Юмор начала XX века [сборник] - Аверченко Аркадий Тимофеевич - Страница 13

XXII

КОНЕЦ. ПЫЛЬ И ПАУТИНА — На какой поезд прикажете? — осведомился носильщик, дергая за рукав задумчивого Подходцева. Оба они стояли в вестибюле вокзала. — На какой? Гм! Да ни на какой. Что, автомобиль уже уехал? — Так точно. — Ну, вот. На тебе… Гм… Подходцев ощупал все свои карманы, набрал несколько медяков, сунул их в руку оторопевшего носильщика и, вскинув на плечо чемодан, быстрыми шагами вышел обратно на улицу. — Оно бы, конечно, лучше на извозчике, — улыбаясь, пробормотал он. — Да это животное Клинков забрал последний рубль. А впрочем, не суть важно: чемодан маленький, а я большой. Был уже глубокий вечер. Пешеходы попадались редко, и поэтому почти никто не обращал внимания на широкоплечего молодца, размашисто шагавшего с чемоданом на спине. Вот и его улица. Вот и дом. Подходцев легко взбежал по лестнице, открыл в темноте свою дверь, бросил на кровать чемодан и, переведя дыхание, опустился в кресло… В печке дрова еще не погасли. Тишина в квартире стояла мертвая, только изредка какое?нибудь обгоревшее полено с тихим шуршанием обламывалось, сползая двумя половинками вниз. Синие, желтые и красные огоньки прыгали, кривляясь и подмигивая… Лицо Подходцева, освещенное красным светом, было сосредоточенно — спокойно. Он медлительно вынул из кармана трубочку, набил ее табаком из старого потертого кисета, откинулся на спинку кресла, испустил глубокий вздох и пробормотал, закрыв глаза: — Ну, что ж, ждать так ждать. Над нами не каплет… Будем ждать. Засмеялся и умолк. Погрузился в неподвижность. Вокруг все молчало. А в позе сидящего было столько спокойного терпения и уверенности в себе, что, казалось, этот человек способен просидеть так несколько лет, ожидая. ШУТКА МЕЦЕНАТА Юмористический роман Часть I. КУКОЛКА Глава I ЕГО ВЕЛИЧЕСТВО СКУЧАЕТ — Должен вам сказать, что вы все — смертельно мне надоели. — Меценат! Полечите печень. — Совет неглупый. Только знаешь, Мотылек, какое лучшее лекарство от печени? — Догадываюсь: всех нас разогнать. — Вот видишь, почему я так глупо привязан к вам: вы понимаете меня с полуслова. Другим бы нужно было разжевывать, а вы хватаете все на лету. — Ну, что ж… разгоните нас. А через два — три дня приползете к нам, как угрюмый крокодил с перебитыми лапами, начнете хныкать — и снова все пойдет по — старому. — Ты, Мотылек, циничен, но не глуп. — О, на вашем общем фоне не трудно выделиться. — Цинизмом? — Умом. — Меня интересует один вопрос: любите вы меня или нет? — Попробуйте разориться — увидите! — Это опасный опыт: разориться не шутка, а потом, если увижу, что вы все свиньи, любящие только из?за денег, — опять?то разбогатеть будет уже трудно! — Я вас люблю, Меценат. — Спасибо, Кузя. Ты так ленив, что эти четыре слова, выдавленные безо всякого принуждения, я ценю на вес золота. В большой беспорядочной, странно обставленной комнате, со стенами, увешанными коврами, оружием и картинами, — беседовали трое. Хозяин, по прозванию Меценат, — огромный, грузный человек с копной полуседых волос на голове, с черными, ярко блестящими из?под густых бровей глазами, с чувственными пухлыми красными губами — полулежал в позе отдыхающего льва на широкой оттоманке, обложенный массой подушек. У его ног на ковре, опершись рукой о края оттоманки, сидел Мотылек — молодой человек с лицом, покрытым прихотливой сетью морщин и складок, так что лицо его во время разговора двигалось и колыхалось, как вода, подернутая рябью. Одет он был с вычурной элегантностью, резко отличаясь этим от неряшливого Мецената, щеголявшего ботинками с растянутыми резинками по бокам и бархатным черным пиджаком, обильно посыпанным сигарным пеплом. Третий — тот, кого называли Кузей, — бесцветный молодец с жиденькими усишками и вылинявшими голубыми глазами — сидел боком в кресле, перекинув ноги через его ручку, и ел апельсин, не очищая его, а просто откусывая зубами кожуру и выплевывая на ковер. — Хотите, сыграем в шахматы? — нерешительно предложил Кузя. — С тобой? Да ведь ты, Кузя, в пять минут меня распластаешь, как раздавленную лягушку. Что за интерес?! — Фу, какой вы сегодня тяжелый! Ну, Мотылек прочтет вам свои стихи. Он, кажется, захватил с собой свежий номер “Вершин”. — Неужели Мотылек способен читать мне свои стихи? Что я ему сделал плохого? — Меценат! С вами сегодня разговаривать — будто жевать промокательную бумагу. В комнату вошла толстая старуха с сухо поджатыми губами, остановилась среди комнаты, обвела ироническим взглядом компанию и, пряча руки под фартуком, усмехнулась: — Вместо, чтоб дело какое делать, — с утра языки чешете. И что это за компания такая — не понимаю! — А — а, — радостно закричал Мотылек, — Кальвия Криспинилла! Magistra libidinium Neronis! — А чтоб у тебя язык присох, бесстыдник! Этакими словами старуху обзываешь! Боря! Я тебя на руках нянчила, а ты им позволяешь такое! Нешто можно? — Мотылек, не приставай к ней. И что у нее общего, скажи, пожалуйста, с Кальвией Криспиниллой? — Ну, как же. Не краснейте, Меценат, но я пронюхал, что она ведет регистрацию всех ваших сердечных увлечений. Magistra libidinium Neronis! — Гм… А каким способом ты будешь с лестницы спускаться, если я переведу ей по — русски эту латынь?.. — Тссс! Я сам переведу. Досточтимая Анна Матвеевна! “Magistra libidinium Neronis” — по — нашему “женщина, украшенная добродетелями”. А чем сегодня покормите нас, звезда незакатная? — Неужто уже есть захотел? — Дайте ему маринованного щенка по — китайски, — посоветовал Кузя. — Как ваше здоровье, Анна Матвеевна? — А! И ты здесь. И уж с утра апельсин жрешь. Проворный. А зачем шкурки на пол бросаешь? — Что вы, Анна Матвеевна! Я, собственно, бросал их не на пол, а наоборот, в потолок… но земное притяжение… сами понимаете! Деваться некуда. — Эко, язык у человека без костей. Боря, чего заказать на завтрак? — Анна Матвеевна! — простонал Меценат, зарывая кудлатую голову в подушки. — Неужели опять яйца всмятку, котлеты, цыплята? Надоело! Тоска. Мрак. Знаете что? Дайте нам свежей икорки, семги, коньяку да сварите нам уху, что ли… И также — знаете что? Тащите все это сюда. Мы расстелим на ковре скатерть и устроим этакий пикничок. — В гостиной?то? На ковре? Безобразие какое! — Анна Матвеевна! — сказал Мотылек, поднимаясь с ковра и приставляя палец к носу. — Мы призваны в мир разрушать традиции и создавать новые пути. — Ты не смей старухе такие слова говорить. То?то ты весь в морщины пошел. Взять бы утюг хороший да разгладить. — Боже вас сохрани, — лениво сказал Кузя, вытирая апельсиновый сок на пальцах подкладкой пиджака, — его морщины нельзя разглаживать. — Почему? — с любопытством осведомился Меценат, предвидя новую игру вялого Кузиного ума. — А как же! Знаете, кто такой Мотылек? Это “Человек — мухоловка”. В летний зной — незаменимо! Гений по ловле мух! Сидит он, расправив морщины, и ждет. Мухи и рассядутся у него на лице. Вдруг — трах! Сожмет сразу лицо — мух двадцать в складках и застрянут. Сидит потом и извлекает их, полураздавленных, из морщин, бросая в пепельницу. — Тьфу! — негодующе плюнула старуха, скрываясь за дверью. Громкий смех заглушил стук сердито захлопнутой двери. Глава II ПЕРВОЕ РАЗВЛЕЧЕНИЕ Не успел смех угаснуть, как послышался топот быстрых ног и, крутясь, точно степной вихрь, влетел высокий, атлетического вида человек, широкая грудь которого и чудовищные мускулы плеч еле — еле покрывались поношенной узкой студенческой тужуркой. Он проплясал перед компанией какой?то замысловатый танец и остановился в картинной позе, бурно дыша. — Вот и Телохранителя черт принес, — скорбно заметил Кузя. — Прощай теперь две трети завтрака. — Удивительно, — промямлил Мотылек, — у этого Новаковича физическая организация и моральные эмоции, как у черкасского быка, но насчет свежей икры и мартелевского коньяку — деликатнейшее чутье испанской ищейки. — Так?то вы меня принимаете, лизоблюды?! — загремел Новакович, схватывая своими страшными руками тщедушного Кузю и усаживая его на высокий книжный шкаф. — А я все стараюсь, ночей для вас не сплю!.. — Телохранитель, — жалобно попросил Кузя. — Сними меня, я больше не буду. — Сиди! — Телохранитель! Я знаю, твоя доброта превосходит твою замечательную силу. Сними меня. У тебя тело греческого бога… Новакович самодовольно усмехнулся и, как перышко, снял Кузю со шкафа. — Тело греческого бога, — добавил Кузя, прячась за кресло, — а мозги, как греческая губка. Раздался писк мыши в могучих кошачьих лапах — снова Кузя, как птичка, вспорхнул на шкаф. — Меценат! — прогремел Новакович. — Вы скучаете? — Очень. Ты ж видишь. У этих двух слизняков нет никакой фантазии. — Меценат! Можете заплатить за хорошее развлечение 25 рублей? — Потом. — Нет, эти денежки — мои кровные. Предварительные расходы. Надо вам сказать, ребята, что нынче утром выхожу я из дома, сажусь в экипаж… — В трамвай!.. — как эхо отозвался с высоты Кузя. — Ну, в трамвай, это не важно. Подкатываю к ресторану… — …называемому харчевней, — поправил Кузя. — Что? Ну, такое, знаете… Кафе одно тут. Вроде ресторана. Сажусь, заказываю бутылочку шипучего… — …кваса, — безжалостно закончил Кузя. — Что — о? — грозно заревел Новакович. — Сними меня — тогда ври, сколько хочешь. Слова не скажу. — Сиди, бледнолицая собака. Ну, ребята, долго ли, коротко ли — неважно, но познакомился я в этом кафе с одним молодым человеком… Ароматнейший фрукт! Бриллиантовая капля росы на весеннем листочке! Девственная почва. Представьте — стихи пишет!! А? Каков подлец?! Будто миру мало одного Мотылька, пятнающего своими стихирами наш и без того грязный земной шарик! — Телохранитель! — прошипел, как разъяренный индюк, Мотылек. — Не смей ругать мою землю. В Писании о тебе сказано: из земли ты взят, в землю и вернешься. И чем скорее, тем лучше. — Ага! Не любишь беспристрастной критики?! Кстати, вы знаете, какие стихи мастачит мой новый знакомый? Я запомнил только четыре строчки: В степи — избушка. Кругом — трава. В избе — старушка. Скрипит едва!.. — Каково? Запомните, чтоб цитировать. Я его с собой привел. — Кого?! — Этого самого. Внизу ждет. Я ему сказал, что это очень аристократический дом, где нужно долго докладывать. В скучающих глазах Мецената загорелось, как спичка на ветру, ленивое любопытство. — Веди его сюда, Новакович. Если он действительно забавный, — пусть кормится. Нет — сплавим. — Двадцать пять рублей, — хищно сказал Новакович, — я на него потратил. Ей — Богу, имея вас в виду! Верните, Меценат. — Возьми там. В ящике стола. Вы, дьяволы, для меня хоть бы раз что?нибудь бесплатно сделали. — Ах, милый Меценат. Жить?то ведь надо. Хорошо вам, когда сделал в чековой книжке закорючку, — и сто обедов с шампанским в брюхе. А мы народ трудящийся. Когда он прятал вынутые из ящика деньги, Мотылек сказал, поглаживая жилетный карман: — Телохранитель! Ты теперь обязан из этих денег внести четыре рубля за мои часы в ломбарде. Иначе я испорчу твоего протеже. Все ему выболтаю — как ты его Меценату продаешь. Меценат удивился: — Опять деньги на часы? Да ведь ты у меня вчера взял на выкуп часов?! — Не донес! Одной бедной старушке дал. — Не той ли, что скрипит в избушке, а кругом трава? — Нет, моя старушка городская. — Как теперь быстро стареют женщины, — печально сказал Кузя сверху. — В двадцать два года — уже старушка. Мотылек покраснел: — Молчи там, сорока на крыше! Вышедший во время этого разговора Новакович вернулся, таща за руку так разрекламированную им “бриллиантовую каплю росы”. Глава