Капитан Ришар - Дюма Александр - Страница 37

— Это казаки. Бросьте на них дюжину стрелков, пусть они пробьют брешь, и мы пройдем!

Один офицер собирает дюжину солдат и пробивает этот заслон, вся линия рассыпается, словно стайка спугнутых птиц, — проход свободен.

Но вот слева батарея пушек открывает огонь; снаряды бьют по флангу колонны и перепахивают дорогу, по которой дна движется.

Все взоры обращаются к Наполеону.

— Что там? — спрашивает он.

— Посмотрите, сир!

Ему показывают, как в десяти шагах от него один снаряд убил трех солдат.

— Захватите эту батарею! — приказывает он.

Раненый Эксельманс возглавляет семьсот или восемьсот вестфальцев, атакует батарею; в это время остатки Старой гвардии теснятся вокруг Наполеона, чтобы прикрыть его от выстрелов.

И под этим огнем войска проходят спокойно и беззаботно; музыканты гвардии играют мелодию «Где может быть лучше, чем в доме родном?»

Но император поднимает руку — музыка прекращается.

— Друзья мои, — говорит он, — играйте «На стражу империи встанем!»

И в то время как гремит канонада, на которую нечем ответить, кроме как холодным и гордым мужеством, музыканты спокойно, словно на параде, играют мелодию, заказанную Наполеоном.

Огонь прекратился прежде чем закончилась мелодия.

Эксельманс поднялся на холм и опрокинул артиллерию и артиллеристов.

— Видите, — сказал Наполеон, — с каким врагом мы имеем дело!

В тот день землю было труднее победить, чем врага: мы потеряли всего лишь сотню солдат, но каждый подъем на дороге стоил нам пушки, зарядного ящика, повозки.

К сожалению, если отставшим и хватало времени на грабеж, разобрать пушки они уже не успевали, и потому каждая из них час спустя могла быть направлена против нас.

Наполеон вошел в Красный, но позади него шла двадцатипятитысячная армия Милорадовича. Спустившись на равнину, она оказалась между Наполеоном и тремя французскими корпусами, которые шли за ним следом.

Проведя ночь в Красном и собираясь наутро тронуться в путь, Наполеон в пяти-шести льё позади себя услышал канонаду. Это был корпус Евгения, атакованный Милорадовичем; его солдаты устилали мертвыми то поле боя, по которому, в свою очередь должен был пройти Ней; среди этих трупов Поль Ришар, сам ставший теперь трупом, и искал тело своего брата.

Наполеон отдал приказ колоннам остановиться; давно уже Евгений, его горячо любимый сын, искупил свои ошибки, допущенные им в Порденоне и Сачиле, и император не оставит его в руках врага.

Наполеон прождал весь день, но Евгений не появился.

Вечером канонада стихла.

У Наполеона оставалась надежда, о которой он сказал во всеуслышание, рассчитывая на то, что поддержка остальных укрепит ее: Евгений, несомненно, отошел к Даву и Нею, и на следующий день все увидят, как три корпуса прорвут линию русских войск и присоединятся к нашему арьергарду.

Прошла ночь, наступил день, но ничего нового не произошло; только проснулись пушки: то Кутузов бил по Нею с тех же холмов, откуда накануне он бил по Евгению.

Наполеон вызвал к себе трех маршалов, которые были при нем, — Бессьера, Мортье и Лефевра; что касается Бертье, то звать его не было надобности — Бертье не покидает его никогда. Бертье — это тень императора.

Было очевидно, что позади французской армии собрались все русские войска; они полагали, что окружили Наполеона, но дали ему уйти: они думали, что Цезарь взят, но удерживали лишь его помощников.

Если, в то время как враг обрушится на Евгения, Даву и Нея, быстро пойти вперед, можно выиграть у противника один, два, быть может, три перехода, тогда они будут спасены, так как окажутся в Литве, дружественной стране, а русские, наоборот, будут на вражеской территории.

Но было бы трусостью и подлостью бросить своих славных соратников, спасти голову, потеряв конечности! Не лучше ли будет умереть всем вместе или всем вместе спастись?

Наполеон больше не приказывает, он спрашивает. Он больше не говорит: «Я хочу!»; он говорит: «Хотите ли вы?»

И только один ему отвечает: «Пойдемте!»

Тогда вепрь со стальными клыками оборачивается, но в эту минуту ему говорят, что русский генерал Ожаровский обогнал его со своим авангардом; вернуться в Россию, имея русских позади себя нельзя.

Император вызывает Раппа.

— Иди на этот авангард, — говорит он ему, — не теряй ни минуты, атакуй его в темноте. Ни одного выстрела, понимаешь? Только штыки! В первый раз они проявили такую храбрость, и я хочу, чтобы она им надолго запомнилась!

Когда Наполеон приказывал, все немедленно повиновались; не сказав ни слова в ответ, Рапп бросился вперед, но едва он прошел десять шагов, как Наполеон позвал его назад.

За одну минуту в его голове пронесся целый рой мыслей.

— Нет, — сказал он, — оставайся здесь, Рапп, я не хочу, чтобы ты погиб в этой схватке; в будущем году ты мне понадобишься в Данциге. Пусть тебя заменит Роге.

И Рапп отправился, задумавшись в свою очередь, стоит ли передать этот приказ генералу Роге. А задуматься было над чем, так как в самом деле это удивительно: готовый вернуться в Россию, окруженный стопятидесятитысячной армией русских, в то время, когда все кругом говорили о возвращении во Францию как о несбыточной мечте, он, Наполеон, знает, что будет делать через год, и указывает одному из своих помощников город, который тому придется защищать в ста восьмидесяти пяти льё от того места, где сам он сегодня не может защититься!

Роге выступил, атаковал противника, штыками выгнал его из Ширкова и Малеева, нанеся ему такой удар, что русская армия отступила на десять льё и прекратила на сутки свое движение.

Около полуночи появился Евгений.

Он прибыл один, пробившись через русскую армию, и совершенно не знал о том, что стало с Даву и Неем. По всей вероятности, они сражались, так как весь день справа от себя он слышал гром пушек.

Решительно Кутузов был Провидением для французской армии: этот старик, такой же застывший, как и его зима, довольствовался тем, что уничтожал врага своими пушками, как зима своим снегом и ветром.

Наполеон воспользовался бездеятельностью Кутузова и тем ударом, который Роге нанес Ожаровскому, и отправил до Орши и Борисова Виктора с тридцатью тысячами человек и Шварценберга с обозом; но он не бросит в беде Даву и Нея, как не бросил Евгения, а постарается соединиться с ними. Однако он совершит этот непосильный марш не для того, чтобы одержать великую победу, как это было в Экмюле, а для того, чтобы спасти двух своих маршалов с остатками их армий!

Семнадцатого числа он приказал быть готовым к пяти часам утра; теперь, когда вся армия, то есть то, что от нее осталось, думает, что он направится к Польше, Наполеон поворачивается к Польше спиной и продвигается на север.

— Куда мы идем? — спрашивают все голоса, — по какой дороге мы должны идти?

— Мы идем спасать Даву и Нея! Идем по дороге преданности!

И голоса смолкли — все стало ясно, все подчинились.

Наполеон вырвет обоих своих помощников у России или останется вместе с ними. Спасенный Евгений продолжит свой путь к Лядам; после совершенного им рывка он еще может двигаться, но уже не может сражаться.

Генерал Клапаред с больными и ранеными будет оборонять Красный; этих сил вполне достаточно, чтобы сдержать врагов, рассеивающихся от одного прикосновения.

Днем Наполеон очутился между тремя армиями, которые были расположены справа от него, слева и впереди. Этим армиям стоило лишь двинуться, только соединиться, и они своими ста двадцатью тысячами солдат задушили бы Наполеона с его одиннадцатью тысячами человек! Им следовало лишь, подтянув свои батареи, стрелять в течение одного дня, и они раздавили бы французов! Ни один не ушел бы! Но люди остались на месте, а пушки молчали.

Перед русскими стояли невидимые для самих французов грозные тени Риволи, Пирамид, Маренго, Аустерлица, Йены, Фридланда, Экмюля и Ваграма!

Понадобилось три года, чтобы стала понятна уязвимость этого второго Ахилла, нужна была Англия, этот яростный враг, чтобы вонзить кинжал ее horse-guards[14] в сердце умирающего льва; понадобилась большая лощина под Ватерлоо, чтобы похоронить императорскую гвардию!