Император для легиона - Тертлдав Гарри Норман - Страница 56

Бальзамон поднял корону – обруч из чистого золота, украшенный сапфирами, жемчугом и рубинами – и возложил ее на склоненную голову Туризина Гавраса поверх первой, возложенной Зигабеносом. Толпа внизу глубоко вздохнула. Коронация свершилась. Новый Автократор правил теперь Видессосом. Шепот быстро стих, и народ приготовился слушать речь Бальзамона.

Перед тем как заговорить, патриарх выдержал паузу.

– Итак, друзья мои, мы сделали ошибку, но, к счастью, сумели ее исправить. Престол – это всего лишь несколько позолоченных досок, покрытых бархатом, но сказано ведь, что он возвышает и делает повелителем любого, кто сидит на нем. Престол обладает магией еще более могущественной, чем та, которую изучают в Академии. Так гласят древние манускрипты, хотя, садясь на мой собственный престол, я этого не ощущаю. – Он слегка поднял одну из своих густых бровей, как бы намекая слушателям, чтобы они не отнеслись слишком серьезно к его последним словам. – Но иногда приходится выбирать – не между злом и добром, а между злом и злом, еще более худшим. Без Автократора, каким бы он ни был, Империя оказалась бы подобием тела, лишенного головы.

Марк вспомнил о жуткой смерти Маврикиоса и содрогнулся Он пришел сюда из республиканского Рима и сильно сомневался в правоте патриарха, но Видессос, напомнил себе трибун, был Империей достаточно долгое время, чтобы все его жители уверовали в необходимость императорской власти.

– Когда новый Император садится на трон, всегда появляется надежда, независимо от того, насколько неуклюж новый повелитель, – продолжал Бальзамон – Ведь советники могут стать его мозгом, помочь ему в управлении страной и таким образом придать форму тому, что без них было бы пустым местом.

– Фосу хорошо известно, что у Ортайяса нет своих мозгов! – выкрикнул кто-то в толпе.

Все громко засмеялись. Марк тоже хмыкнул, понимая, что Бальзамон идет по лезвию ножа, пытаясь оправдать перед народом свои действия – и, что еще более важно, стремясь обелить себя в глазах Туризина Гавраса.

Патриарх вернулся к своей аналогии:

– Но в этом мозгу была опухоль, разъедающая его, и я поздно узнал а ней. Но, к счастью, не слишком поздно. Мы попытались исправить сделанную ошибку, и плоды этих трудов перед нами.

Он повернулся к Туризину, поклонился и прошептал:

– Теперь твоя очередь.

С вежливой улыбкой Император посмотрел поверх толпы.

– Несмотря на все свои красивые речи, Ортайяс Сфранцез знает о войне только одно: как убегать с поля боя, а о власти – только то, как украсть ее, пока законный повелитель отсутствует. Если бы Сфранцез оставался на престоле еще хотя бы несколько лет, то даже старый Стробилос показался бы вам в сравнении с ним прекрасным человеком. В том случае, разумеется, если проклятые казды не захватили бы город, что представляется мне значительно более вероятным.

Туризин не был прирожденным оратором, и речи его не отличались красотой. Как и Маврикиос, он говорил прямо и просто, как привык говорить в походах и сражениях. Для жителей столицы, слышавших немало длинных и продуманных речей, это, однако, было непривычным и дало положительный эффект.

– Я не стану давать вам много обещаний, – продолжал он. – Мы сидим сейчас в большой куче грязи. Я сделаю все, что смогу, чтобы вытащить нас оттуда в целости и сохранности. Но я скажу вам вот что, и пусть Фос услышит мои слова, – вам не придется бранить меня всякий раз, когда вы увидите мое лицо на золотой монете.

Это обещание вызвало громкие рукоплескания. Скверные золотые монеты Ортайяса не принесли юному Сфранцезу всенародной любви. Скаурус, однако, подумал о том, что Туризину трудно будет выполнить свое обещание. Если чиновники, чернильные души Видессоса, обладавшие огромной властью, не сумели сделать качество императорских денег высоким, то как сделает это обыкновенный солдат, каким в действительности был Гаврас?

– И еще одно, последнее, – сказал Император. – Я знаю, что вначале город принял Ортайяса за неимением ничего лучшего, а потом вы шли за ним по принуждению, поскольку у него были солдаты. Хорошо. Я не желаю слушать тех, кто станет обвинять людей, поддерживавших не того, кого «нужно».

Легкий ропот одобрения пробежал по толпе. Марк слышал о доносчиках, бывших в Риме во время гражданской войны между Марием и Суллой, о репрессиях, которые устраивали обе враждующие стороны. Он с одобрением подумал о здравом уме Гавраса и ждал уже, что Император сейчас предупредит возможных заговорщиков, но Гаврас сказал только:

– На этом я, пожалуй, и закончу. Пусть это станет последним словом. А если вы хотите услышать пустые, ничего не стоящие речи, что же – в таком случае Ортайяс подходил вам больше.

Наблюдая за медленно расходящейся толпой, явно не до конца удовлетворенной речью Туризина, Гай Филипп сказал:

– Он должен был пригрозить им гневом Фоса в случае неповиновения.

Марк, понимавший видессиан лучше, чем его старший офицер, покачал головой. Ряды вооруженных солдат на ступенях Великого Храма были куда более серьезным предупреждением заговорщикам, чем самые свирепые слова. Прямая угроза со стороны нового Автократора могла вызвать недовольство, и Гаврас был достаточно умен, чтобы понимать это. Он куда хитрее, чем кажется на первый взгляд, подумал Скаурус с удовольствием.

– Что же мы будем с ним делать? – прозвучал безжалостный и злой голос Комитты Рангаве. – Мы должны наказать его так, чтобы бунтовщикам неповадно было устраивать мятежи еще лет пятьдесят. Выжечь ему глаза горячим железом, отсечь уши, руки и ноги, а то, что останется, сжечь на площади Быка!

Туризин, все еще в роскошных императорских одеждах, присвистнул от восхищения, которое вызвали в нем кровожадность и жестокость его любовницы.

– Ну, Ортайяс, как ты смотришь на такое будущее? В конце концов, тебя этот разговор тоже касается, верно?

Он усмехался не слитком приятно для поверженного соперника. Руки Ортайяса были крепко связаны за спиной, справа и слева от него сидело по солдату из отряда Зигабеноса. Все трое размещались на диване в библиотеке патриарха. После слов Комитты Ортайяс съежился и выглядел таким несчастным и запуганным, будто хотел спрятаться под этим диваном. Скаурус никогда не считал этого юного аристократа достойным человеком, и даже внешность его казалась крайне непредставительной: уж слишком тот был худым и неуклюжим, а чахлая бородка, отращиваемая для солидности, невольно вызывала снисходительную улыбку. Сфранцез был одет в тонкую льняную рубашку, спутанные волосы падали на грязное испуганное лицо, словом, вид его возбуждал в трибуне скорее жалость, чем ненависть. Голос Ортайяса дрожал, когда он ответил:

– Если бы я победил, то обращался бы с тобой иначе.

– Возможно, – признал Гаврас. – У тебя бы духа не хватило на такое. Подсунуть втихаря сильнодействующий яд показалось бы тебе более приемлемым.

Тишину библиотеки наполнило одобрительное гудение: Комитта, Ономагулос, Элизайос Бурафос, барон Дракс, Аптранд, сын Дагобера, Метрикес Зигабенос – почти все, сидящие вокруг дубового стола, заговорили одновременно. Они соглашались со словами Туризина. Марк также не мог отрицать, что в замечании Гавраса была правда. Но трибун не мог не заметить, что патриарх не присоединил своего голоса к общему хору. Молчала (что было очень странно) и Алипия Гавра.

Племянница Гавраса – в простой тунике и юбке темно-зеленого цвета, с бледным лицом, на котором не было теперь и следа косметики, – напоминала Марку прежнюю Алипию – холодную, умную, почти суровую. Он был рад увидеть ее на совете, это был добрый знак. Несмотря на все опасения девушки, Туризин все же доверял ей. Однако сейчас она низко опустила голову и не смотрела на Ортайяса Сфранцеза. Серебряный бокал с вином слегка подрагивал в ее руке.

Бальзамон откинулся на спинку кресла и протянул через плечо левую руку, чтобы взять с полупустой полки толстую книгу, Скаурус знал, что приемная патриарха, в отличие от библиотеки, так забита книгами, что в ней почти невозможно принимать посетителей.