Шевалье де Сент-Эрмин. Том 1 - Дюма Александр - Страница 81

— Савари, — приказал первый консул, — храните эту бумагу как зеницу ока, она нам еще пригодится. Итак! Что скажете, Ренье?

— Ей-богу, или мои агенты ничего не стоят, или данный господин — ловкий мошенник.

— В ваших устах, господин министр, — сказал агент с поклоном, — эти слова — уже похвала, но я не мошенник, я всего-навсего обладаю чуть большей проницательностью, чем другие, и необыкновенным даром перевоплощения.

— Ладно, расскажите теперь, что вы с Жоржем делали в Париже, — вмешался первый консул.

— Я следил за ним, а он переезжал раза три-четыре: сначала он остановился на улице Фермы, потом — на улице Бака. Там он и встречался с Кёрелем, после чего беднягу схватили прямо на улице. Сейчас генерал Кадудаль живет на улице Шайо под именем Ларива.

— Но как же так, сударь, — Ренье не выдержал и обратился к Фуше, — если вы давно уже в курсе…

— Два месяца, — уточнил Фуше.

— …почему вы не приказали арестовать его?

Фуше захохотал.

— Простите, господин министр полиции, — сказал он сквозь смех, — но пока я сам не сяду на скамью подсудимых, я не раскрою вам мои тайны. Впрочем, обещаю открыть этот секрет генералу Бонапарту.

— Мой дорогой Ренье, — консул тоже рассмеялся, — думаю, после того, что мы только что слышали, вы можете спокойно отозвать из Лондона вашего агента. Но прежде всего, мой дорогой Ренье, как министр юстиции проследите за тем, чтобы бедняга, которому вчера вынесли смертный приговор и который нам поведал чистую правду — мы должны это признать, так как его показания полностью совпали с заявлениями этого господина, — Бонапарт указал на агента Виктора, — не был казнен. Я не говорю о помиловании, потому что хочу посмотреть, как он поведет себя в тюрьме. Вы будете наблюдать за ним и через полгода представите мне отчет о его поведении. А теперь, мой дорогой Ренье, мне остается только выразить сожаление, что я так рано поднял вас с постели, ибо я вполне мог обойтись и без вас. Фуше, останьтесь.

Агент Виктор отошел как можно дальше в глубину кабинета, как бы оставив первого консула и настоящего префекта полиции наедине.

— Вы обещали, — Бонапарт кипел от возмущения, — объяснить, почему держали от меня в секрете пребывание Кадудаля в Париже.

— Я держал это в секрете, гражданин первый консул, прежде всего для того, чтобы вы ничего не знали.

— Оставьте ваши шутки, — нахмурился Бонапарт.

— Упаси Боже, гражданин консул, я вовсе не шучу, и очень сожалею, что сегодня вы вынудили меня раскрыть все карты. Дело в том, что честь, которой вы меня удостоили, приблизив к своей особе, позволила мне досконально изучить вас… Черт! Ну что вы сердитесь, это же моя профессия! Так вот. Когда вы в ярости, вы не способны удержать в себе любой, даже самый мелкий секрет. Пока вы не теряете хладнокровия, все хорошо, вы запечатаны, как бутылка шампанского, но стоит вам взбеситься, как — хлоп! пробка вылетает и все выходит вместе с пеной.

— Господин Фуше, — скривил губы Бонапарт, — избавь те меня от ваших сравнений.

— Я, мой генерал, с удовольствием избавлю вас от моих откровений. Позвольте мне откланяться.

— Ладно, мир, — Бонапарт взял себя в руки. — Я хочу знать, почему вы не арестовали Жоржа.

— Вы в самом деле хотите это знать?

— Решительно.

— А если из-за вас я проиграю мою битву на Риволи, вы не станете меня обвинять?

— Нет.

— Хорошо. Я хочу поймать всех ваших врагов одной сетью. Я хочу, чтобы вы первый кричали «ура!» этому сказочному улову. И я не хотел брать Кадудаля, потому что только вчера в Париж приехал Пишегрю?

— Что? Пишегрю в Париже!

— На улице Аркады[104], к вашему сведению, потому что у него еще не было времени, чтобы связаться с Моро.

— С Моро! — вскричал Бонапарт. — Да вы с ума сошли! Вы что забыли, что они насмерть разругались?

— Ах да, потому что Моро изобличил Пишегрю, которому завидовал! Но вы-то, гражданин первый консул, лучше всех знаете, что Пишегрю, брат которого тот, что аббат, чтобы выплатить Гайену долг в шестьсот франков, который Пишегрю не успел отдать до своего отъезда, вынужден был продать шпагу и эполеты с надписью: «Шпага и эполеты покорителя Голландии». Вы прекрасно знаете, что Пишегрю не получал миллиона от господина принца де Конде. И вы тем более знаете, что Пишегрю, который никогда не был женат и, следовательно, не имеет ни жены, ни детей, не мог в своем договоре с принцем Конде потребовать ренту в двести тысяч франков для своей вдовы и в сто тысяч франков для своих детей. Это все мелкие клеветнические измышления, которые используются властями против человека, оказавшего им такие услуги, что за них можно заплатить только черной неблагодарностью. Что ж, Моро признал свою вину, и вчера Пишегрю приехал в Париж, чтобы простить его.

Узнав, что два человека, которых он считал своими заклятыми врагами, объединились, Бонапарт не удержался и быстро осенил себя корсиканским крестом — эта привычка была свойственна ему так же, как и всем его соотечественникам.

— Но когда они увидятся, — спросил Бонапарт, — когда они договорятся между собой и когда те самые кинжалы, что носятся в воздухе, направятся в мою сторону, тогда вы, наконец, избавите меня от них? Вы арестуете их?

— Пока нет.

— Но чего вы ждете, черт вас дери?

— Когда особа, которую они ждут, прибудет в Париж.

— Какая еще особа?

— Принц из дома Бурбонов.

— Им нужен принц, чтобы убить меня?

— Прежде всего, кто вам сказал, что они хотят вас убить? Кадудаль определенно заявил, что никогда не станет вас убивать.

— А на что же он рассчитывал с адской машиной?

— Он клянется всеми святыми, что не имеет никакого отношения к этой дьявольской затее.

— Но чего же он хочет?

— Драться с вами.

— Со мной?

— Почему бы и нет? Вы же совсем недавно хотели драться с Моро.

— Но Моро — это Моро, то есть великий генерал, победитель, правда, я называл его генералом отступлений, но это было до Гогенлиндена. А как они хотят драться со мной?

— Однажды вечером, когда вы будете возвращаться из Мальмезона или из Сен-Клу с эскортом из двадцати пяти или тридцати человек, двадцать пять или тридцать шуанов с Кадудалем во главе, вооруженные точно так же, как ваши люди, перегородят вам дорогу, нападут на вас и убьют.

— А что будет после того, как меня убьют?

— Принц, который будет присутствовать при этой схватке, разумеется, не принимая в ней участия, провозгласит монархию, а граф Прованский[105], который и пальцем не пошевелит ради этого дела, будет наречен Людовиком Восемнадцатым, воссядет на престол своих предков, и этим все будет сказано. Вы останетесь в истории, как светящаяся точка, как своего рода солнце, золотыми спутниками которого будут Тулон, Монтебелло, Риволи, Лоди, Пирамиды и Маренго.

— Давайте серьезно, господин Фуше. Так что за принц должен прибыть во Францию, чтобы подобрать мое наследство?

— О, тут я должен признаться, что нахожусь в глубоком неведении. Вот уже почти десять лет, как все ждут этого принца, а его все нет как нет. Его ждали в Вандее и не дождались. Его ждали в Кибероне — и тоже не дождались. Его ждут в Париже, и вполне возможно, что он так и не появится, как не появился в Вандее и Кибероне.

— Ладно, — сказал Бонапарт, — подождем еще. Но вы, Фуше, отвечаете за все.

— Я отвечаю в Париже за все, если только ваша агентура не болтается у меня под ногами.

— Договорились. Вы знаете, что я не признаю никаких мер безопасности, поэтому вы должны меня охранять. Кстати, не забудьте выдать вашему агенту в вознаграждение шесть тысяч франков, и, если возможно, пусть он продолжает следить за Кадудалем.

— Будьте покойны, если даже он выпустит его из поля зрения, у нас есть по меньшей мере два ориентира, с помощью которых мы легко найдем его снова.

— Какие?

— Моро и Пишегрю.

Едва Фуше вышел за порог, как Бонапарт позвал Савари.