам тоже суждено испариться бесследно, подобно водяной взвеси в сухом воздухе – но они исчезают хотя бы быстро, мгновенно. Стоит сердцу дрогнуть в последний раз и замереть навек, и все, что остается – это всего лишь тело, бренная земная оболочка, которую похоронят вне ограды кладбища и не будут торжественно отпевать.

Прошлой ночью Ле на всякий случай спрятал подальше все до единого кухонные ножи, заметив, как Фемто на них смотрит.

- Он на такое не способен, - прокомментировала Богиня с ее раздражающей привычкой входить в чужие головы как к себе домой. – Он же простой ребенок.

- Никогда не был простым ребенком, - огрызнулся Ле.

Она пожала плечами – нежно зашуршала гладкая белая ткань ее тончайшего платья – и издала короткий смешок.

- Для меня все равны.

- Вот и взяла бы кого-нибудь другого, - пробормотал Ле.

Конечно же, Богиня услышала.

- Да? – хмыкнула она и вдруг оказалась прямо перед ним, наклонилась слегка, чтобы смотреть в глаза. – И кого же?

Ле ничего не ответил.

- Кого же? – повторила Богиня, не отрывая от него взгляда насмешливых, пытливых глаз, зеленых, как чистейшие древние изумруды. – Если бы я согласилась взять кого-нибудь вместо него, ты указал бы пальцем, кого? Пусть незнакомца? Смог бы ты потом с этим жить?

Ле отвел глаза. Она выпрямилась и медленно прошлась по комнате.

- Понимаю, - сказала она, останавливаясь у кровати. – Своя рубашка ближе к телу. Но ты слишком любишь людей, мальчик. Хотя они того не заслуживают. Большинство из них. Уж я-то знаю.

- Тут дело не в любви, - возразил Ле. – Я не имею права. Не имею права решать за них и за тебя.