Блэк. Эрминия. Корсиканские братья - Дюма Александр - Страница 98

— Но мне кажется, что я не слишком уж ошибся, — ответил я, — или я плохо рассмотрел, или ваш дом — единственный в селении, который не укреплен.

— Это доказывает, что я тоже начал отступать от традиций; мой отец, дед, мои самые древние предки приняли бы участие в одной из враждующих группировок, которые вот уже десять лет борются между собой в нашем селении. И знаете, какую роль я отвел себе здесь, среди оружейных выстрелов, ударов ножей и кинжалов? Я судья. Вы приехали в провинцию Сартен, чтобы увидеть разбойников, не так ли? Вот и хорошо, пойдемте со мной сегодня вечером, я вам покажу одного из них.

— Как! Вы позволите мне сопровождать вас?

— Да, если это вас позабавит, это будет зависеть только от вас.

— Отлично! Я с большим удовольствием соглашаюсь.

— Месье очень устал, — сказала мадам де Франчи, бросив взгляд на сына, как если бы она разделяла стыд, который он испытывал, видя, как приходит в упадок Корсика.

— Нет, мама, нет, напротив, нужно чтобы он пошел, и если в каком-нибудь парижском салоне при нем заговорят об этой ужасной вендетте и об этих беспощадных корсиканских бандитах, которые еще наводят страх на маленьких детей в Бастиа и Айяччо, по крайней мере он сможет пожать плечами и сказать, что он там был и сам видел.

— А по какой причине началась эта грандиозная ссора, которая насколько я могу судить из того, что вы мне сказали, готова прекратиться?

— О! — воскликнул Люсьен. — Разве имеет значение причина, вызвавшая ссору. Важно то, к чему она приводит. Ведь если человек умирает, даже из-за пустяка — от укуса пролетевшей мухи, например, — все равно он мертв.

Я видел, что он не решается сказать мне о причине этой ужасной войны, которая вот уже десять лет опустошает селение Суллакаро.

Но чем дольше он молчал, тем настойчивее я становился.

— Однако, — сказал я, — у этой распри была какая-то причина. Это тайна?

— Боже мой, нет. Все это началось между семьями Орланди и Колона.

— Почему?

— Потому что однажды курица сбежала с птичьего двора Орланди и перелетела во двор семьи Колона.

Орланди потребовали свою курицу, Колона настаивали, что это была их курица.

Орланди угрожали Колона, что отведут их к мировому судье и заставят присягнуть там.

Но старушка-мать, которая держала курицу, свернула ей шею и бросила ее в лицо своей соседки, говоря:

— Если она твоя, на, жри ее.

Тогда один из Орланди поднял курицу за лапы и хотел ударить ту, что бросила ее в лицо его сестры. Но в тот момент, когда он поднял руку, мужчина из семьи Колона, у которого было заряженное ружье, выстрелил в упор и убил его.

— И сколько жизней поплатились за эту ссору?

— Уже девять убитых.

— И все это из-за несчастной курицы, которая стоит двенадцать су.

— Несомненно, но я вам уже говорил, важен не повод ссоры, а то, к чему она приводит.

— И так как уже есть девять убитых, то нужно, чтобы был и десятый?

— Но вы видите… что нет, — ответил Люсьен, — поскольку я выступаю в качестве судьи.

— И, конечно, по просьбе одной из двух семей?

— Да нет же, это из-за моего брата, с которым разговаривал министр юстиции. Интересно, какого черта они там в Париже вмешиваются в то, что происходит в какой-то несчастной деревне на Корсике. Это префект сыграл с нами такую шутку, написав в Париж, что, если я захотел бы произнести хоть слово, все это закончилось бы как водевиль: свадьбой и куплетами для публики. Поэтому они обратились к моему брату, а тот сразу воспользовался случаем и написал мне, что поручился за меня. Что ж вы хотите! — добавил молодой человек, поднимая голову. — Никто не может сказать, что один из де Франчи поручился словом за своего брата, а брат не удостоился его выполнить.

— И вы должны все уладить?

— Боюсь, что так.

— И, конечно, сегодня вечером мы увидим главу одной из двух группировок?

— Совершенно верно. Прошлой ночью я встречался с противоположной стороной.

— Мы нанесем визит Орланди или Колона?

— Орланди.

— А встреча назначена далеко отсюда?

— В руинах замка Висентелло д'Истриа.

— Да, действительно… мне говорили, что эти руины находятся где-то в округе.

— Почти в одном лье отсюда.

— Таким образом, у нас в запасе сорок пять минут.

— Чуть больше.

— Люсьен, — сказала мадам де Франчи, — обрати внимание, что ты говоришь только за себя. Тебе, родившемуся в горах, действительно потребуется сорок пять, минут, но месье не сможет пройти там, где ты собираешься идти.

— Действительно, нам потребуется по крайней мере часа полтора.

— Не следует терять время, — сказала мадам де Франчи, бросив взгляд на часы.

— Мама, — проговорил Люсьен, — Вы позволите нам вас покинуть?

Она протянула ему руку, которую молодой человек поцеловал с тем же уважением, которое выказал, когда мы пришли.

— Однако, — сказал Люсьен, — если бы предпочитаете спокойно закончить ваш ужин, подняться в свою комнату и согреть ноги, куря сигарету…

— Нет, нет! — закричал я. — К черту! Вы мне обещали разбойника, так представьте!

— Хорошо. Давайте возьмем ружья, и в дорогу!

Я вежливо распрощался с мадам де Франчи, и мы вышли в сопровождении Гриффо, который освещал нам дорогу.

Наши приготовления не заняли много времени.

Я подвязался дорожным поясом, который приготовил перед отъездом из Парижа, на нем висел охотничий нож. В поясе были уложены с одной стороны порох, а с другой — свинец.

Люсьен появился с патронташем, с двустволкой системы Мантон и в остроконечной шляпе — шедевре вышивки — дело рук какой-нибудь Пенелопы из Суллакаро.

— Мне идти с Вашей Милостью? — спросил Гриффо.

— Нет, не нужно, — ответил Люсьен, — только отпусти Диаманта, вполне возможно, что мы поднимем несколько фазанов, а при такой яркой луне их можно подстрелить как днем.

Минуту спустя крупный спаниель прыгал вокруг нас, завывая от радости.

Мы отошли шагов на десять от дома.

— Кстати, — сказал Люсьен, поворачиваясь, — предупреди в селении, если услышат несколько выстрелов в горах, то пусть знают, что это мы стреляли.

— Будьте спокойны, Ваша Милость.

— Без этого предупреждения, — пояснил Люсьен, — могут подумать, что возобновились вооруженные стычки и вполне возможно, что мы услышим, как наши выстрелы эхом отзовутся на улицах Суллакаро.

Мы сделали еще несколько шагов, затем повернули направо, в проулок, который вел прямо в горы.

VI

Хотя было самое начало марта, погода была прекрасной, можно даже сказать, что было жарко, если бы не чудесный морской ветер, который нас освежал и доносил до нас терпкий запах моря.

Из-за горы Канья взошла луна, чистая и сияющая. Я бы мог сказать, что она проливала потоки света на весь восточный склон, который делит Корсику на две части и в какой-то степени образует из одного острова две разные страны, которые все время воюют друг с другом.

По мере того, как мы взбирались все выше, а ущелья, где протекала Таваро, погружались в ночную тьму, в которой было трудно что-либо разглядеть, перед нами открывалось Средиземное море, спокойное и похожее на огромное зеркало из полированной стали, раскинувшееся до горизонта.

Некоторые звуки, свойственные ночи, которые либо тонут днем в других шумах, либо по-настоящему оживают лишь с наступлением темноты, теперь были отчетливо слышны. Они производили сильное впечатление, конечно, не на Люсьена, привычного к ним, а на меня, слышавшего их впервые, вызывая восторженное изумление и неутихающее возбуждение, порожденные безудержным любопытством ко всему, что видишь.

Добравшись до небольшой развилки, где дорога делилась на две: одна, по всей вероятности, огибала гору, а другая превращалась в едва заметную тропинку, которая почти отвесно шла вверх, Люсьен остановился:

— У вас ноги привычные к горам? — спросил он.

— Ноги да, но не глаза.

— Значит ли это, что у вас бывают головокружения?