Шевалье де Сент-Эрмин. Том 1 - Дюма Александр - Страница 78

В то время парижские тюрьмы были переполнены заключенными, которых обвиняли в шпионаже и политических интригах. Их не судили. Потому что сам Бонапарт заявил, что наступит время, когда можно будет уже не придавать значения этим мелким преступлениям и разом отпустить на волю всех этих несчастных.

На этот раз Бонапарт, в обход Фуше, запросил у Савари список всех арестованных с указанием даты и причины их ареста. В этом списке значились имена неких Пико и Лебуржуа, которые были арестованы год назад, приблизительно тогда, когда готовился взрыв адской машины, в Пон-Одемер в Нормандии, куда они прибыли из Англии. В протоколе их задержания было указано: «Прибыли для покушения на жизнь первого консула».

Чья судьба захотела, чтобы взгляд Бонапарта упал на эти две фамилии, неизвестно. Но только, выбрав еще троих арестантов, он приказал немедленно провести следствие и отдать их под суд.

Несмотря на доказательства, выдвигавшиеся против Пико и Лебуржуа, они держались с восхитительным хладнокровием. Но их связь с Сен-Режаном и Карбоном была настолько очевидна, что им вынесли смертный приговор и расстреляли. Они, казалось, к этому и стремились, бросая вызов властям и заявляя, что правительству недолго осталось ждать войны и в этой войне Бонапарту уже не выжить.

Из троих прочих· обвиняемых двое были оправданы, а третий приговорен к смертной казни. Его звали Кёрель, он был родом из Нижней Бретани и служил в Вандее у Жоржа Кадудаля.

Он был арестован по доносу ростовщика, которому имел несчастье выплатить только часть долга. Когда ростовщик не получил оставшуюся часть, он заявил на Кёреля как на заговорщика, и того посадили в тюрьму.

Между судом над Пико и Лебуржуа и судом над Кёрелем прошло несколько часов, в результате их должны были казнить в разное время. Двое приговоренных, расставаясь с товарищем, сказали ему перед смертью:

— Делай, как мы. У нас набожные души и честные сердца, мы боремся за престол и алтарь. Мы идем на смерть за дело, которое откроет нам небесные врата. Умри, ни в чем не признаваясь, если тебя приговорят. Бог поставит тебя рядом с другими мучениками, и ты познаешь райское блаженство!

Кёрель, как и предвидели его сообщники, был приговорен. В девять часов вечера секретарь суда отослал приговор начальнику штаба, чтобы тот привел его в исполнение, как обычно, ранним утром.

Начальник штаба был на балу. Вернувшись в три часа утра, он вскрыл депешу, спрятал ее под подушку и заснул.

Если бы приказ поступил раньше, если бы Кёрель пошел на казнь вместе со своими сообщниками, он, несомненно, ощущал бы их поддержку и из самолюбия умер вместе с ними, унеся в могилу их тайну. Но эта задержка, этот день, проведенный в одиночной камере в ожидании смерти, и медленное приближение рокового часа внушили ему непреодолимый страх. Около семи часов вечера он упал и забился в таких судорогах, что все подумали, не выпросил ли он яд у тюремщиков. Позвали тюремного врача. Он спросил осужденного, что явилось причиной его припадка, и уговаривал его признаться, что все дело в яде, мол, надо только сказать, что это был за яд, и тогда ему можно будет помочь.

Но Кёрель схватил врача за плечи, прижался губами к его уху и прошептал:

— Я не отравился. Я боюсь!

И врач воспользовался моментом, так как понял, что этого человека можно заставить говорить.

— Вы знаете, — сказал он, — тайну, которая очень важна для полиции. Выдайте ее, и кто знает, а вдруг вас помилуют?

— Нет, ни за что! — зарыдал осужденный. — Слишком поздно!

Но в конце концов Кёрель под давлением врача взял перо и бумагу и написал губернатору Парижа, что хочет дать показания.

К тому времени губернатором Парижа был уже не Жюно, а Мюрат. По мнению Бонапарта, Жюно был слишком прост, и потому он сместил его.

Около одиннадцати часов вечера первый консул, озабоченный и нервный, беседовал с Реалем. Неожиданно дверь отворилась, Савари доложил о приходе губернатора, и Мюрат вошел в кабинет.

— Ах, это вы, Мюрат, — Бонапарт сделал несколько шагов навстречу своему зятю. — Надо думать, у вас что-то есть, раз вы явились сюда в такой час.

— Да, генерал, я только что получил письмо одного негодяя, приговоренного к смерти. Казнь должна состояться завтра утром. Он хочет дать показания.

— Ладно, — беспечно ответил Бонапарт. — Перешлите это письмо секретарю суда, пусть решает, что с ним делать.

— Я так и хотел сделать, — ответил Мюрат. — Но это письмо отличается такой искренностью и убежденностью, что оно меня весьма заинтересовало. Пожалуйста, прочтите сами.

— Вот бедняга! — произнес первый консул, прочитав письмо. — Хочет выпросить еще час жизни, только и всего. Делайте, как я сказал…»

И он вернул письмо Мюрату.

— Но, генерал, — настаивал Мюрат, — вы, наверное, не заметили: этот человек утверждает, что его показания имеют огромную важность.

— Заметил, я все внимательно прочитал. Тут все ясно, и именно поэтому повторяю: не стоит беспокоиться из-за этого приговоренного.

— Кто знает? — не уступал Мюрат. — Позвольте нам с господином Реалем разобраться с этим делом.

— Раз вы так упорствуете, — согласился Бонапарт, — я сдаюсь. Реаль, пойдите и допросите его. Мюрат, проводите министра, если хотите, но только никаких отсрочек, слышите, никаких отсрочек.

Реаль и Мюрат простились с Бонапартом, и он пошел спать.

XXXII

АГЕНТУРА ГРАЖДАНИНА РЕНЬЕ И АГЕНТУРА ГРАЖДАНИНА ФУШЕ

Было уже заполночь, когда Реаль и Мюрат покинули кабинет первого консула.

Расстрел Кёреля был назначен на семь часов утра. Мюрат получил его письмо во время большого званого ужина, который в тот вечер он устраивал у себя в особняке и на который непременно должен был вернуться. Поэтому он поручил навестить узника Реалю: предупредив первого консула, он свою задачу выполнил, теперь дело было за министром юстиции.

Реаль решил, что разговор с Кёрелем стоит начать за два часа до казни. Если его показания будут того стоить, исполнение приговора можно отложить, в противном случае все пойдет своим чередом. Кроме того, как человек, привыкший управлять человеческими чувствами, Реаль решил, что томительное ночное ожидание и предрассветный шум приготовлений к казни нанесут последний удар мужеству узника и заставят его быть полностью откровенным.

Мы видели, в каком состоянии пребывал несчастный заговорщик, когда попросил тюремного врача предупредить Мюрата о том, что у него есть важные сведения. Вообразите теперь, до чего он дошел, когда не получил никакого ответа и не дождался губернатора Парижа. Потеряв остатки мужества и сил, пожираемый страхом, он тихо, как послушный ребенок, ждал смерти, и лишь изредка нервная судорога сотрясала его тело. Он неотрывно смотрел на окно, которое выходило на улицу, боясь увидеть первые лучи солнца.

Около пяти часов утра Кёрель вздрогнул, услышав шум кареты, остановившейся у ворот тюрьмы. Он жадно ловил каждый звук: вот открылись и закрылись двери, вот в коридоре раздались шаги то ли двух, то ли трех человек, вот они остановились, и загремел ключ в замке. Дверь отворилась. В последней надежде он взглянул на вошедшего: сквозь складки шинели он пытался разглядеть роскошный мундир Мюрата, сверкающий перьями и вышивкой, но увидел человека в черном, который, несмотря на мягкое и доброжелательное лицо, показался ему зловещим.

В настенных канделябрах зажгли свечи, Реаль огляделся и понял, что это не камера. И в самом деле, узник был так близок к смерти, что его переместили в канцелярию суда. Реаль увидел также койку, на которой несчастный всю ночь пролежал, не раздеваясь, и, наконец, посмотрел на Кёреля. Тот стоял, протягивая к нему руки.

Реаль подал знак, и они остались вдвоем.

— Я — министр юстиции, — представился он. — Вы выразили желание дать показания. Я пришел, чтобы выслушать вас.

Кёреля затрясло так, что он не мог произнести ни звука, его зубы застучали, а лицо задергалось в страшных судорогах.