Двадцать лет спустя (иллюстрации Боже) - Дюма Александр - Страница 11

Глава 5

Гасконец и итальянец

Тем временем кардинал вернулся к себе в кабинет, у дверей которого дежурил Бернуин. Мазарини спросил, нет ли каких новостей и не было ли известий из города, затем, получив отрицательный ответ, знаком приказал слуге удалиться.

Оставшись один, он встал и отворил дверь в коридор, потом в переднюю; утомленный д’Артаньян спал на скамье.

— Господин д’Артаньян! — позвал Мазарини вкрадчивым голосом.

Д’Артаньян не шелохнулся.

— Господин д’Артаньян! — позвал Мазарини громче.

Д’Артаньян продолжал спать.

Кардинал подошел к нему и пальцем коснулся его плеча.

На этот раз д’Артаньян вздрогнул, проснулся и, придя в себя, сразу вскочил на ноги, как солдат, готовый к бою.

— Я здесь. Кто меня зовет?

— Я, — сказал Мазарини с самой приветливой улыбкой.

— Прошу извинения, ваше преосвященство, — сказал д’Артаньян, — но я так устал…

— Излишне просить извинения, — сказал Мазарини, — вы устали на моей службе…

Милостивый тон министра привел д’Артаньяна в восхищение.

— Гм… — процедил он сквозь зубы, — неужели справедлива пословица, что счастье приходит во сне?

— Следуйте за мной, сударь, — сказал Мазарини.

— Так, так! — пробормотал д’Артаньян. — Рошфор сдержал слово; только куда же он, черт возьми, делся?

Он всматривался во все закоулки кабинета, но Рошфора не было нигде.

— Господин д’Артаньян, — сказал Мазарини, удобно располагаясь в кресле, — вы всегда казались мне храбрым и славным человеком.

«Возможно, — подумал д’Артаньян, — но долго же он собирался сказать мне об этом».

Это, однако, не помешало ему низко поклониться Мазарини в ответ на комплимент.

— Так вот, — продолжал Мазарини, — пришло время использовать ваши способности и достоинства.

В глазах офицера, как молния, сверкнула радость, но тотчас же погасла, так как он еще не знал, куда гнет Мазарини.

— Приказывайте, монсеньор, — сказал он, — я рад повиноваться вашему преосвященству.

— Господин д’Артаньян, — продолжал Мазарини, — в прошлое царствование вы совершали такие подвиги…

— Вы слишком добры, монсеньор, вспоминая об этом. Правда, я сражался не без успеха…

— Я говорю не о ваших военных подвигах, — сказал Мазарини, — потому что, хотя они и доставили вам славу, они превзойдены другими.

Д’Артаньян прикинулся изумленным.

— Что же вы не отвечаете?.. — сказал Мазарини.

— Я ожидаю, монсеньор, когда вы соблаговолите объяснить мне, о каких подвигах вам угодно говорить.

— Я говорю об одном приключении… Да вы отлично знаете, что я хочу сказать.

— Увы, нет, монсеньор! — ответил в совершенном изумлении д’Артаньян.

— Вы скромны, тем лучше! Я говорю об истории с королевой, об алмазных подвесках, о путешествии, которое вы совершили с тремя вашими друзьями.

«Вот оно что! — подумал гасконец. — Уж не ловушка ли это? Надо держать ухо востро».

И он изобразил на своем лице такое недоумение, что ему позавидовали бы Мондори и Бельроз, два лучших актера того времени.

— Отлично! — сказал, смеясь, Мазарини. — Браво! Недаром мне сказали, что вы именно такой человек, какой мне нужен. Ну, что бы вы сделали для меня?

— Все, монсеньор, что вы мне прикажете, — ответил д’Артаньян.

— Сделали бы вы для меня то, что когда-то сделали для некоей королевы?

«Положительно, — мелькнуло в голове д’Артаньяна, — он хочет заставить меня проговориться. Но мы поборемся. Не хитрее же он Ришелье, черт побери!»

— Для королевы, монсеньор? Я не понимаю.

— Вы не понимаете, что мне нужны вы и ваши три друга?

— Какие три друга, монсеньор?

— Те, что были у вас в прежнее время.

— В прежнее время, монсеньор, — ответил д’Артаньян, — у меня было не трое, а полсотни друзей. В двадцать лет всех считаешь друзьями.

— Хорошо, хорошо, господин офицер, — сказал Мазарини. — Скрытность — прекрасная вещь. Но как бы вам сегодня не пожалеть об излишней скрытности.

— Пифагор заставлял своих учеников пять лет хранить безмолвие, монсеньор, чтобы научить их молчать, когда это нужно.

— А вы хранили его двадцать лет. На пятнадцать лет больше, чем требовалось от философа-пифагорейца, и это кажется мне вполне достаточным. Сегодня вы можете говорить — сама королева освобождает вас от вашей клятвы.

— Королева? — спросил д’Артаньян с удивлением, которое на этот раз было непритворным.

— Да, королева! И доказательством того, что я говорю от ее имени, служит ее повеление показать вам этот алмаз, который, как ей кажется, вам известен и который она выкупила у господина Дезэссара.

И Мазарини протянул руку к лейтенанту, который вздохнул, узнав кольцо, подаренное ему королевой на балу в городской ратуше.

— Правда! — сказал д’Артаньян. — Я узнаю этот алмаз, принадлежавший королеве.

— Вы видите, что я говорю с вами от ее имени. Отвечайте же мне, не разыгрывайте комедии. Я вам уже сказал и снова повторяю: дело идет о вашей судьбе.

— Действительно, монсеньор, мне совершенно необходимо позаботиться о своей судьбе. Вы, ваше преосвященство, так давно не вспоминали обо мне!

— Довольно недели, чтобы наверстать потерянное. Итак, вы сами здесь, ну а где ваши друзья?

— Не знаю, монсеньор.

— Как, не знаете?

— Не знаю; мы давно расстались, так как они все трое покинули военную службу.

— Но где вы их найдете?

— Там, где они окажутся. Это уж мое дело.

— Хорошо. Ваши условия?

— Денег, монсеньор, денег столько, сколько потребуется на наши предприятия. Я слишком хорошо помню, какие препятствия возникали иной раз перед нами из-за отсутствия денег, и не будь этого алмаза, который я был вынужден продать, мы застряли бы в пути.

— Черт возьми! Денег! Да к тому же еще много! — сказал Мазарини. — Вот чего вы захотели, господин офицер. Знаете ли вы, что в королевской казне нет денег?

— Тогда сделайте, как я, монсеньор: продайте королевские алмазы; но, верьте мне, не стоит торговаться: большие дела плохо делаются с малыми средствами.

— Хорошо, — сказал Мазарини, — мы постараемся удовлетворить вас.

«Ришелье, — подумал д’Артаньян, — уже дал бы мне пятьсот пистолей задатку».

— Итак, вы будете мне служить?

— Да, если мои друзья на то согласятся.

— Но в случае их отказа я могу рассчитывать на вас?

— В одиночку я еще никогда ничего не делал путного, — сказал д’Артаньян, тряхнув головой.

— Так разыщите их.

— Что мне сказать им, чтоб склонить их к службе вашему преосвященству?

— Вы их знаете лучше, чем я. Обещайте каждому в зависимости от его характера.

— Что мне пообещать?

— Если они послужат мне так, как служили королеве, то моя благодарность будет ослепительна.

— Что мы будем делать?

— Все, потому что вы, по-видимому, способны на все.

— Монсеньор, доверяя людям и желая, чтобы они доверяли нам, надо осведомлять их лучше, чем это делает ваше преосвященство…

— Когда наступит время действовать, — прервал его Мазарини, — будьте покойны, вы все узнаете.

— А до тех пор?

— Ждите и ищите ваших друзей.

— Монсеньор, их, может быть, нет в Париже, это даже весьма вероятно. Мне придется путешествовать. Я ведь только бедный лейтенант, мушкетер, а путешествия стоят дорого.

— В мои намерения не входит, — сказал Мазарини, — чтобы вы появлялись с большой пышностью, мои планы нуждаются в тайне и пострадают от слишком большого числа окружающих вас людей.

— И все же, монсеньор, я не могу путешествовать на свое жалованье, так как мне задолжали за целых три месяца; а на свои сбережения я путешествовать не могу, потому что за двадцать два года службы я копил только долги.

Мазарини задумался на минуту, словно в нем происходила сильная борьба; потом, подойдя к шкафу с тройным замком, он вынул оттуда мешок и взвесил его на руке два-три раза, прежде чем передать д’Артаньяну.

— Возьмите, — сказал он со вздохом, — это на путешествие.