Кто взял фальшивую ноту? - Абрамян Григорий Владимирович - Страница 13

«Ну, — думаю, — этот не растеряется». Но Костя вдруг смутился, вытянул из воротника и без того длинную шею и сразу стал похож на глупого жирафа.

Ему тоже предложили спеть.

Костя прокашлялся, высморкался, одернул на себе куртку и сказал тихим голосом:

— Я без аккомпанемента не умею.

Молодая учительница молча села к роялю и вопросительно посмотрела на Костю.

— «Каховка», — объявил Костя, сложил руки на животе и вежливо поклонился.

Учительница лихо сыграла вступление. Костя разинул рот, но после первых же слов: «Каховка, Каховка…», спетых высоким фальцетом, голос его словно разорвался надвое и покатился куда-то вниз.

— Извиняюсь, — сказал Костя басом.

— Ничего, — улыбнулась аккомпаниаторша. — Ты пой, я тебя поймаю в любом регистре.

Каховка, Каховка,

Родная винтовка…

Аккомпаниаторша металась по всей клавиатуре, потому что голос у Кости в самых неожиданных местах то разламывался, то склеивался. Даже посреди одного слова.

— Так, так, — сказал Геннадий Максимилианович, когда Костя перестал мучиться, а вернее, перестал мучить ни в чем не повинную учительницу.

— Честное слово, я не виноват! — воскликнул Костя. — Он меня не слушается.

Мы тихо посмеивались. Но это продолжалось недолго. Наступила моя очередь.

— Ну, Очкарик, держись, — прошипел Костя, когда мы встретились по пути — он от рояля, а я к роялю.

Я пел «Марш Буденного», «Бухенвальдский набат», а напоследок «Дубинушку». Голос у меня не трескался, не лопался, не раздваивался и не склеивался. Я был собою доволен.

И вдруг я увидел в окне физиономию Женьки. Упираясь локтями о карниз, он что-то говорил, широко разевая рот. Мне показалось, что он хвалит меня за удачное выступление.

Геннадий Максимилианович тоже повернул голову к окну, и Женька мигом скатился с карниза.

— Что тебе сказать? — обратился ко мне Геннадий Максимилианович. — Ты вкладываешь много чувства в пение. Только на будущее советую запомнить: петь на одном звуке никуда не годится. Это не пение, а гудение. Ты, видимо, еще не знаешь, что мелодия начинается лишь тогда, когда в ней, по меньшей мере, два различных звука.

Мне стало очень обидно. И для чего я старался? А тут за спиной послышался возглас: «Гудошник!» Затем противный смешок Кости и хихиканье Васьки, Сережки и Гриши.

— Может быть, у него внутренний слух? — сказала молодая учительница.

— Вполне возможно, — ответил Геннадий Максимилианович. — И это мы сейчас выясним.

Видя мою растерянность, Геннадий Максимилианович пояснил:

— Иногда человеку не подчиняются голосовые связки. Пение получается неточным, фальшивым, и принято считать, что у человека отсутствует музыкальный слух. Но это не всегда так…

Меня заставили отвернуться от рояля и сыграли какой-то звук.

— А теперь найди его, — сказал Геннадий Максимилианович.

Я без труда разыскал этот звук на рояле, потому что хорошо запомнил его.

Я находил еще и еще разные звуки, а Геннадий Максимилианович переглядывался с учителями и одобрительно кивал головой.

— Теперь мы проверим гармонический слух, — Донеслось до меня.

«Это сколько же слухов надо иметь?» — испугался я.

Приступили к проверке. Меня снова отвернули от рояля, и я услышал позади себя сразу несколько звуков, взятых вместе, на манер автомобильного гудка. Только от волнения я не разобрал: то ли два, то ли три.

Я украдкой посмотрел на ребят. Васька незаметно показал мне три пальца.

— Три, — сказал я.

— Верно, — согласился Геннадий Максимилианович. — Молодец, Вася!

— Я — Федя, — напомнил я.

— Да, да, — сказал Геннадий Максимилианович. — Продолжим…

Я внимательно прислушался и, уже не волнуясь и не глядя по сторонам, обрадованно подумал: «Конечно! Словно клаксон у „Волги“!»

— Опять три, — говорю.

— Молодец, Федя! — похвалил Геннадий Максимилианович. — В тебе определенно что-то есть…

Я еще некоторое время ходил под музыку, хлопал в ладоши и разгадывал всякие музыкальные загадки. Наконец Геннадий Максимилианович сказал:

— Хватит с тебя. Иди на место.

Сережка оказался расторопней всех. Он аккуратно выполнял все требования, сбивался редко, но на всякий случай рассказал про своего деда и про скрипку.

Все шло как будто гладко. Но тут забытый всеми Гриша вдруг закричал:

— А я?

Геннадий Максимилианович повернулся к нему:

— Как же ты хочешь в музыкальную школу без песни?

Гриша вскочил с места:

— Я знаю интермедию. — И выпалил одним духом:

Товарищи взрослые,

Вы в ответе за то,

Что делают ваши дети!

— И это все? — спросили Гришу.

— Дальше я забыл…

— А ты хоть знаешь, что такое интермедия?

Под общий смех нас всех выставили за дверь.

ПОСЛЕ ПРОСЛУШИВАНИЯ

После прослушивания мы, во главе с Васькой, занялись подслушиванием: поочередно прикладывали уши к двери зала, где шел горячий спор между Татьяной Васильевной и Геннадием Максимилиановичем.

Когда очередь подслушивать дошла до меня, я жадно приник к замочной скважине:

— …И этого малыша Гришу Мишнаевского? — услышал я возглас Татьяны Васильевны.

В ее голосе мне почудился ужас. Затем они стали говорить тише, и я ничего не мог разобрать.

Вдруг дверь стремительно отворилась, и я полетел на пол.

В дверях стоял Геннадий Максимилианович.

— Здравствуйте, — растерявшись, сказал я и поднялся на ноги.

— А-а, здравствуй! — ответил Геннадий Максимилианович. — Давно не виделись. Не ушибся?

Ребята рассмеялись, а я поплелся к выходу. Но Геннадий Максимилианович остановил меня и, обращаясь ко всем, сказал:

— Отправляйтесь-ка в мой кабинет. Я скоро приду.

Он куда-то исчез, а мы пошли в его кабинет. Настроение у нас, признаться, было не очень-то хорошее.

— Не примут, вот посмотрите! — сказал Костя. — И зачем ты, Васька, заладил про измены и перемены? Что, ты без этого не мог обойтись?

— Ну, и ты хорош! — не остался в долгу Васька. — То пищал, как поросенок, то ревел, как бык. За такое по головке не гладят…

— А по-моему, — сказал Сережка, — нас с руками и ногами возьмут. Думаете, к ним каждый день приходят добровольцы?

— Особенно Федю возьмут, — сказал Васька. — Прямо схватят да еще спасибо скажут.

— Да-а, Федя был хорош! Гудел про бухенвальдский набат…

— Еще завел «Дубинушку»…

— По голове бы его этой дубинушкой…

— А я… — начал Гриша.

— Ты лучше помалкивай… — проворчал Васька. — Чего ты полез со своей дурацкой интермедией? Где ты ее выкопал?

— Тетя Соня водила меня на концерт. Там много всяких выступало. Тетя Соня смеялась. И я тоже смеялся.

— Эх, жаль, нет Женьки!.. — вздохнул я. — Он бы что-нибудь обязательно придумал.

Только я это произнес, как услышал: кто-то скребется в окно. Женька!

— Нас не примут! — заорали мы в несколько голосов.

Женька погрозил нам кулаком, а сам полез ногами на карниз.

Через мгновение голова его протиснулась в открытую форточку.

— Что делать, Жень? — спрашиваю. — Нас не примут…

— Я тебе покажу, что делать! — ответил Женька. — Зря, что ли, мы доставали музыкальные инструменты?

— А если все-таки не примут?

— Как только придет директор, начинайте петь хором «Я люблю тебя, жизнь». Это здорово получается.

— Здорово? — сказал Васька. — Один раз нас здорово погнали. Чуть милицию не вызвали.

— Мало ли что! — ответил Женька. — Они ничего в музыке не понимают. Им лишь бы выспаться…

Вдруг в кабинет вошел Геннадий Максимилианович. Женька исчез так же внезапно, как и появился.

Увидев Геннадия Максимилиановича, мы почему-то не решились последовать Женькиному совету. Лишь наш бесхитростный Гриша заорал во все горло. Он голосил изо всех сил, да так, что глаза у него вылезли на лоб. А мы готовы были провалиться сквозь землю.