Героев не убивают - Топильская Елена Валентиновна - Страница 47

Я порадовалась, что на этот раз оборону перед прессой приходится держать не мне, а Лешке, и тихонько пробралась за спинами репортеров к выходу.

Может, хоть сегодня повезет, и я немного посплю.

Глава 20

Не так уж долго удалось нам порасследовать дело Масловского. Нам и вправду указали, что не нашего ума это дело, и предписали срочно передать его в прокуратуру города, в Управление по расследованию особо важных дел. Шеф намекал, чтобы передали дело в должном виде, чтобы не стыдно было перед старшими коллегами, и я пошла в следственный изолятор назначать фоноскопическую экспертизу.

Надо заметить, что Масловский оказался в общении весьма приятным господином. Если абстрагироваться от того, что он хладнокровно послал на смерть нескольких человек, — я получала удовольствие от визитов в следственный изолятор. Поначалу его поместили в обычный, гуиновский СИЗО, и я его посещала именно там. Когда я приходила, мы неизменно обсуждали светские новости, хорошую литературу и прочие приятные вещи, аккурат до прихода его адвокатов. Адвокаты со следствием общаться не велели, даже на светские темы, видимо, подозревая меня в иезуитском втирании в доверие, и Масловский замолкал, тоскливо смотрел в зарешеченное окошечко.

На этот раз адвокатов я вызывать не стала, поскольку планировала отобрание образцов голоса Масловского для того, чтобы эксперты их сравнили с голосом, запечатленным на фонограмме к видеозаписи «допроса» двух армянских граждан. Эта процедура не предусматривает участия адвокатов, и, кроме того, я предвидела, что Масловский элементарно откажется давать образцы голоса, а принудительно их не возьмешь, вот и не стала всуе беспокоить занятых людей.

Поскучала я в следственном кабинете совсем немного. Пришел элегантный Масловский, как всегда, хорошо одетый, только галстуки ему здесь не разрешали.

Если следственное действие проходило с участием адвокатов, то кто-то из них по просьбе подзащитного обязательно приносил с собой галстук, и Масловский, прежде чем войти в следственный кабинет, в коридоре этот галстук надевал. Сегодня пришлось ему общаться со мной в неглиже, как он это назвал, хотя костюм и рубашка были безукоризненными.

Конечно, давать образцы голоса он отказался. Я задала дежурный вопрос — почему, и он охотно пояснил, что изъятую из офиса кассету считает фальсификацией и отказывается участвовать в дальнейшей фальсификации сфабрикованного против него уголовного дела. Я поморщилась, мол, Артемий Вадимович, грубо, но он, рассмеявшись, продолжил:

— Это официальная позиция. Можете записать мои слова в протокол.

— Хорошо, обязательно. Но ведь вы понимаете, что я могу предоставить экспертам вместо экспериментальных свободные образцы вашего голоса? Это означает, что я не буду вас просить произнести определенные слова, те, что на видеокассете, а предоставлю экспертам фонограмму любых ваших высказываний.

— Конечно, я понимаю, что так и будет, но я оспорю эту экспертизу на основании того, что у экспертов было недостаточно материала и в связи с этим их выводы не точны.

— Но ведь получится, что у экспертов недостаточно материала по вашей вине.

— А какое это имеет значение? К достоверности выводов это отношения не имеет.

— Это вас адвокаты так успешно подготовили?

— Нет, — Масловский улыбнулся. — К слову, мои адвокаты совершенно упустили из виду, что вы можете назначить такую экспертизу.

— Неужели это ваш текст? — поразилась я. — Вы ведь получили техническое образование?

— Самообразование, — развел он руки. — А если серьезно, со мной в одной камере сидит неплохой юрист и очень контактный человек. Рыбник.

— Рыбник с вами в одной камере? Вот уж поистине, мир тесен.

— Да, — кивнул Масловский. — Мир тесен, как следственный изолятор.

— Ну и как ваши впечатления? Рыбник ведь тоже мой подследственный.

— Я знаю. Он вас хвалит.

— Хвалит?! — меня это удивило. — Вот уж от кого не ожидала доброго слова…

— Да, но это так, между прочим. Кстати, милейший человек и очень хороший специалист. Мы болтаем целыми днями, мне это очень скрашивает мои тюремные будни.

То, что Рыбник целыми днями болтает на светские темы, меня удивило не меньше, а впрочем, что тут странного? Это со мной он не хотел разговаривать, по вполне понятным причинам. А в камере-то чего уж не поболтать. Правда, я вспомнила, что во время следствия я все время читала сводки, касающиеся его поведения в камере, — он молчал все время. А тут разговорился… Хотя это тоже объяснимо: тогда он был подследственным и от разговоров в камере воздерживался, а сейчас он числится за судом, его разработка не ведется; почему бы и не поговорить, компенсировав себе длительный период вынужденного молчания?

— Между прочим, он утверждает, что скоро выйдет, — продолжал Масловский. Я покачала головой:

— Неужели он говорит такое? Он же неглупый человек и должен понимать, что приговор в двадцать лет за инкриминируемые ему преступления будет большой удачей.

— Ну, инкриминировать можно все, что угодно; главное, что в суде останется.

— Артемий Вадимович, в случае с Рыбником в суде останется все, что ему инкриминировано, поверьте. Там очень много доказательств, и все они хорошего качества. И вообще, что бы вы ни утверждали, я дел не фабрикую.

— Что вы, Мария Сергеевна, не обижайтесь. Это же политика; не принимайте на свой счет мои заявления для прессы. Я знаю, что вы все делаете по закону, но иногда процесс может выйти из-под вашего контроля. И вообще, интуиция мне подсказывает, что скоро мы с вами расстанемся. Дело передадут в прокуратуру города.

— Ну, я думаю, что интуиция подсказывает это скорее вашим адвокатам…

— Нет, как ни странно, моему соседу по камере Рыбнику.

— Даже так? А вы считаете, что это к лучшему для вас? Передача дела?

— Кто знает… — загадочно пожал плечами Масловский, но было ясно, что он считает — к лучшему.

— Могу сказать, что интуиция, кому бы она ни подсказывала, не обманывает. Я действительно скоро передам дело, может быть, мы вообще с вами встречаемся в последний раз.

— Да? Тогда спасибо за все, Мария Сергеевна.

— За что же, Артемий Вадимович? Разве следователю в вашей ситуации говорят «спасибо»?

— Говорят, — твердо ответил Масловский. — Спасибо за то, что общались по-человечески и не унижали. Бывает ведь по-всякому. И напоследок хочу сказать вот что: я вынужден был сделать то, что сделал. Не то, чтобы я очень любил Марину; что там было любить? Глупая кукла, и наркоманка к тому же. Я не хотел с ней разводиться, но это наша личная история. Я просто не мог простить этого похищения. У меня есть определенная репутация в мире бизнеса, и я не мог ею рисковать. От меня ждали поступка, и если бы я смолчал, меня бы не поняли…

— В мире бизнеса или в мире организованной преступности? Извините, если вам это неприятно.

— Ничего. А вы считаете, что это два разных мира? Видите ли, в нашей стране крупный бизнес не может существовать отдельно от организованной преступности, как вы это называете…

— Да уж как это ни называй, — вставила я.

— Так вот, раз у бизнеса появляется «крыша», мои покровители заинтересованы в том, чтобы мой бизнес развивался, поскольку это означает увеличение и их барышей. Они создают мне режим наибольшего благоприятствования, а так как я вынужден с ними общаться постоянно, они становятся моими друзьями.

Но раз они становятся моими друзьями, — я тоже становлюсь их другом и поневоле принимаю некоторые правила общения. А значит, становлюсь своим в их среде. Вот и непонятно — то ли они становятся бизнесменами, поскольку вкладываются в мой бизнес, то ли я становлюсь мафиозо? Диалектика. И если я нарушу, эти правила, меня не поймут. На меня будут косо смотреть, перестанут доверять, и я постепенно окажусь без бизнеса.

— Хорошо, я согласна, что психологически вы имели право на возмездие за похищение вашей жены. А заказ на Хорькова — тоже поступок, не совершить который вы не могли?