Кей Дач ч.3. Тени снов - Лукьяненко Сергей Васильевич - Страница 20

Полноценный разум… неполноценный разум… стоило ли так быстро

делать выводы? Кто-то вышел в космос и создал великую машинную

цивилизацию, а кому-то это было просто не нужно.

Я поднялся и пошел к детям.

Глаза у Эн Эйко были безумными.

— Мне страшно… — прошептала она. - Мне страшно…

Нет, не маленькая девочка… перепуганная женщина.

— Я посоветовал бы тебе бежать к яхте, — сказал я. - Вдруг уцелела?

Для тебя все - чужие. А вот для абори ты стало одним с псилонцами.

Бурая волна колышущейся мягкой плоти приближалась. Я видел, что она

уже начинает раскалываться на отдельные потоки - текущие к обломкам

корабля, к штабному бункеру, где, наверное, еще остались псилонские

десантники, к каким-то, лишь абори ведомым, объектам.

Одна группа шла к нам.

— Артем, ты знал, что Эн собирается связаться с псилонцами?

Мальчик вздрогнул. Кивнул.

— Это было твое решение?

— Нет… — слова давались ему нелегко. - Не мое. Но я не запретил.

Я… не хотел умирать. Не хочу.

Эн взвизгнула. Тонко, пронзительно. Я понимал, что происходит - она

ощутила угрозу. Абори не жестоки - но они дают понять, что собрались

делать.

В ее руках вновь возник пистолет - и девочка открыла стрельбу. Очень

быстро и на взгляд со стороны - не прицельно. Однако абори падали один

за другим. Я не пробовал помешать: во-первых не успел бы, во-вторых -

это ничего не изменило бы.

Вместо этого я взял Артема за плечи, и закрыл ладонью глаза. Через

секунду мне пришлось зажмуриться и самому - потому что видеть

происходящее было слишком страшно. Только девочка продолжала стрелять

еще несколько секунд. Уж не знаю, как это возможно.

А еще я каждый миг ждал, что лицо Артема вспыхнет под моими руками.

Но этого не произошло.

— Мир и любовь…

Я посмотрел на абори. Его сородичи огибали нас, и прах, оставшийся от

Эн Эйко, уже смешался под их ногами с золой сгоревшего бетона и пеплом

псилонцев.

— Мир и любовь, — сказал я.

— Они поступили нехорошо, — прошамкал абори. - Не делайте так.

Миг - и он слился с толпой.

Первый на моей, да и не только на моей памяти абори, снизошедший до

полноценной человеческой речи.

— Что со мной будет? - вдруг спросил Артем.

— Абори тебя не тронули, — ответил я.

— Ты скажешь? Про Эн и про меня?

— Да. Я не могу не сказать.

— Она говорила с псилонцами, но… Те и так знали, где расположены

защитные станции космодрома. Ничего бы не изменилось. Все равно.

— Может быть, — ответил я. - Только разве это что-то меняет? С

точки зрения Империи?

— У меня есть пистолет, — сказал мальчик. - Ты позволишь мне уйти?

Самому. Без допросов в СИБ.

Я не ответил.

— Я могу тебя вырубить, — сказал Артем. - Честное слово. Только не

хочу. Я прошу, отвернись на минуту.

Абори уходили. Я смотрел вслед этой бурой волне, по-своему -

чертовски моральной и рассудительной.

Почему так получается, что ни к кому не испытываешь зла?

Даже к псилонцам.

Даже к предателям.

Даже к себе.

Мы - не псилонцы и не абори.

У нас нет таких строгих правил чести. Мы умеем предавать всех, даже

самих себя. Но еще мы умеем понимать. Всех, даже совсем-совсем чужих.

Может быть, потому мы и победили в Смутной Войне.

— Мне очень вас жаль, — сказал я Артему. - Правда.

— Спасибо. Я верю. Ты отвернись на минуту, я не сразу решусь. Но ты

ведь мне не поможешь?

— В этом - нет.

Я отвернулся, посмотрел в сторону штабного бункера. Наверное,

уцелевшие соберутся именно там. Хочется верить, что будет, кому

собираться.

Ждать мне пришлось довольно долго - Артем и впрямь решился не сразу.

Сидеть на ранце от ракетника “Сальери” и впрямь удобно. Он снаружи

облит мягкой амортизирующей пластмассой. А земля вокруг все равно фонит

сильнее, чем десяток крошечных ракет с ядерными зарядами.

— Вместо переподготовки - госпиталь, — сказал Денис. - Наверняка. И

надолго. Только это все мелочи.

Небо пылало тысячами падающих звезд. Сегодня им падать не зря… Я

смотрел вверх, мне хотелось увидеть опускающиеся корабли Флота первым.

На это были все шансы.

— А Нонова и впрямь героически сражалась? - спросил Огарин.

— Угу. Еще как.

Лагерь, где наши ополченцы ожидали прибытия кораблей-лазаретов был

рядом. Звучный голос Ноновой перекрывал все.

— Никогда бы не подумал, — хмыкнул Денис. - Набей мне трубку.

Я взял из его рук кисет. Искоса глянул на капитана. Повязка, вместе с

трубкой, придавала ему сходство с пиратом из книжки.

— Может быть глаза спасут? - спросил я.

— Вряд ли. Скорее, поставят механику. Ничего, Алексей. Бывает. Не

каждую пьесу удается досмотреть до конца. Тораки пришлось куда хуже…

Я кивнул, сообразил, что жесты теперь ни к чему. Сказал:

— Да. Но мне все-таки хотелось бы знать, кто они были - Эн и Артем.

Денис хмыкнул:

— У каждого своя пьеса, Лешка. Иногда удается посмотреть кусочек из

чужой - но всегда только кусочек. Помнишь мой рассказ?

— Помню.

— Я одно знаю, школе “Дочерей Кали” теперь конец. Если ты дашь

показания под присягой, конечно.

— Дам.

— Вот и еще одна пьеса сыграна, — Денис принял из моих рук набитую

трубку. - Такова уж жизнь. Ты пойми, Лешка… ты никогда не узнаешь, кто

были Эн и Артем, ты не выяснишь, почему псилонцы пошли в атаку, и

действительно ли предательство девочки было ненужным. Завтра меня увезут

в госпиталь - ты даже пьесу моей жизни до конца не узнаешь. Я вначале

буду тебе писать, рассказывать, как видят мир новые глаза, как весело

идет служба. Потом, помаленьку, стану забывать ваш маленький мир, тебя,

ваших нечаянных героев, даже этот бой - почти забуду. И с тобой случится

то же самое. Только ты не жалей, Лешка. Никогда не жалей о чужих

недосмотренных пьесах. Пиши свою.

— Я не знаю, получится ли.

— Никто не знает. Но обычно - получается… плохо ли, хорошо ли -

другой вопрос…

Тысячи звезд падали с неба, и я знал, что никогда не замечу

опускающихся кораблей раньше Огарина. Даже сейчас, когда у него повязка

на глазах.

И в остальном он прав, как обычно. И насчет того, что все истории не

узнать, даже вкратце. И что я забуду его, он забудет всю нашу планету, и

все, все мы забудем Эн Эйко и ее брата. Это - не наша пьеса.

Только пока мы сидели рядом, плечом к плечу, под небом, чужим для

Огарина и родным для меня, и ждали имперские корабли.

Вот уж кто точно опоздал, даже на закрытие занавеса.

Август-сентябрь 1998 года.