Калифорнийцы - Ламур Луис - Страница 11

— Со мной ничего не случится, — тихо отозвался Майкл.

— И молись, — сказал Шон. — Да помогут нам твои молитвы… Чем больше станешь молиться, тем лучше.

— А может, и тебе тоже стоит помолиться, Шон? — вкрадчиво предложил Майкл.

Шон усмехнулся:

— Я, конечно, тоже помолюсь, не сомневайся, но только мне почему-то кажется, что твои молитвы гораздо действеннее моих.

Шон прошел к себе в комнату, снял рубашку и начал умываться холодной водой из кувшина. Как хорошо снова оказаться дома. Он слышал звуки, доносившиеся из других комнат: все готовились ко сну.

Внезапно дверь в его комнату приоткрылась. На пороге стоял Хесус.

— Я думаю, за нами уже следят. Не исключено, что снарядят погоню.

— Кто? Рассел?

Монтеро пожал плечами:

— Рассел или Томас… кто-нибудь. Я покажу вам дорогу, а потом вернусь назад и буду вместе с братом Майклом дожидаться вашего возвращения.

— Спасибо тебе. Так лучше для всех.

Закрыв за собой дверь, Монтеро опустился на корточки, прислонившись к косяку. Теперь он пристально разглядывал Шона.

— А я не знал, что Старец говорил с тобой. Он обращается только к избранным.

— И что это означает?

Монтеро ответил не сразу.

— О нем говорят, что он последний из той великой нации, что давным-давно населяла эти земли. Рассказывают, что когда-то, в незапамятные времена, посреди пустыни вырос город, огромный город, вдоль улиц которого стояли дома из камня и саманного кирпича. Многие поколения сменились за городскими стенами, пока не случилось большое землетрясение, продолжавшееся дни и ночи. Город исчез с лица земли, не стало и великого народа… уцелеть удалось очень немногим… и среди них оказался Хуан, Старец.

— Знаешь, Монтеро, история, конечно, очень занимательная, но, честно говоря, я в нее не верю, наверное, это лишь красивое предание. Педро Фахес обошел весь наш край, но ни словом не обмолвился ни о каком городе. И задолго до него, почти сто лет назад, на побережье жили люди. А сколько лет Хуану? Семьдесят? Восемьдесят?

— Он стар, очень, очень стар, можете поверить мне, сеньор. Никто не знает, сколько ему лет. Время не властно над ним. Один индеец с острова Сан-Мигель, совсем дряхлый старик, как-то сказал мне, что, когда он сам был ребенком, Хуан выглядел точно так же, как и сейчас. Разве этому можно найти объяснение, сеньор? Вы считаете себя вправе судить, что на свете бывает, а чего нет? Я лично не стал бы спешить с выводами. Человек я бедный, сеньор, почти вся моя жизнь прошла в горах, мне доводилось заезжать далеко-далеко, в холмы, что находятся к югу отсюда, и я многое повидал. Мое племя считает меня мудрецом… колдуном, который умеет творить чудеса… но до Хуана мне далеко, потому что по сравнению с тем, что умеет он, все мои премудрости просто детский лепет, сеньор. И я, человек гордый, признаю это. Белые привыкли измерять время, сеньор. У вас и на корабле есть часы. Вы очень тщательно измеряете время. Возможно, это одна из ваших ошибок… вы пытаетесь измерить то, что измерить нельзя. Вы пытаетесь надеть кандалы на то, что не может быть заковано в оковы. А вообще, что такое время, сеньор? Кто объяснит? Вы считаете шаги, для того чтобы измерить землю; считаете восходы солнца и луны, смену времен года, но ради чего? Знаете, сеньор, мне кажется, что ваши старания напрасны. Я думаю, что они просто есть. И время существует само по себе, у него нет ни начала, ни конца. Оно было и будет вечно, а поэтому его невозможно ничем измерить. Вы не правы, когда говорите о ходе времени. Мне кажется, что вы живете в мире, где всегда можно пойти влево и вправо, вперед и назад, подняться наверх и спуститься вниз, вы видите его таким, и думаете, что иначе и быть не может. Но, возможно, есть и другие. Те, которые пользуются переходом.

— Переходом? Но через что?

Монтеро встал. Он сосредоточенно смахнул невидимую пылинку со своего сомбреро.

— Утро вечера мудренее. Теперь я пойду спать.

— Хесус?

Монтеро отодвинул засов.

— Да, сеньор?

— А ты тоже говорил со Старцем?

— Очень недолго, сеньор, очень недолго. Совсем не так, как он говорил с вами. Buenos noches, senor. Hasta la vista note 7.

Дверь за ним тихо закрылась, и Шон, усевшись на кровать, принялся стаскивать сапог с ноги. Бросив на пол один сапог, он снял и другой, но вместо того, чтобы бросить его, остался неподвижно сидеть, задумчиво потирая ладонью ступню. Затем осторожно опустил на пол и второй сапог.

Интересно, станет ли кто-нибудь лежать без сна, дожидаясь, когда раздастся грохот от падения его второго сапога?

Всегда ли должно быть именно два сапога?

В самом ли деле все вокруг так уж вечно и неизменно, как мы считаем? Или же это один из углов зрения, под которым мы смотрим на мир, чтобы уютно чувствовать себя в нем?

Он лег в постель, задул свечу и закрыл глаза.

Глава 6

Несмотря на ранний час, в узком каньоне стояла удушливая жара. Впереди ехал Монтеро, за ним — Эйлин, за которой следовала Мариана. Потом шла пара вьючных лошадей. Шон замыкал кавалькаду. Он был рад снова оказаться в седле. Тем более что под ним шел мустанг в свое время привезенный из Мексики и специально объезженный для поездок в горы.

Лошади медленно ступали по извилистой тропе. Путь оказался нелегким для всех. Время от времени на глаза путешественникам попадались дикие коровы. Один рыжий бык — величественный красавец — стоял на склоне холма, подняв голову, раздувая ноздри и кося в их сторону огненным взглядом, словно раздумывая, стоит ли атаковать непрошеных гостей или нет. Никто в отряде не обратил на него ни малейшего внимания, он громко фыркнул, взмахнул хвостом и, пробежав ленивой трусцой несколько ярдов в их сторону, как бы для острастки тряхнул головой и отправился восвояси, скрывшись вскоре за гребнем холма.

Все вокруг словно замерло. Только цокот лошадиных копыт да неумолимое жужжание пчел раздавалось в тишине. Отряд ехал шагом по узкой, каменистой тропе, и к тому времени, когда утро было уже в самом разгаре, оказался примерно в десяти милях от ранчо. Несколько раз Монтеро возвращался назад, чтобы уничтожить следы. Он обязательно проделывал это, когда тропа подходила к развилке.

Шон держал в руках винтовку. Вообще-то он не рассчитывал на скорую стычку, но на всякий случай решил, что осторожность не помешает, и был готов ко всему.

За то время, что ему довелось провести в горах, в пустыне и на море, у него развилось особое чутье на опасность. Наблюдательность, быстрота реакции вошли в привычку. В море ничто не могло ускользнуть от его внимания: он чувствовал малейшее изменение в движении корабля, в том, как скрипят снасти или хлопают на ветру паруса.

Но все же детство и юность его прошли в пустынных горах Южной Калифорнии, по праву считавшейся одной из самых больших скотоводческих областей того времени, так что дикую природу родного края он знал во всех ее проявлениях.

Добравшись до места, где тропа становилась заметно шире, Монтеро остановился, давая отдых лошадям.

Шон подъехал к нему:

— Еще далеко?

Монтеро пожал плечами:

— До заката доберемся… не раньше. Скоро развилка. Мы поедем по левой тропе.

— Вон там… случайно, не Сэддл-Рок? — Шон указал на несколько скальных вершин, возвышающихся над невысокой горой, видневшейся на некотором расстоянии справа от них. — Я уже давно не ездил этой дорогой.

— Да, Сэддл-Рок… сейчас до нее ближе всего. Мы поедем на север, а затем возьмем немного восточнее.

Шон слез с коня и отвел его в тень, а затем присел на землю рядом с женщинами, которые к тому времени тоже покинули седла, чтобы дать отдых себе и лошадям.

— А обедать мы будем? — поинтересовалась Мариана.

Шон усмехнулся в ответ:

— Что, проголодалась? Пока нет… по крайней мере, не сейчас. Монтеро ведет нас к воде. В пустыне тоже можно найти воду, особенно если знать, где ее искать. А он пас и выращивал скот среди этих холмов и держал на учете большинство таких мест.