Из глубины - Ламли Брайан - Страница 1

Брайан Ламли

Из глубины

Пролог

Лондон, окрестности Уоппинга[1].

Начало 1916 года.

Неделя до Рождества, час до рассвета

Квадратные каменные лица окутанных туманом фасадов складов зловеще таращились в предутреннюю тьму слепыми бельмами забитых досками окон. По-диккенсовски тихая, мощенная булыжником прибрежная улочка вдруг огласилась бешеным топотом. Но на сонной улице никого не было, не считая человека, несущегося со всех ног. Его плащ болтался и хлопал, точно сломанные крылья. Только он... и его преследователь, высокий мужчина, двигающийся беззвучно, словно плывущий, едва ли в сотне ярдов позади, как порожденный мглой призрак.

Кем бы ни были эти двое, их имена совершенно не важны. Достаточно сказать, что они были с абсолютно противоположных полюсов, и тот, кто боялся и с таким шумом пытался спастись, считался неплохим человеком... обычным человеком, в чем и заключалась его ошибка...

И он бежал шумно, разрывая туманную мглу, точно паутину в туннеле, оставляя за собой зияющую дыру; а его неумолимый преследователь плыл по этому туннелю, не издав ни единого звука, — леденящая душу картина.

Эх, Лондон! А беглец-то понадеялся, что уж здесь-то он будет в безопасности. Хватая ртом воздух, он остановился передохнуть в луче света, льющегося из окна почти под самой крышей одного из домов. В темном дверном проеме, точно рухнувшее с шеста пугало, сжимая в руке пустую бутылку, развалился оборванный бродяга, громко жалуясь на промозглый ночной холод. Сверху донесся хриплый хохот, звон стаканов и отпущенная вполголоса непристойная шутка. Снова хохот, женский, полный похоти. Нет, вряд ли беглецу удастся найти убежище здесь, где сам воздух пропитан разложением и пороком. Но здесь хотя бы был свет и люди, пусть и всего лишь отбросы общества.

Беглец приник к стене, слился с ней, превратился в единое целое с тьмой, благодарно глотая влажный и затхлый речной воздух и оглядываясь туда, откуда пришел. А там, на другом конце улицы, смутно вырисовываясь в облаке прибрежного тумана, теперь неподвижный и все же полный энергии, точно тихие воды запруды в последний момент перед тем, как откроются шлюзы, маячил...

Сверху снова донесся гортанный смех, заставив беглеца встрепенуться. Темные тени на ярком пятне света, падающего из освещенного окна на улицу, неуклюже закопошились, начали срывать друг с друга одежду. Внезапно свет погас, окно с треском захлопнулось, и мглистая тьма сомкнулась вокруг того места, где только что был освещенный пятачок булыжной мостовой. Молчаливый преследователь вновь пустился в погоню.

Немного восстановив силы, но понимая, что усталость берет свое, беглец оттолкнулся от стены, опять сорвался с места, принуждая ноги передвигаться, легкие пропускать через себя воздух, а сердце — биться столь же отчаянно, как и прежде. Но он был уже почти дома, уже почти в безопасности. Убежище лежало всего лишь за следующим углом.

«Лондон»... «дом»... «убежище». Когда-то эти слова несли в себе смысл, но в сложившейся ситуации стали совершенно бессмысленными. Неужели где-нибудь может быть безопасно? Должно быть, в Каире. Но после того как война из Европы перекинулась на Ближний Восток, там тоже стало небезопасно. С Парижем все обстояло еще хуже: он напоминал кипящий котел, готовый в любой миг взорваться. А в Тунисе... в Тунисе волнения, казалось, никогда не кончатся — французы вели партизанскую войну со всеми, и с сахарскими Сануси[2] не в последнюю очередь.

Сануси! Именно из тайного храма древней секты Сануси в пустыне беглец похитил эликсир. Недальновидный поступок! Вот почему сейчас он стал беглецом.

Жрецы Ожившей Смерти преследовали его, подбираясь все ближе, и вот здесь, в Лондоне, похоже, погоня подошла к концу. Он не мог бежать дальше. Все кончено. Его единственной надеждой было убежище — укромное местечко из его детства, безрадостного детства бездомного одинокого нищего бродяжки. Это было больше тридцати лет назад. Верно. Но он до сих пор помнил все так ясно, как будто это происходило вчера. И если Бог, от которого он давным-давно отрекся, не совсем отвернулся от него...

Под покровом тумана беглец завернул за угол, вынырнул из лабиринта улиц и выскочил на берег реки. Вот она, Темза, со всеми своими зловонными запахами, нечистотами, бессчетными крысами и нескончаемыми сточными водами — и тайными убежищами. Ничто не изменилось, все осталось в точности таким, каким сохранилось в его памяти. Даже туман теперь превратился в его союзника, скрывая его под своим безликим, серым плащом. Он был уверен, что отсюда найдет дорогу. С таким же успехом он мог бы передвигаться с завязанными глазами. В сером молоке этого тумана, наползавшего со всех сторон, невозможно было ничего разглядеть.

Чувствуя, как в сердце снова забрезжила надежда, он бросился бежать по безлюдной улице, идущей вдоль реки, нашел каменную стену, прошел вдоль нее пятьдесят ярдов на север, пока не наткнулся на железную ограду, ощетинившуюся острыми пиками против тех, кто опрометчиво вздумал бы на нее взобраться. За стеной в этом месте ленивый поток был достаточно глубок, а стена отвесна. Поскользнувшийся и упавший в воду человек мог здесь с легкостью утонуть. Но в намерения беглеца не входило падать. Он все еще оставался столь же ловким и проворным, как тот мальчишка, каким он когда-то был, за исключением того, что теперь обладал силой взрослого мужчины.

Даже не остановившись, он прыгнул, с легкостью ухватившись за верхний край стены, и тут же перенес руку на железную ограду. Он подтянулся на руках, в два счета перекинул ногу через коварные зубья, перемахнул на другую сторону и съехал по железному пруту вниз. А теперь... Боже милосердный... только оставь преследователя с носом. Пусть он блуждает там, во мгле, не показываясь на глаза. Спрячет свои гноящиеся горящие глаза и ввалившийся нос, сопящий, будто нос какой-то огромной и ужасной мертвой гончей.

Пусть память останется ясной и не подведет беглеца ни на единый миг, и пусть все в убежище окажется таким, каким было когда-то. Ибо если хоть что-то за этой длинной слизкой стеной изменилось...

Но ничего не изменилось!

Здесь, как воспоминание минувших дней, была его метка — основание одинокого железного прута, накренившееся в сторону, точно единственный нерадивый солдат в отлично вымуштрованной шеренге. Если он подвинет ногу влево, в пустоту над журчащей в темноте рекой...

...Его левая нога наткнулась на каменный брус, и беглец не смог сдержать легкого вскрика облегчения. Затем, одной рукой уцепившись за перила, он трясущейся второй потянулся вниз, пытаясь найти и ухватиться за каменную арку, и потом, отцепившись от перил, прополз вниз по стене и забился в потайную нишу. Это и был вход в его убежище.

Не осталось времени остановиться и подумать, какая счастливая звезда до сих пор вела его. Там, позади, в клубящейся мгле, преследователь все еще гнался за ним, безошибочно идя по его следу, — беглец в этом был уверен. Или он шел по следу эликсира?

Сегодня, в первый раз за все это время, эта мысль пришла к нему. Она появилась, когда он шел по промозглым улицам и, похлопав себя по внутреннему карману пальто, на миг решил, что фиал пропал. Ох, до чего же он тогда запаниковал! Но на крылечке магазина, когда руки уже охватила неистовая дрожь, он наконец нашел крошечный стеклянный пузырек, завалившийся сквозь дыру в кармане за подкладку пальто. Вот тогда-то, в блеклом сером свете зимних лондонских улиц, опустошенных войной, он пристально вгляделся в него... и в его содержимое.

Эликсир! С тем же успехом он мог оказаться простой водой! Несколько капель кристально чистой воды. Да, именно так он и выглядел. Но стоило только поднести его к свету...

Беглец вздрогнул, затаил дыхание, успокоился и заставил свой перескакивающий с одного на другое ум вернуться в настоящее, в сейчас. Откуда шел этот звук? С улицы сверху? Легкое эхо шагов в трех или четырех футах над его головой?