Капитан Памфил - Дюма Александр - Страница 36

Все было исполнено как нельзя лучше, и через день, к одиннадцати часам вечера, капитан Памфил вошел в шатер Утавари как раз в ту минуту, когда вождь, решив на следующий день дать бой, держал совет со старейшинами и мудрецами своего народа.

Утавари узнал капитана Памфила с точностью и живостью памяти, свойственной дикарям, поэтому, едва увидев капитана, он встал и пошел ему навстречу, приложив одну руку к сердцу, а другую к губам, чтобы объяснить: его мысль и его слово едины в том, что он скажет. То, что он собирался произнести и произнес на дурном голландском, заключалось в следующем: он нарушил обязательство перед капитаном Памфилом, не смог выполнить условий договора, и теперь его солгавший язык и обманувшее сердце поступают в распоряжение капитана, которому остается лишь отрезать одно и вырвать другое и бросить своим псам, как надлежит поступить с языком и сердцем человека, не сдержавшего слова.

Капитан, говоривший по-голландски не хуже Вильгельма Оранского, ответил, что ему не нужны сердце и язык Утавари, что его псы утолили голод трупами гонакасов, коими был усеян их путь, и что он хочет предложить сделку гораздо более выгодную им обоим, чем та, которую столь честно и бескорыстно предлагал ему его верный друг и союзник Утавари, а именно: капитан окажет ему содействие в войне с гонакасами при условии, что все военнопленные после боя поступят в его безраздельную собственность и он или его правопреемники поступят с ними как им заблагорассудится (капитан Памфил, как видно по его слогу, был клерком у поверенного, прежде чем стал корсаром).

Предложение было слишком заманчивым, чтобы от него отказаться, и оно было восторженно принято не только самим Утавари, но и всем советом; самый древний и самый мудрый из старцев даже вытащил изо рта свою табачную жвачку и отвел чашу от своих губ, чтобы протянуть то и другое белому вождю; но белый вождь величественно ответил, что это он угостит совет, и приказал Жоржу принести из клади два локтя кароты виргинского табака и четыре бутылки орлеанской водки; все это было принято и распробовано с глубокой признательностью.

Покончив с этим угощением, Утавари, поскольку был уже час ночи, приказал каждому отправиться на свое место и лечь спать, а сам остался наедине с капитаном Памфилом, чтобы вместе составить план завтрашней битвы.

Капитан Памфил, убежденный в том, что первый долг генерала — в совершенстве ознакомиться с местностью, где ему предстоит действовать, и не имея ни малейшей надежды раздобыть карту страны, предложил Утавари отвести его на самую высокую точку окрестностей: луна светила достаточно ярко, чтобы можно было различать предметы с не меньшей ясностью, чем на Западе в сумерках. На опушке леса, к которому примыкал правый фланг малых намакасов, как раз находился небольшой холм. Утавари сделал капитану Памфилу знак молча следовать за ним и сам пошел впереди; он вел капитана тропинками, где порой им приходилось прыгать, словно тиграм, а порой они вынуждены были ползти, как змеи. К счастью для капитана Памфила, на его жизненном пути встречалось множество трудностей как в болотах, так и в девственных лесах Америки, поэтому он настолько хорошо скакал и ползал, что через полчаса вслед за своим проводником достиг вершины холма.

Капитан Памфил привык к великим зрелищам природы, но здесь он не смог не остановиться и не залюбоваться тем, что открылось его глазам. Остатки двух народов были заключены в огромном полукруге, образованном лесом; глаз тщетно пытался бы проникнуть в эту черную громаду, бросавшую тень на оба лагеря, а по ту сторону тьмы, соединяя один конец полукруга с другим, словно тетива лука, река Оранжевая сверкала потоком жидкого серебра, в глубине же все растворялось в бескрайнем горизонте, а за ним лежали страна великих намакасов.

Все это огромное пространство, даже ночью сохраняющее свои теплые и резкие краски, освещалось сиянием тропической луны, — ей одной известно все, что происходит среди обширных пустынь африканского континента. Время от времени тишину нарушал вой гиен и шакалов, следовавших за обеими армиями, и его покрывал, словно рокот грома, далекий рык какого-нибудь льва. Тогда все смолкало — словно природа признавала голос хозяина, — от пения ткачика, который, качаясь в чашечке цветка, рассказывал о своей любви, до шипения змея, который, встав на хвост, призывал свою самку, подняв из вереска отливающую синим голову; затем лев в свою очередь умолкал, и все разнообразные звуки, уступившие ему место, вновь завладевали ночной пустыней.

Капитан Памфил, как мы сказали, некоторое время оставался под тем впечатлением, какое должно было произвести подобное зрелище; но читателю известно, что наш достойный моряк был не из тех людей, кого буколические картины способны надолго отвлечь от столь важных дел, как то, что привело его в эти места. Поэтому новая мысль мгновенно перебросила его к материальным интересам; тогда он увидел на другом берегу ручейка, выбегавшего из леса и впадавшего в Оранжевую, весь лагерь армии гонакасов, спящих под охраной нескольких человек, которых из-за их неподвижности можно было принять за статуи; казалось, они, как и малые намакасы, решились дать бой на следующий день и, не сходя с места, ждали врага.

Капитан Памфил с одного взгляда оценил их позицию и подсчитал шансы на успех внезапного нападения, достаточно разработал свой план и дал своему спутнику знак, что пора возвращаться в лагерь; они сделали это с теми же предосторожностями, с какими покинули его.

Едва вернувшись, капитан разбудил своих людей; двенадцать из них он взял с собой, оставив Утавари восемь, и в сопровождении сотни малых намакасов, которым их вождь приказал следовать за белым капитаном, углубился в лес, тянувшийся вдоль лагеря гонакасов, и, сделав большой крюк, засел со своим войском в засаде на опушке этого леса.

Добравшись до места, он расставил кое-где нескольких своих матросов так, чтобы между двумя моряками было десять-двенадцать намакасов, затем велел своему отряду ложиться спать и стал ожидать дальнейших событий.

События ждать себя не заставили: на рассвете громкие крики оповестили капитана Памфила и его войско, что две армии начали драться. Вскоре к этим возгласам присоединилась оживленная ружейная перестрелка; тотчас же вся неприятельская армия в величайшем смятении круто развернулась и попыталась скрыться в лесу. Именно этого и ждал капитан Памфил: ему оставалось только показаться со своими людьми, чтобы довершить разгром.

Несчастные гонакасы, окруженные со всех сторон, зажатые с одной стороны рекой, с другой — лесом, даже не пытались бежать; решив, что настал их последний час, они упали на колени и, судя по тому, как взялись за дело намакасы, никому и в самом деле не удалось бы спастись, если бы капитан Памфил не напомнил Утавари, что они так не договаривались. Тогда вождь употребил власть, и победители, вместо того чтобы орудовать дубинами и ножами, удовольствовались тем, что связали побежденным руки и ноги, затем, покончив с этой операцией, подобрали живых, а не убитых. Немного ослабив веревку, спутавшую ноги пленных, их погнали к столице малых намакасов. Что касается тех, кому удалось бежать, о них никто не беспокоился: их было слишком мало для того, чтобы в дальнейшем они могли вызвать хотя бы малейшую тревогу.

Поскольку намакасы одержали великую и окончательную победу лишь благодаря вмешательству капитана Памфила, тому достались все почести триумфатора. Женщины несли ему навстречу цветочные гирлянды, юные девы сыпали ему под ноги лепестки роз, старики пожаловали ему титул Белого Льва, и все вместе устроили пир в его честь. Когда празднества закончились, капитан, поблагодарив малых намакасов за гостеприимство, объявил, что время, которое он мог посвятить развлечениям, истекло, и теперь он должен вновь заняться делами, вследствие чего попросил Утавари выдать ему пленных. Утавари признал справедливость этого требования и отвел капитана в большой сарай, куда несчастных загнали толпой в первый же день и тут же о них забыли; прошло три дня, и одни умерли от ран, другие — от голода, несколько человек — от жары, так что, как видите, капитан Памфил вовремя вспомнил о своем товаре, который уже начинал портиться.