Ночь оборотней - Тертлдав Гарри Норман - Страница 17

— Незачем рисковать понапрасну.

— А я говорю, что никакого риска нет. И вообще, это ты уговорил нас приехать сюда. А зачем? Именно для того, чтобы сохранить все в секрете. Ведь все наши прорицатели — болтуны.

— И хорошо, что уговорил. Мне бы не очень хотелось, чтобы этому чокнутому Баламунгу шепнули, что я не вполне доверяю ему. Кто он такой, этот мерзавец, в конце концов, и почему мы должны за него драться? Собираясь охотиться на медведя, я хочу быть уверен, что меня не оставят ему на закуску.

Напряженно прислушиваясь к разговору, но стараясь этого не показать, Джерин не сразу заметил, что Фэлфарун уже вновь подкатился к нему. Вместе с другим жрецом, вдвое толще. Кашлянув, дабы привлечь внимание, Фэлфарун сказал:

— Дорогой сэр, мой коллега Сэспир… — он показал на своего спутника, чья упитанность плохо вязалась с сединой и обвислостью щек, — и я решили, что эти господа с севера должны предстать перед Сивиллой раньше вас, поскольку их путешествие было более длительным, а на родине их ожидает неотложное дело, требующее их немедленного возвращения.

— Вы хотите сказать, что они заплатили вам больше, чем мы, — беззлобно подвел итог Джерин.

Подбородки Фэлфаруна затряслись. Обиженным голосом он произнес:

— Я бы не стал выражать это в столь грубой форме…

— …однако факт остается фактом, — закончил за него Джерин. — Ладно, пусть будет так, но мы должны пойти сразу за ними.

— Конечно, конечно, — заверил их Фэлфарун, очень довольный, что сумел так легко договориться.

Сэспир в свою очередь обрадовал дикарей и повел их во внутренний двор храма. Фэлфарун покатился следом, приглашающе взмахнув рукой. Его высокий пронзительный голосок не смолкал, забивая Джерину уши и не давая подслушать, о чем говорят трокмуа. Еще один жрец в расшитом золотом одеянии вывел из главного здания знатного посетителя в тоге. На худом бледном лице того застыло встревоженное выражение. А к внешним воротам уже приблизились кочевники с равнин Шанды. Лис слышал, как сопроводитель пресекает их громкие возражения. Кочевникам очень не нравилось, что их колесницы хотят увести.

Во дворе храма примолкли даже говорливые трокмуа. Они таращили глаза и выворачивали шеи, пытаясь рассмотреть все разом. Стая голодных гончих возле мясной лавки, подумал Джерин. Но в этом не было их вины: вид множества собранных в одном месте диковин вызвал ту же реакцию и у него самого. Даже тело незадачливого вора, покрытое ранами, распухшее и смердящее, не вызвало ни отвращения, ни любопытства. Он просто отметил, что оно тут, вот и все. Шедший рядом с ним Вэн тихонько присвистнул.

Большая часть богатств, собранных слугами Байтона на протяжении многих столетий, хранилась в подвалах с толстыми перекрытиями или в пещерах. Однако и оставленного на виду хватало, чтобы пробудить в нравственно некрепком человеке соблазн.

Более всего поражали взор статуи-близнецы высотой в десять футов, выполненные из золота и слоновой кости. Одна изображала императора Орена Второго, основавшего этот храм, другая — его отца, Роса Свирепого, прогнавшего трокмуа на север и отвоевавшего таким образом для Элабона земли между Керс и Ниффет. На Орене была тога, в поднятой правой руке он держал шар империи. Рос был в кольчуге. Он стоял с занесенным над головой копьем, прикрываясь узким, характерным для той эпохи щитом.

Суровое, потрескавшееся лицо Роса с выступающим носом и глубокими морщинами на обветренных щеках даже сейчас, спустя четыреста лет, вызывало благоговение. Взглянув в его холодные черные глаза, Джерин содрогнулся.

Громадная золотая чаша, которую даже Вэн не сумел бы облапить, символизировала триумф Байтона над трокмуа. Она покоилась на бронзовом треножнике, каждая опора которого имела форму когтистой лапы. На боках чаши были изображены варвары, спасающиеся от божьего гнева, а также распростертые тела тех, кого настигли посланные небожителем стрелы.

Рядом с чашей, на возвышении пурпурного мрамора, расположилась великолепная статуя умирающего трокмэ. Голый воин лежал на правом боку, опершись на локоть. Слабеющей кистью он все еще сжимал рукоять меча. Другая рука прикрывала зияющую рану в правом боку. Оттуда струйкой стекала кровь, уже образовавшая лужицу. Лицо трокмэ было вскинуто и обращено к незримому победителю. Оно выражало многое — муки агонии, вызов, все, что угодно, — но только не страх. Черты его были более мягкими, чем у глазевших на статую типичных представителей племени трокмуа. Вероятно, скульптор был ситонийцем и ваял трокмэ с какого-нибудь своего соотечественника, добавив герою лишь длинные волосы и усы, чтобы подчеркнуть его расовую принадлежность.

А вокруг чего только не было. И серебристо-золотой длиннозуб, по воле древнего мастера атакующий зубра, и чаши разного рода, и урны из самых редких металлов, а также из киновари и алебастра, покрытые красками всех цветов, и целые груды золотых и серебряных слитков с мудрыми изречениями и пророчествами… но Фэлфарун уже вел Джерина вверх по ступеням к храму, чья красота всегда будила восторженный трепет даже в давно огрубевших сердцах.

Проектировавший его по заказу императора Орена архитектор попытался совместить в своей работе два стиля: элегантный ситонийский — с колоннами, которые так любили ситонийцы, и элабонский — простой, примечательный разве что грубой каменной кладкой. Его усилия дали превосходные плоды. Храм Байтона был целиком мраморным, с широкими застекленными окнами, хорошо пропускавшими свет. Фасад святилища в истинно ситонийской манере украшал треугольный антаблемент, опиравшийся на рифленые колонны из белоснежного камня.

Между архитравом и нависавшим над ним карнизом по фризу шел барельеф, автором которого являлся тот же ваятель, что создал умирающего трокмэ. Байтон с простертой вперед рукой посылал императорскую колонну солдат против орд трокмуа. Солдат, стоя в колеснице, возглавлял Рос. Резкие волевые черты лица не позволяли спутать его ни с кем другим. Отряд Роса был на редкость сплочен, в отличие от разрозненных вражеских сил и следовавших за ним войск баронов.

Подъем по семи мраморным ступеням был достаточно длительным, чтобы все это обозреть, причем Фэлфарун не умолкал ни на секунду. Услышав, что и восхитительная скульптура., и барельеф фриза задуманы и исполнены одним и тем же человеком, Элис поинтересовалась, как его звали. Фэлфарун возмущенно качнул головой.

— Понятия не имею, — сказал он. — Эти работы вызывают слишком высокие чувства, чтобы отягощать их столь низменными мелочами.

Джерину потребовалось какое-то время, чтобы его глаза после яркого солнца привыкли к полумраку, царившему в храме. И он вновь изумился, когда великолепное, но почти стершееся из памяти убранство святилища опять предстало перед ним во всей своей красе.

Ограничившись простым белым камнем для наружной отделки здания, внутри архитектор позволил безраздельно властвовать цвету. Два ряда темно-красных гранитных, отполированных до зеркального блеска колонн вели к алтарю. Тот, в свою очередь, был выполнен из сандала, покрытого золотом и инкрустированного великим множеством самых разнообразных драгоценных камней. Он весь сиял, умножая и отражая свет дюжин толстых свечей, исходивший от трех причудливых нависавших над ним канделябров.

Внутренние стены храма были отделаны редким зеленым мрамором с золотистым отливом. Его добывали лишь в одном месте — близ ситонийского Сайфноса. Лис с трудом мог представить, сколько усилий и золота потребовалось, чтобы доставить его сюда. За несколько сотен миль, по Великому Внутриземному морю и тряским дорогам тогдашнего королевства. Но дело, видимо, того стоило, ибо этот идеально отполированный, как и гранит колонн, мрамор служил отличным фоном для золотых и серебряных статуй, заполнявших ряды стенных ниш.

Поющие священнослужители расхаживали по зале, прилежно исполняя положенные ритуалы. Их туфли шаркали по мозаичному полу, их раскачивающиеся кадильницы наполняли храм ароматами алоэ, мирры и других редких дорогостоящих благовоний. Паломники, желавшие получить помощь Байтона, но при этом не собиравшиеся заглядывать в будущее, стояли возле колонн на коленях. У одних головы были опущены, другие, напротив, обращали взгляды к фрескам на потолке, словно бы ожидая, что те им подскажут самые проникновенные слова для молитв. Фрески изображали момент рождения Байтона, сына Даяуса и земной принцессы, а также череду его последующих приключений, большинство из которых были следствием ревности небесной царицы Дарзы.