Проституция в древности - Дюпуи Эдмонд - Страница 23

А о чем думал ты, когда тебя вдруг увидели распростертым на коленях у сына бочара Ойнопиона? Неужели же ты думаешь, что и после подобных сцен о тебе не составилось вполне определенное мнение? Клянусь Юпитером, я недоумеваю, как ты, после таких деяний, смеешь целовать нас? Уж лучше поцеловать ядовитую змею, потому что в этом случае можно позвать врача, который сумеет по крайней мере устранить опасность от ее укуса; а получив поцелуй от тебя, носителя столь ужасного яда, никто не посмел бы приблизиться когда бы то ни было к храму или к алтарю. Какой бог согласился бы внимать мольбам такого человека? Сколько кропильниц и треножников нужно было бы ему поставить?».

Наряду со словом lesbiazein, обозначавшим порок Fellator, употреблялось слово phoinikizein, под которым разумелось постыдное занятие cunnilingus'a, бывшее в ходу в Финикии. По словам Розенбаума, презрение к стыду у этих людей доходило до того, что мужчины имели сношения с женщинами и девушками в период месячных очищений; этот факт имеет, между прочим, большое значение с точки зрения происхождения сифилиса.

Этот порок, часто называющийся skulax (так как им занимались собаки), получил в Греции большое распространение, о чем свидетельствуют эпиграммы Аристофана, не побоявшегося выставить его в своих комедиях[54], некоторые отрывки из греческой антологии[55] и, наконец, исследования Галена[56].

Женоложство. Сафизм

Существует предположение, что степень развращенности мужчин данного народа соответствует еще большей степени развращенности женщин того же народа. Это — во всяком случае спорное утверждение. Не подлежит сомнению, что лесбийская любовь в высокой степени процветала в Греции, но была незнакома женам и дочерям афинских граждан, которых (т. е. жен и дочерей) добродетельный законодатель запер в гинекеи (женские терема у греков). Эти женщины, которым были незнакомы возбуждение и чувственность, были устранены законодателем из светской жизни и получили намеренно узкое и более чем ограниченное воспитание и образование. С другой стороны, знатные куртизанки, музыкантши, танцовщицы, просвещенные гетеры, философы, поэтессы, риторики — все они со страстью предавались азиатскому пороку. В своем желании проникнуть в высшие сферы разума они с презрением относились к правилам ходячей морали и завладели плодами древа познания. И так же как у мужчин, противоестественные влечения роковым образом перешли к женщинам. Лесбийская любовь получила свое выражение сначала в поэтических образах Сафо. Полное, всестороннее понятие об этой любви дает изучение извращенных инстинктов и чувств. У древних историков есть описание этих болезненных явлений, составляющих одновременно область двух наук: патология и психология. Греки дали этому женскому пороку название «взаимной любви», anteros, а женщин, предававшихся этому пороку, называли женоложницами, tribas. Лукиан дает самое детальное описание одной ночной оргии трибад в форме диалога между двумя куртизанками, Кленариум и Леэна. — Последняя, на вопрос своей подруги, рассказывает ей историю своих половых сношений с Мегиллой; еще будучи невинной, она была обольщена этой коринфской трибадой, Мегиллой. Вот как она заканчивает описание сцены обольщения, сцены истеричного бешенства: — Мегилла долго упрашивала меня, подарила мне дорогое ожерелье и прозрачное платье. Я поддалась ее страстным порывам; она начала целовать меня, как мужчину; воображение уносило ее, она возбуждалась и изнемогала от сладострастного томления. — А каковы были твои собственные ощущения? — спрашивает ее подруга Клеонариум. — Не спрашивай меня о подробностях этого ужасного позора, отвечает Леэна. Клянусь Уранией, я ничего больше не скажу! Дюфур очень долго останавливается на женоложстве куртизанок и флейтисток и делает по этому поводу следующие интересные выводы:

«Эти женщины нуждались в любви мужчин гораздо меньше, чем в той любви, в которой они одни участвовали. С молодых лет искушенные в науке страстей, они скоро прибегали к беспорядочным сношениям, в которых их чувственность увлекалась воображением. Вся их жизнь походила на вечную борьбу похотей, на прилежное изучение физической красоты: собственной наготы и сравнивание ее с наготою своих подруг начинает возбуждать в них особый интерес, и они начинают создавать себе странные и жгучие наслаждения, при том без всякого участия в них любовников-мужчин, ласки которых часто оставляли их холодными, безчувственными. Таинственные страсти, которыми зажигали себя авлетриды (флейтистки), были ужасны, бурны, ревнивы, неукротимы.

Этот вид разврата был так распространен среди флейтисток, что некоторые из них часто устраивали общие пиршества, на которые мужчины не допускались вовсе; на этих-то пиршествах они предавались разврату под покровительством Венеры Перибазийской. Там, среди кубков вина, утопавших в розах, и перед трибуналом полунагих женщин происходила борьба, соперничество в красоте, как некогда на берегах Алфея, во времена Кипела, за семь веков до христианской эры».

Читая «Письма Алцифрона»[57] можно составить себе ясное понятие об этих ночных празднествах, где гетеры, флейтистки и танцовщицы оспаривали друг у друга пальму первенства не только в красоте, но и в сладострастии. В упомянутом сборнике есть письмо самой разнузданной куртизанки того времени, Мегары к нежной Бакхиде, самой скромной из гетер; ее характер и поведение, по сравнению с подругами, были даже слишком приличны для того положения, которое она занимала. Мегара рассказывает подробности великолепного пира, устроенного гетерами и авлетридами: «Какой прекрасный пир — говорит она в своем письме: — Какие песни! Какое остроумие! Вино пили до самой зари».

Цветы издавали благоухание, самые тонкие вина лились рекой; нам подавали лучшие яства. Тенистая лавровая роща была местом нашего пиршества; все было там в изобилии»… Можно легко предугадать конец; можно представить себе последовавшие за этим пиршеством безобразные сцены, вызванные побуждающим влиянием вина и всей окружающей обстановкой.

Наряду с нимфоманией, нужно рассмотреть также и эротоманию. Эскироль разграничивал эти две страсти. В нимфомании болезненность возникает от воспроизводительных органов, раздражение которых действует на мозг, эротомания же своим основанием имеет воображаемую любовь. Нимфомания является последствием физической развращенности, эротоман же есть жертва собственного воображения, пораженного частичным безумием; иными словами, эротомания по отношению к нимфомании есть то же, что сердечные чувствования но отношению к грубому разврату. «У эротомана — добавляет ученый психиатр, — глаза живые, возбужденные, страстный взгляд, экспансивные движения и нежные речи… Такие больные страдают кошмарами, и во сне их посещают видения в образе женщин». Не нужно упускать из виду, говорит Лори, что у эротоманов наблюдается постоянное раздражение детородных органов.

Пояснения, которые нам дает Эскирол о нервных заболеваниях, связанных с половыми отправлениями женщин, до некоторой степени объясняют нам возникновение лесбосской любви, которую Сафо открыла грекам и которая вызвала разнообразные толкования.

В истории противоестественной любви Сафо была Сократом Греции. Точкой отправления ее философии была сентиментальная любовь женщин к женщине, а конечной точкой, по всей вероятности, было «раздражение органов», заставлявшее этих женщин осквернять свое тело. Это частный вид проституции. Но Сафо не была куртизанкой в узком смысле этого слова; она происходила из богатой и порядочной семьи в Митилене (Лесбос). Едва выйдя из детского возраста, она стала зачитываться эротическими поэмами, любовными романами. Дни и ночи она посвящала чтению, вызывавшему у нее вздохи и томления; ночью ее посещали сны и видения, вызванные ее возбужденным воображением.