Меченосец - Кук Глен Чарльз - Страница 46

— Там летунов не было. Хотя кое в чем ты прав: строители этого чуда могли бы и учесть, что защитникам придется с колдовством иметь дело.

Конечно, бросок через туннель обойдется миньяку очень дорого, а каждый павший в его тесноте придержит остальных. Там можно потерять половину армии. Но, несомненно, миньяк попытается. Его гонят чужая воля и собственное безумие.

— Тайс, ты лучше подумай, что нам делать, если Сартайн падет.

Явился запыхавшийся посланец и доложил графу Кунео.

— Летуны вернулись! Враги загоняют их внутрь!

— В Мураф? — спросил Готфрид.

— Да, сир. Они уже повсюду на верхнем ярусе!

Юноша, стиснув зубы, поднялся.

— Тайс, помоги мне надеть броню. Этого и следовало ожидать.

— Нам многое следовало ожидать, — проворчал Рогала. — Да только ничегошеньки мы не ждали.

— Им там негде развернуться, — возразил граф вяло, придя в себя.

— Им и не надо. Они просто отвлекут нас, пока миньяк не прорвется. — Меченосец повернулся к братьям. — Блокируйте лестницы, забаррикадируйте двери. Не пускайте к нижним ярусам.

— А толку-то Алеру от Сартайна? — ответил наконец гном. — Он же Мураф не взял. Чтоб уйти, ему опять же придется сквозь нас продираться.

И не поспоришь. Только сам миньяк и знал, отчего ему так нужна Королева городов. Может, лучше пропустить его? Горожане не сдадутся, а их миллион. Завоеватели понесут огромные потери, и Мальмберге добьет остатки миньяковой армии. Так бы посоветовал Рогала. Гном умен, но слишком неширок во взглядах. Солдаты и Готфрид здесь, чтобы защитить этот миллион, а не ради победы над Алером. Тот столицу не пощадит.

— Тайс, я не удивлюсь, если миньяк и сам не понимает, зачем ему Сартайн. Он одержим волей Хучайна. Великий захотел Королеву городов, и точка.

— Глупо.

— Эй, не так туго! Я хочу свободно двигать руками. Кстати, о слуга Зухры, не тебе определять глупостью желания Древних.

Гном затянул доспехи что было силы и напомнил, вздохнув:

— Сейчас речь о том, кому служит Алер.

— Что, Хучайн нос утрет остальным, если его герой захватит город?

Гасиох захохотал, заухал глумливо.

— Эй, тебя чего пробито? — рявкнул Рогала, свирепо глянув на демона.

Готфрид прислушался. Не иначе пророческий смешок: чудище всегда веселилось перед особо неприятными событиями. Радость свою оно, как обычно, объяснить отказалось. Черт возьми, после тоала все эти призраки и бесы, магия, демонология и прочее в том же духе — как на больную мозоль наступить. Чего ради эту тварь терпеть? Ведь единственного друга потерял. И с чего мертвому вождю вздумалось ударить сейчас? Может, по воле Нероды? Но зачем ей?

— Тайс, этот скоморох мне надоел. Давай в мешок его, сверху фунтов пятьдесят камней и в пролив!

— В другой раз, сынок, в другой раз! — заржал Гасиох. — Сегодня тебе хлопотней будет, чем одноногому на бегах!

Готфрид взял мечи.

— Новый зачем берешь? Что делать собрался? — спросил гном, недолюбливавший трофейный клинок.

— То, что давно следовало, — убить Алера. Удостоверься, что главные секции туннеля перекрыты; наиболее важны те, что рядом с выходом к дамбе. И приведи побольше братьев, чтобы нейтрализовать колдунов миньяка. Да, и найди мне пару плотников.

17

Высокая Башня

Инженеры Мурафа отправили последние валуны в гнезда — теперь туннель закрывала только дощатая перегородка у выхода к дамбе. Летуны с другой стороны драли доски когтями, рвались внутрь, где стоял Готфрид. Он уложил ладони на рукояти мечей, глядя в перепуганные лица набегающих вентимильцев.

Клинки застонали, отказываясь сражаться. Добендье недовольно завизжал. Готфрид усмехнулся: куда ты денешься, орудие Зухры. Прислушивайся если не к воле Меченосца, то к приказанию хозяйки. А она находилась рядом и была недовольна — как же, приходится подчиняться слуге! Арант, несчастный верный друг, показал Готфриду, как совладать с желаниями госпожи. Той придется помочь юнцу или проститься с надеждой на успех в игре.

Враги загромоздили туннель телами, затем отступили и попытались взять проход колдовством. Ослепительная аквамариновая вспышка обезвредила и рассеяла заклятия. Тогда вентимильцы повторили атаку оружием и снова не справились с клинками Готфрида.

Минуты это длилось или часы, Меченосец не замечал. С Добендье в руках за временем не уследить. Вдруг он ощутил присутствие миньяка.

Алер не хотел идти. Чувствовалось: он боится, он почти в панике. Но его гнали и воля Хучайна, и собственное безумие. Перед глазами Готфрида встала Слада — нежная, красивая, желанная. Если б можно было отступить, свернуть…

Летуны оставили Мураф, улетели прочь. Лязг битвы утих: обе стороны застыли в напряжении. Готфрид вышиб доски, перекрывавшие выход, ступил наружу, где было попросторнее, и встал в ожидании.

В устье туннеля показался человек — безоружный, лишь с тонким посохом. Казалось, от него до Готфрида целая миля — так медленно он шел. Миньяк остановился в десяти футах.

Ни брони, ни меча, лишь ритуальный кинжал на поясе. Одет высочайшим магом Сентурии. Лицо печально, взгляд отстранен.

— Я надеялся, до этого не дойдет. Ты как младший брат мне. Но Великие Древние безразличны к нашим чувствам.

— Да, мне пришлось в этом убедиться, — ответил Готфрид, скрипнув зубами: ох, Турек, Турек…

И, хотя пепел Касалифа еще не улегся в сердце, юноша произнес:

— Я тоже надеялся. Алер, почему бы тебе не вернуться домой, к Сладе? Почему б нам не придумать этой истории другой финал?

— А ты спроси у своего меча. Пусть твоя госпожа ответит, что случится, если я отступлю, осмелюсь оспорить волю Хучайна?

Готфрид представил: Алер отворачивается, а Добендье, управляя его рукой, бьет миньяка в спину.

— Должен быть выход!

— Может быть, для кого-то другого. А для нас — слишком поздно. Мы же не можем победить Древних в их бесконечной игре. Анзорг убедил меня в этом. Нам остается лишь вымучивать свою роль до конца. Извини.

— И ты — за меня, за тебя, за всех, кто погиб и еще погибнет. Но чего ты добиваешься? Зачем пришел сюда? Что тебе даст победа надо мной?

Добендье нетерпеливо заныл.

— Я не знаю, — пожал плечами Алер. — А сам-то понимаешь, почему ты здесь? Что для тебя Сартайн? С какой стати рискуешь жизнью ради него?

— Ты говорил, что мы лишь марионетки. Даже когда думаем, что свободны, нами управляют. Однако ты явился безоружным. Как же надеешься одолеть меня? Или собрался бросить вызов Великому, совершив самоубийство?

— Едва ли. — Алер улыбнулся, но глаза его сделались холодными и злыми.

Готфрид не заметил взмаха — Добендье сам прыгнул навстречу оружию, поглотив силу удара. Однако кончик трости, взметнувшейся с невероятной быстротой, коснулся виска — зазвенело в ушах, задрожали колени, голова взорвалась болью.

— Посох Хучайна, — пояснил Алер. — В Войну Братьев он не появлялся. Эй, Арант? Ты еще там? Древний показал мне, где его спрятал народ Анзорга.

Он снова кинулся на юношу — палка скользнула по лезвию, ткнула в живот. Как больно! Будто в желудке что-то разбилось вдребезги. Меч загудел гонгом, когда трость отбила ответный удар.

— А, так с тобой больше нет Аранта, некому тебе помочь? А я достиг полной силы избранника Хучайна!

Добендье плясал, выписывая стальное кружево. Алер отступил на пару шагов в туннель. А его стены, казалось, раздались, расширились. Меченосец рос, существа и недавние заботы снова становились ничтожными, не достойными ни малейшего внимания. Рогала, советующий из оконца, будто лопочущая обезьянка. Граф, выглянувший из двери, — потешный карлик.

Клинок отбил третий удар. И вдруг мир пронесся мимо, обваливаясь в пропасть, перед самым носом пролетело оконечье трости.

Меч встречал посох Хучайна и раньше, в далеком прошлом. Лезвие вспомнило, с ним вспомнил и Готфрид. Добендье проиграл в той двухдневной битве. Как и теперь, решалась судьба империй. Поражение врезалось в память оружию, оно усвоило урок. Но и противник не забыл того сражения. Они грохотали, обрушиваясь друг на друга, будто адская кузня. В моменты слабости Готфрида защищала светящимся ореолом Зухра, миньяка — Хучайн. Алера окутывал золотой, кроваво-алый свет, переливающийся множеством оттенков. Лик Древнего возник позади вентимильца — огромный, от стены до стены, он глядел Готфриду за плечо. Тот знал: подобное же видение перекрыло туннель за его спиной. Юноша пожалел, что не может видеть земной облик Зухры: образ госпожи сказал бы многое о ее мыслях.