Шевалье де Сент-Эрмин. Том 2 - Дюма Александр - Страница 53

Элен, почти лишившаяся чувств в объятиях своего супруга, была почти перенесена в свою комнату. Случившееся было для нее столь неожиданным, что парализовало всю ее, даже ее слезы.

Рене вышел на веранду, где еще стояли два их стула, один напротив другого, как они и оставили их, уходя. Он опустился на свой стул, положил голову на стул, где когда-то сидела Жанна, и дал волю страданию, сильнейшему, должно быть, из тех, что доселе когда-либо испытывал.

Мысленно восстанавливая цепь событий, он убеждался, что Жанна хладнокровно сочиняла свою смерть к тому времени, когда он ее оставит. И не была ли эта женщина, которую Жанна зазывала к себе, которая поплатилась жизнью за свою гнусную страсть к золоту и заставила его, Рене, приложить руку к смерти Жанны, — не была ли она подобна нубийской рабыне Клеопатры, принесшей для нее в вазе из-под фиг аспида, который должен был даровать ей смерть?

Эта смерть была назначена именно на день его отъезда.

Когда Жанна взяла с него накануне обещание не уезжать, не поговорив с ней, чтобы она могла с ним попрощаться, это должно было стать не обычным прощанием, а вечным прощанием. Она все точно рассчитала: зная, что чародейка приводила в ужас всех, и людей, и животных, она не была уверена в том, что той свободно удастся пробраться к ней, — лай собак и проклятия челяди воспрепятствовали бы. Поэтому она решила сама отправиться ей навстречу, и отправиться босиком, чтобы ничто не защитило от укуса змеи и действия яда.

Наконец, вместо того, чтобы печалиться из-за того, что Бог отпустил ей слишком мало времени, чтобы провести его с Рене, она возрадовалась тому, что у нее в распоряжении еще целые сутки, за которые она могла ему показать всю мощь своей любви; на исходе этих двадцати четырех часов смерть очищала от всех слишком пылких слов, которые исторгали ее уста. Ее символ веры был краток. «Я люблю Рене», — произнесла она, и это был единственный ее грех. И когда рассвело, священник уже покинул ее комнату: он провел рядом с Жанной не более получаса.

Выйдя из комнаты Жанны, священник подошел к Рене и сказал ему:

— Ступайте к святому созданию, которое вас любит: она готова выслушать от вас слова утешения.

Войдя в комнату Жанны, Рене увидел, как она протянула к нему руки.

— Садитесь рядом со мной, мой любимый, — сказала она, — и для начала знайте, что вы не оставите меня до самой смерти.

— Для начала покажите мне свою ногу, чтобы я мог знать о вашем самочувствии, — ответил Рене.

— К чему это? Ведь мой приговор уже оглашен. Мне осталось жить не более двадцати четырех часов, и я не нуждаюсь ни в его отсрочке, ни в апелляции. Я счастлива.

— Что же вам сказал священник?

— Множество добрых слов, которые меня не убедили. Он внушал мне надежду; он мне говорил, что нас окружают невидимые души, парящие в воздухе, и мы не в состоянии их замечать, потому что они такие прозрачные, как атмосфера, в которой они парят. Это души тех, кто нас любит; они играют вокруг нас и легко нас касаются, и когда мы пробуждаемся, их неразборчивый шепот раздается в наших ушах, и они с нами говорят, когда мы спим; они знают, чего пока мы не знаем, потому что пребывают в таинствах наших судеб. Но эти души, сказал он мне, нас слишком любят и не могут удержаться, чтобы не позволить нам тоже проникать за ними в их мир: они насылают нам определенные откровения или точные предчувствия. Правда, мы верим лишь в то, что видим, затем добавил он, но куча фактов заставляют сомневаться в слабости или неспособности наших чувств к большему. Пока не были изобретены микроскопы, то есть в течение последних шести тысяч лет, половина всех существ, которых мы можем разглядеть при помощи этого прибора, оставалась нам неизвестна; и первый, кто погрузил свой взгляд в жизнь бесконечно малых существ, как и тот, кто первым задумался о бесконечности нашего мира, должны были в результате сойти с ума… И вот, может быть, однажды, продолжал добрый святой отец, однажды придумают такой прибор, который будет в состоянии рассмотреть бесконечно прозрачные существа, подобно тому, как сейчас можно рассматривать в микроскоп бесконечно малые. И тогда можно будет войти в общение, но не посредством слов, а каким-то другим способом, с этими сильфами, существование которых утверждает пока одна поэзия. И, мой милый Рене, эта мысль о том, что душа моя после моей смерти не покинет вас и что я смогу следовать за вами, где бы вы ни находились, раствориться в воздухе, которым вы дышите, или в ветре, который колышет ваши волосы, — эта надежда, какой бы она ни была сумасбродной, подарила мне столько счастья. Ведь Шекспир говорил когда-то: «Есть на земле и небе тьма вещей, что вашей философии не снилось![57]».

Голос Жанны, при последних ее словах, дрожал все сильнее, и она опустила свою голову на плечо Рене.

— Вам больно? — спросил ее молодой человек.

— Нет, нисколько, только я ослабла; нога, которую ужалила змея, охладела, — ею я вступаю в свою могилу; холод поднимется все выше и выше, и когда он достигнет сердца, я покину свою кровать и перемещусь на вечное ложе.

Увидев, что она засыпает, Рене решил не беспокоить ее разговором, чтобы во сне она могла набраться сил для последней борьбы за жизнь. Сон ее был тревожным — она постоянно вздрагивала и что-то неразборчиво бормотала.

Поднялась Элен; дверь в комнату была полуоткрыта, и она, просунув голову, спросила взглядом о состоянии сестры.

Рене показал ей на Жанну, спавшую у него на плече. Она подошла к ним и руками обняла голову Жанны.

— Боже мой, Элен! — спросил ее Рене. — Вы знаете всех в доме. Нет ли кого-нибудь, кто смог бы если не исцелить, то хотя бы облегчить ей страдания?

— Ах, вы думаете, я могла бы пропустить хоть одного, даже самого несведущего? Но все отвечают, что смерть неизбежна, но не будет мучительной. Скажите ей, милый Рене, что я оставила ее наедине с вами не из безразличия, а потому, что не хочу лишать ее последнего утешения.

Потом, еще раз наклонившись над сестрой, она опять обняла ее и на цыпочках вышла.

Но по мере того как Элен удалялась, глаза Жанны открывались. Некоторое время они оставались неподвижны; затем Жанна вздохнула:

— О, милый Рене! Какой чудесный я видела сон! Я видела, как сейчас вижу вас, прекрасного небесного ангела, который, во всем сиянии, опустился к моей кровати, обнял мой лоб и произнес: «Пойдем с нами, сестра моя, мы тебя ждем!» Потом он снова обнял меня и улетел.

Лишать ее надежды, сказав то, что считал правдой, Рене не хотел, и он промолчал.

— Теперь, мой любимый Рене, позвольте задать вам один вопрос. Когда я приняла решение не прожить ни одного дня после вашего отъезда, вы видели, как я перебирала камни и складывала их в разные мешки?

— Да, Жанна, и я собирался спросить о цели вашего занятия, но посчитал это нескромным с моей стороны.

— Я заметила вашу сдержанность, — ответила Жанна. — Но час, когда я могла сказать вам все, тогда еще не наступил, и я крепилась.

— Этот мешок, — сказал Рене, — был украшен ручной вышивкой, буквами К и С.

— Они вас заинтриговали, не так ли?

— Это инициалы Клер де Сурди.

— Действительно, — ответила Жанна, — этот маленький мешочек я приготовила для своей кузины, Клер де Сурди. В один прекрасный день, когда Наполеон забудет о ваших прошлых деяниях и вы займете положение, достойное вас, мадемуазель де Сурди станет вашей женой, и тогда вы ей скажете: «Там, далеко, в стране жарких чувств и пылающих страстей, сначала я спас честь, а затем еще и жизни двух юных особ, двух моих кузин; будучи вдали от вас и непрестанно думая о вас, я посвятил им часть своей жизни. Та из них, которая младше, имела несчастье умереть: я любил ее любовью нежного друга, но мое сердце принадлежало вам, а не ей. Она умерла от любви, от той любви, которая убивает, если остается безответной; но перед смертью она взяла этот мешочек, который достался ей в наследство: он содержит полностью камни для трех видов убранства: для одного — сапфиры, для другого — рубины и третий — изумрудный. Она их сама выбирала, скажете вы, из в десять раз большего множества камней; сама вышила на мешке ваши инициалы, и, наконец, она, умирающая, вручила мне его, чтобы я вам передал вместо нее. Это ее подарок на свадьбу. Но вы в любом случае можете отказаться от этого подарка, протянутого рукой из могилы. Не ревнуйте ее: я никогда ее не любил; и к тому же к мертвым не ревнуют…»