Космическая трилогия (сборник) - Льюис Клайв Стейплз - Страница 8

— Вот-вот! — ухмыльнулся тот. — Все равно как мыло остается мылом до последнего клочка пены!

Минуло еще несколько суток, и привычная рутина корабельной жизни изменилась. Уэстон объяснил, что они скоро войдут в пределы гравитационного поля Малакандры.

— Это значит, что «низ» у нас будет по направлению не к центру корабля, а к Малакандре — то есть, с нашей точки зрения, в рубке управления. Соответственно, в большинстве отсеков пол станет стеной или потолком, а одна из стен превратится в пол. Радости вам от этого будет мало.

Теперь блаженное созерцание сменилось изнурительной работой. Часами Рэнсом вдвоем с тем из спутников, кто был свободен от вахты в рубке, готовил корабль к новому испытанию. Металлические бочонки с водой, кислородные баллоны, оружие, боеприпасы, коробки с продуктами — все нужно было аккуратно сложить на боку у соответствующей стены, чтобы снаряжение не пострадало, когда эта стена станет полом. Не успели они закончить свой труд, как Рэнсом с тревогой почувствовал нарастающую тяжесть в ногах. Сначала он подумал, что виною усталость, но отдых не принес облегчения. Ему объяснили, что корабль уже пойман гравитационным полем планеты, и потому тело с каждой минутой набирает вес, причем каждые 24 часа вес удваивается. Ощущение, испытываемое при этом, можно было сравнить с ощущениями беременной женщины, только невыносимо усиленными.

И в то же время их вестибулярные аппараты, и так-то не слишком уверенные в себе, казалось, окончательно сошли с ума. Внутреннее пространство корабля наполнилось загадками. С самого начала пол любого соседнего отсека представлялся спускающимся под углом, но стоило перейти туда, и пол оказывался ровным. Теперь же спуск был не только виден, но и чуть-чуть, самую малость, ощутим. Переходя из отсека в отсек, человек неожиданно для себя пускался бегом. Подушка, брошенная на пол в кают-компании, через несколько часов сползала на пару дюймов к стене. Путники страдали от тошноты, головной боли и сердцебиения.

С каждым часом на корабле становилось все хуже. Представления о верхе и низе головокружительно перепутались. Некоторые отсеки перевернулись вниз головой, и по полу в них могла бы разгуливать разве что муха. Рэнсом не смог бы назвать ни одной каюты, где пол несомненно оставался бы полом. То и дело возвращалось ощущение, что они падают с невероятной высоты, — в небесах оно не приходило ни разу. Камбуз был давно заброшен. Подкреплялись чем могли и как могли. Особенно сложно было с питьем: никогда не было уверенности, что бутылка расположена надо ртом, а не рядом с ним. Уэстон стал еще более мрачным и неразговорчивым. Дивайн, не расстававшийся с фляжкой виски, изрыгал гнусные ругательства и призывал силы ада на голову Уэстона, втравившего его в эту затею. Рэнсом, перемогая боль в истерзанном теле и облизывая пересохшие губы, молился о конце.

Наконец настала минута, когда одна из сторон шара несомненно стала нижней. Привинченные к полу койки и столы теперь бесполезно торчали на стенах и потолках. Двери превратились в люки, воспользоваться которыми было почти невозможно. Тела налились свинцовой тяжестью. Дивайн распаковал тюк с одеждой, которую им предстояло надеть на Малакандре. Все это, как заметил Рэнсом, были теплые вещи: толстое шерстяное белье, овчинные куртки, меховые перчатки и ушанки. На его вопросы Дивайн не обратил внимания. Присев на корточки, он пристально вглядывался в термометр, укрепленный на стене в кают-компании, которая теперь стала полом, и кричал Уэстону в рубку:

— Тормозите! Тормозите, кретин вы этакий! Мы вот-вот войдем в атмосферу! — Он обозленно вскочил. — Передайте управление мне!

Уэстон не откликался. Дивайн расточал свои советы попусту, и это было вовсе на него не похоже: видимо, он не помнил себя то ли от страха, то ли от возбуждения.

Вдруг небесное сияние словно отключили, как будто некий демон провел по лику Солнца грязной губкой. Золото лучей, так долго омывавшее их тела, померкло и превратилось в бледный, безотрадный, жалкий серый полусвет. Дотянуться до заслонок и шторы, открыть их и осветить кают-компанию поярче Рэнсом не мог. Великолепная колесница, скользящая по небесным лучам, за одно мгновение превратилась в стремительно низвергающийся стальной контейнер, внутренность которого едва освещалась узеньким окошком. Они падали с небес на планету. За все время приключений Рэнсома не было у него минуты горше. Как мог он когда-то думать, что планеты и Земля — островки жизни и смысла, плавающие в мертвой пустоте? Теперь он понял (и уверенность в этом навсегда осталась с ним), что планеты, или «земли», как он их мысленно называл, — это просто провалы, разрывы в живой ткани небес.{8} Эти мусорные кучи, слепленные из низменного вещества и мутного воздуха, были навсегда отвержены, отторгнуты от мирового сияния. Они — продукт не приумножения, а умаления небесной славы. Но ведь за пределами Солнечной системы сияние кончается? Что там — истинная пустота, истинная смерть? Но, возможно… он изо всех сил пытался поймать свою мысль… возможно, видимый свет — это тоже провал, разрыв, умаление чего-то иного… Чего-то такого, что соотносится с сияющими неизменными небесами, как небеса с темными, тяжелыми землями.

Жизнь таит немало неожиданностей. Рэнсом опустился на поверхность незнакомого мира, с головой погрузившись в философские раздумья.

VII

В наступившей тишине раздался насмешливый голос Дивайна:

— Вы что, уснули? Новые планеты успели вам поднадоесть?

— Вам что-нибудь видно? — перебил Уэстон.

— Не могу справиться с заслонками, черт их дери! Давайте лучше откроем люк.

Рэнсом с трудом очнулся от грез. Рядом с ним в полутьме копошились спутники. Он замерз. Тело все еще казалось невыносимо тяжелым, хотя на самом деле было куда легче, чем на Земле. Рэнсом вновь подумал о своем необычайном приключении и ощутил огромное любопытство, смешанное с малой толикой страха. Может быть, его ожидает смерть, но каков эшафот! Холодный воздух и луч света уже проникали в корабль снаружи. Рэнсом нетерпеливо заерзал, пытаясь что-нибудь разглядеть в щель между Дивайном и Уэстоном. Наконец-то отвинчен последний болт. Люк открылся.

Естественно, через отверстие было видно только почву. Перед Рэнсомом было круглое пятно чего-то бледно-розового, почти белого; он не мог разобрать, то ли это густая короткая растительность, то ли неровный, покрытый трещинами камень. Тут же в люк протиснулась темная фигура Дивайна, Рэнсом заметил у него в руке револьвер и успел подумать: «В кого он собирается стрелять? В сорнов или в меня?»

— Теперь вы, — бросил Уэстон.

Рэнсом сделал глубокий вдох, рука непроизвольно нащупала нож, заткнутый за пояс. Он просунул в люк голову и плечи и уперся руками в Малакандру, в розовый ковер, который оказался растительностью: он был мягким и слегка пружинил, как каучук. Рэнсом поднял глаза. Над ним было бледно-голубое небо, как в ясное морозное утро на Земле. На его фоне подымался огромный розовый массив, который Рэнсом принял за фронт кучевых облаков.

— Поживее! — подтолкнул его Уэстон.

Рэнсом выполз наружу и поднялся на ноги. Было довольно холодно. От здешнего воздуха слегка запершило в горле. Он жадно оглядывался по сторонам, но само желание как можно скорее увидеть и понять новый мир словно сыграло злую шутку с его глазами: он видел только переливы цвета, которые никак не складывались в пейзаж. Для того чтобы увидеть что-либо отчетливо, нужно иметь о нем хотя бы минимальное представление; землянину же все здесь было незнакомо. Первым впечатлением Рэнсома было, что он смотрит на ярко освещенный мир бледных красок, словно нарисованный детской акварелью. Через минуту он понял, что светло-голубая полоса, доходящая почти до его ног, — это поверхность воды или чего-то похожего на воду. Корабль опустился на берегу реки или озера.

— Посторонитесь! — Уэстон тоже выбрался из люка.