Шевалье де Сент-Эрмин. Том 1 - Дюма Александр - Страница 58

Но прежде, чем мы расстанемся с этим чистым человеком и его очаровательной невестой, расскажем о том, как решился их брак. Его страстно хотела Жозефина, и Бонапарт уступил ей. Она все время твердила Бурьену:

— Дюрок никогда не будет мне поддержкой. Без Бонапарта и его дружбы он — никто, и он никогда не посмеет выступать против братьев своего покровителя. В то же время Бонапарт очень любит Луи, а Луи не честолюбив и не станет подбивать его на развод. Луи защитит меня от Жозефа и Люсьена.

Бонапарт же говорил секретарю:

— Дюрок и Гортензия любят друг друга. Моя жена напрасно старается, они — прекрасная пара, и они поженятся. Я тоже люблю Дюрока, и к тому же он хорошего происхождения. Я уже отдал Каролину Мюрату, а Полину — Леклерку, и теперь могу спокойно выдать Гортензию замуж за Дюрока — он славный малый и ничем не хуже других. Он дивизионный генерал, так что к браку нет никаких препятствий. И к тому же у меня на Луи совсем другие планы.

Вечером, после поездки к м-ль Ленорман, Гортензия, вдохновленная подругой, решилась предпринять еще одну попытку уговорить отчима. После ужина, когда они остались вдвоем, Гортензия со свойственной ей грацией опустилась на колени у ног Бонапарта, который никогда не мог устоять перед очарованием своей юной падчерицы, и призналась ему, что брак с Луи, при всех его достоинствах, сделает ее навеки несчастной, потому что она любит Дюрока и только Дюрока.

И тогда Бонапарт принял решение:

— Хорошо, — сказал он. — Раз ты непременно хочешь выйти за него, так и будет, но предупреждаю: у меня есть одно условие. Если Дюрок согласится с ним, все будет по-твоему, если нет — то больше я никогда не стану спорить по этому поводу с Жозефиной и ты станешь женой Луи.

Он поднялся в кабинет довольный, что наконец принял решение, и несколько взволнованный сознанием того, к каким неприятностям это решение может привести.

Бонапарт заглянул в комнату Дюрока, но этот вечный гуляка, как мы уже говорили, редко бывал на своем посту.

— Где Дюрок? — раздраженно спросил Бонапарту Бурьена.

— Вышел.

— И где он, по-вашему?

— В опере.

— Передайте ему, когда он вернется, что я обещал ему Гортензию и даю ему ровно два дня, чтобы жениться на ней. Потом он получит пятьсот тысяч франков и отправится командующим восьмой дивизии. На следующий день после свадьбы он выедет в Тулон вместе с женой, где и будет жить вдали от меня. И поскольку я хочу покончить с этим делом, доложите мне сегодня же, подойдет ли ему такой вариант.

— Не думаю, — только и промолвил секретарь.

— Тогда она выйдет замуж за Луи.

— А она захочет? — усомнился Бурьен.

— Придется захотеть.

В десять, когда Дюрок явился в Тюильри, Бурьен передал ему предложение первого консула.

— Первый консул оказывает мне большую честь, — покачал головой Дюрок, — но я никогда не женюсь на таких условиях. Я слишком люблю гулять в Пале-Рояле[70].

И с этими словами он спокойно взял шляпу и вышел. Бурьен никак не смог объяснить такое безразличие, но оно, несомненно, свидетельствовало о том, что Гортензия преувеличивала пылкость чувств к ней адъютанта первого консула.

Бракосочетание м-ль де Богарне с Луи Бонапартом состоялось в скромном особнячке на улице Шантрен. Туда же пригласили священника, дабы он благословил этот брак. Воспользовавшись случаем, Бонапарт попросил его заодно освятить и брак своей сестры с Мюратом.

В отличие от свадьбы бедной Гортензии, сопровождавшейся тоской и печалью, свадьба м-ль де Сурди обещала быть светлой и радостной. Двое влюбленных расставались в одиннадцать вечера, чтобы вновь встретиться в два часа пополудни и провести вместе все остальное время. Гектор как вихрь пронесся по самым модным парижским магазинам и ювелирным лавкам, чтобы подготовить достойный его невесты свадебный подарок. В свете ходили о нем самые невероятные слухи, и г-жа де Сурди получила несколько писем от знакомых, просивших разрешения нанести ей визит.

Г-жа де Сурди, мечтавшая получить всего лишь согласие первого консула и его жены, поверить не могла, что Бонапарт оказал ей такую честь и вызвался собственноручно подписать брачный договор. Раньше подобного удостаивались лишь самые близкие ему люди, так как подписание контракта неизбежно сопровождалось вручением приданого или дорогого подарка. Первого консула нельзя было упрекнуть ни в скупости, ни в расточительности, но он терпеть не мог выбрасывать деньги на ветер.

Единственным, кто не принял эту новость с гордостью и радостью, был Гектор де Сент-Эрмин. Его обеспокоило чрезмерное внимание Бонапарта к семье его невесты. По молодости он недолго участвовал в борьбе за дело роялистов, но его восхищение гением первого консула никак не перерастало в сочувствие. Он был не в силах забыть картину ужасной смерти брата и ее кровавые подробности. Шарля схватили и казнили по приказу Бонапарта, и, несмотря на самые настойчивые просьбы, первый консул не дал согласия на смягчение приговора. И потому всякий раз, встречая его, Гектор чувствовал, как его лицо заливает холодный пот и дрожат его колени, и против воли опускал глаза. Он боялся, что однажды его, как дворянина и богатого человека, вынудят или служить в армии, или отправиться в изгнание.

Он уже предупредил Клер, что скорее оставит Францию, чем займет какой-либо военный или гражданский пост. Клер не возражала, считая, что это дело его совести, а только заставила его обещать, что, куда бы он ни последовал, он возьмет ее с собой, а все остальное ее полному нежности и любви сердцу было неважно.

Вместо смещенного Фуше министром юстиции и префектом генеральной полиции был назначен Клод-Антуан Ренье, тут же получивший титул герцога Масского. Дважды в неделю он являлся с докладом к Наполеону, который с удовольствием его принимал: он получал сведения от Жюно как парижского губернатора, от Дюрока как своего адъютанта, и от Ренье как генерального префекта. И у каждого из них была своя агентура.

Утром, перед подписанием брачного договора м-ль де Сурди, Бонапарт провел с Ренье целый час. Новости были страшными: в Вандее и Бретани снова начались беспорядки. На этот раз речь шла не об открытой гражданской войне, а о темных делах поджаривателей, чьи шайки нападали, как гром среди ясного неба, то на имения, то на фермы и, подвергая их хозяев самым жестоким пыткам, отнимали у них все ценное.

Бонапарт потребовал, чтобы Ренье принес ему все досье, связанные с делами поджаривателей. Таких дел за последнюю неделю накопилось пять. Первое нападение случилось в Беррике, второе — в Плескопе, третье — в Мюзийаке, четвертое — в Сен-Нольфе и пятое — в Сен-Жан-де-Бревелье. Создавалось впечатление, что во главе каждой шайки стоит свой главарь, но есть еще кто-то, кто руководит ими сверху.

И этим руководителем, если верить полицейским агентам, был не кто иной, как Кадудаль, нарушивший обещание, данное Бонапарту. Вместо того чтобы спокойно жить в Англии, он вернулся в Бретань, дабы поднять народ на новый бунт.

Бонапарт всегда полагал, и вполне справедливо, что он хорошо разбирается в людях. Когда министр юстиции обвинил Кадудаля в столь гнусных преступлениях, первый консул решительно покачал головой. Как? Этот умнейший человек, который на равных обсуждал с ним интересы народов и королей, этот честный и лишенный всякого честолюбия военный, согласившийся жить в Англии на содержании у своего отца и отказавшийся от должности адъютанта первого генерала Европы, эта бескорыстная душа, которую не соблазнили сто тысяч франков в год и возможность наблюдать, как другие рвут друг друга на части, опустился до грязного промысла поджаривателей, самого подлого из всех видов разбоя!

Нет, в это он поверить не мог! И Бонапарт самым недвусмысленным образом дал понять своему новому префекту, что он об этом думает, и приказал незамедлительно послать в Бретань лучших парижских агентов, предоставив им самые широкие полномочия для борьбы с шайками негодяев.