Приемыш черной Туанетты - Джемисон Сесилия Витс - Страница 3

Два или три года назад, когда Филипп впервые появился на Королевской улице со своим лотком, Селина обратила внимание на милое личико мальчика, который, проходя мимо, не мог оторвать глаз от соблазнительных товаров. Ему тогда было не более шести лет; веселый смех мальчика и милая болтовня сразу покорили сердце Селины. С первого же дня она взяла Филиппа под свое покровительство, и свежие, благоухающие цветы мальчика всегда находили тенистый уголок на ее стойке.

Вскоре после первого знакомства Селины с Филиппом он явился к ней с бледной девочкой, у которой были печальные глаза, в черном поношенном платье; она несла корзину, где лежало несколько изящных восковых статуэток. Мальчик, не колеблясь, подвел своего нового друга к Толстой Селине, заранее уверенный, что добрая женщина приласкает бедную девочку, как некогда приласкала его. И он не ошибся: Селина по-матерински пригрела девочку.

— Я всегда больше любила маленьких девочек. Мальчики тоже славные ребята, но они вечно шалят, и с ними трудно справиться, — говорила Селина, боясь обидеть Филиппа и возбудить в нем ревность своим пристрастием к Дее.

Филипп впервые встретил Дею на улице Урсулин. Она в ту минуту была очень взволнована: какая-то здоровенная, откормленная собака напала на Гомо, голодного и слабого. И хотя старый пес сражался храбро, его почти подмял неприятель, когда появился Филипп и так огрел ожиревшего бульдога палкой, что тот пустился наутек и долго не мог опомниться. Гомо же побежал домой в сопровождении девочки, которая в испуге забыла свою корзину на скамье. Филипп, загнав бульдога в ближайший двор и закрыв ворота, взял оставленную девочкой корзину и побежал вслед за ней. Бедная крошка! Она перепугалась и еле переводила дух, но все же остановилась и стала благодарить своего избавителя, еле сдерживая рыдания и крепко держась дрожащими руками за ошейник собаки.

— Это не Гомо виноват, — объясняла она на беглом французском наречии. — Чужая собака начала драку! Гомо стар и слабосилен, но он очень самолюбив и не мог снести обиды. Та собака нагрубила Гомо, и он не мог оставить это безнаказанным.

— Я знаю, — сказал Филипп. — Я не виню твоей собаки: она не могла уступить этому грубияну!

Непритворное участие Филиппа и признание за Гомо права на собственное достоинство сразу вызвали доверие девочки, и с этого дня они стали большими друзьями. Деа была очень молчалива, и Филипп, с присущей ему деликатностью, не задавал лишних вопросов. Но от немногословной девочки он узнал, что она живет на улице Виллере, что мать ее умерла, что отец — скульптор по воску, и что он-то и лепит изящные статуэтки, которые она носит для продажи.

— Бедный папа? постоянно болен, — рассказывала девочка грустным нежным голоском. — Головная боль мучает его, и он не может спать по ночам. С тех пор, как умерла мама, он никого из посторонних не видел и никогда не выходит днем; он говорит, что свет беспокоит его. По вечерам он иногда уходит и подолгу не возвращается. Я не знаю, где он бывает, но думаю, что он сидит у маминой могилы на кладбище.

Беззаботное личико Филиппа затуманилось, и он чуть не заплакал вместе с девочкой, но поборол слабость и решительно проговорил:

— Пойдем со мной на Королевскую улицу, тебе там больше повезет! У меня там есть приятельница, у которой своя стойка; ее зовут Толстая Селина — она поможет тебе продать статуэтки!

Деа с благодарностью приняла приглашение. И вот, покорив с первой минуты сердце Селины, она обрела в ней верного друга, по-разному выражавшего свою любовь и преданность.

Каждый день, в дождь и в ясную погоду, рядом с Селиной можно было видеть миловидного мальчика и девочку с грустным лицом, между тем как их товары размещались на видном месте на столике, под которым крепко спал Гомо, — измученное животное нашло, наконец, мирный и надежный приют.

Для Деи и Филиппа настали черные дни, когда Селина уехала на несколько недель в деревню на свадьбу к своей чернокожей родственнице. Теперь она возвратилась и очень обрадовала детей.

Глава 4

Лилибель

Маленькая Деа безмятежно спала под надежной сенью Селины, а Филипп весело насвистывал, чувствуя, что он снял с себя нелегкое бремя, возложив его на более сильные плечи. И в то время, как Деа спала, а Филипп насвистывал, Селина тоже дремала на свежем весеннем воздухе, вяло помахивая пучком павлиньих перьев — отгоняя мух. Это делалось машинально, независимо от того, спала она или бодрствовала, — так она держала на расстоянии воришек, привлекаемых лакомствами, и надоедливых насекомых. В то время как перья опахала развевались в определенном ритме, Селина витала где-то далеко от земли, в царстве грез.

В этот день она дремала с полузакрытыми глазами, так как боялась пропустить покупателя, которого привлекут фигурки Эсмеральды или Квазимодо. «Уж давно бы иностранцам пора показаться на улице, — говорила она сама с собой. — Я знаю среди них такого, который наверняка купит эти штучки!»

Вдруг глаза ее широко раскрылись, она вскочила с сиденья и устремила взгляд вдоль улицы Канала.

— Не будь я Селина, это Лилибель! И чего этот мальчишка явился так рано? Ведь я послала его на берег и не велела возвращаться, пока он не продаст товар!

Филипп перестал свистеть и с удивлением смотрел на Лилибеля, который медленно, нерешительно приближался. Это был темнокожий карапуз, черный и блестящий, как начищенный сапог, с огромными белками выпуклых глаз и сверкающими зубами. Его черные волосы торчали, словно застыли в вечном испуге, а широкий рот чуть не до ушей был растянут в веселой заразительной улыбке. И весь он был круглый и плотный, большие ступни коротких, искривленных ног выглядели совершенно квадратными. Лишь одна изодранная подтяжка, перекинутая через грязную рваную рубашку, поддерживала испачканные панталоны, рваные штанины которых были засучены до самых бедер. Все это придавало мальчику скорее вид пугала, чем человека, и если бы не вращающиеся белки глаз и не широкая улыбка, Лилибель ввел бы в заблуждение самую старую и опытную ворону на ржаном поле.

— Ну, посмотрите-ка на этого мальчишку: на кого он похож?! — закричала Селина пронзительным голосом, рассчитанным специально на Лилибеля. — Я отпустила его из дому чистеньким, как куколка, а теперь, не угодно ли, он весь грязный и ободранный, как поросенок! Наверное, шатался по берегу с такими же сорванцами, как сам. Подойди-ка сюда! — И она угрожающе протянула вперед руку, от которой Лилибель ловко увернулся. — Ступай сюда, говорят тебе, — изувечу!

Лилибель, не обращая внимания на страшную угрозу матери, ловко держался на почтительном расстоянии от нее, пока не спрятался за колонной, где сидел Филипп. Филипп хохотал, несмотря на гнев Селины, а из-за него, из безопасного убежища, выглядывал маленький плут, лукаво улыбаясь.

— Подойдешь ли ты ко мне? — кричала Селина, вне себя от гнева. — Попадись только мне в руки! — И она вскочила с такой стремительностью, что уронила в кувшин с лимонадом опахало, опрокинув заодно и Дею; та тоже вскочила в испуге, ошеломленная. Даже Гомо поднялся, но, спокойно втянув ноздрями воздух, вернулся в свой угол и улегся снова. Он не тревожился — подобные сцены между Селиной и Лилибелем были обычным явлением.

— Слышишь ты, что тебе говорят? Подойди ко мне и расскажи, куда ты девал корзину! — И, перегнувшись через стойку в неудержимом стремлении схватить виновного, Селина чуть не разбила вдребезги фигурку Квазимодо, опрокинув по пути целую вазу с цукатами на тротуар.

Лилибель не удержался от соблазна и стал подбирать рассыпавшиеся сладости, что позволило матери схватить его, наконец, за шиворот и потащить на строгий и беспощадный суд.

Попав в плен без надежды на освобождение, Лилибель мгновенно состроил гримасу угнетенной невинности и, часто моргая, начал рассказывать очередную историю — будто он упал в реку и его еле вытащили.