Джон ячменное зерно. Рассказы разных лет - Лондон Джек - Страница 43

Кто был этот Джеймс Кинг из Уильяма, носивший столь странное имя? Самый глубокий старик в Лунной Долине — и тот ничего не знает о нем. Однако всего лишь шестьдесят лет назад он одолжил Мариано Валлехо восемнадцать тысяч долларов под залог каких-то земель, в состав которых входил и участок нынешнего моего виноградника. Откуда явился и куда делся Питер О'Коннор, оставивший свое имя на документах о приобретении лесистого участка, занятого теперь токайским виноградником? За ним появляется Луис Ксомортаньи — имечко, годное для заклинаний. Оно мелькает на нескольких страницах этой летописи многострадальной земли.

Затем появляются семьи старых американцев. Погибая от жажды, они пересекают Великую Американскую пустыню, перебираются верхом на мулах через перешеек и огибают на парусниках мыс Горн, чтобы вписать свои короткие, ныне забытые имена там, где до них таким же образом забыты имена десяти тысяч поколений диких индейцев. И имена эти, вроде Халлек, Хейстингс, Свэт, Тэйт, Денмен, Трейси, Гримвуд, Карлтон, Темпл, больше не встречаются уже в Лунной Долине.

Чем дальше, тем быстрее и неистовее сыплются имена, перескакивая со страницы на страницу и так же стремительно исчезая. Но выносливая земля остается, чтобы дать возможность и другим нацарапать на ней свои имена. Появляются имена людей, о которых я что-то смутно помню, но лично никогда не знал: Коулер и Фролинг — они выстроили на токайском винограднике большую каменную давильню на самой вершине холма, но место оказалось неудобным для других виноделов, и те не стали возить свой виноград на такую высоту. Коулер и Фролинг разорились и потеряли участок; землетрясение 1906 года разрушило винодельню, и я теперь живу на ее развалинах.

Ла-Мотт обработал почву, развел виноградники и фруктовые сады, организовал настоящее рыбное хозяйство, построил великолепный дом, в свое время славившийся на всю округу. Но и он был побежден землей и исчез. Тут появляется, наконец, мое бренное имя. На месте его фруктовых садов и виноградников, его великолепного дома и рыбных садков я нацарапал свой след, посадив полсотни тысяч эвкалиптов.

Купер и Гринлоу оставили на прежнем Горном ранчо, составляющем теперь часть моих владений, две могилы: «Маленькая Лилли» и «Маленький Дэвид». Они покоятся там и сейчас, за крошечной четырехугольной самодельной оградой. Кроме того, Купер и Гринлоу в свое время выкорчевали девственный лес, расчистив три поля, по сорок акров каждое. Теперь эти поля засеяны у меня канадскими бобами, а весной их вспашут снова под зеленое удобрение.

Хаска — неясная легендарная фигура из прошлого поколения. Он поднялся вверх по горе и очистил шесть акров в крошечной долине, которая носит с тех пор его имя. Он возделал почву, выстроил дом за каменной оградой и посадил яблони. Теперь нельзя даже найти места, где стоял дом, а о линии ограды можно судить лишь по очертаниям ландшафта. Я возобновил борьбу бывшего владельца и завел ангорских коз, чтобы они съели кустарник, окончательно заглушивший яблони на участке Хаски. Таким образом, и я также, прежде чем исчезнуть, царапаю землю со всем своим кратковременным усердием и вписываю свое имя на страницы юридических документов, пока они еще не покрылись плесенью.

«Мечтатели и призраки», — хихикает Белая Логика.

«Но ведь борьба их принесла кое-какие результаты», — возражаю я.

«Она была основана на иллюзии и проникнута ложью с начала до конца».

«Ложь необходима, чтобы жить».

«Объясни же мне, пожалуйста, какая разница между такой ложью и ложью обычной? — спрашивает Белая Логика. — Ну-ка, наполни свой стакан и давай рассмотрим, что представляли собой эти мудрые лжецы, которые теснятся на твоих полках. Пороемся немного в Уильяме Джеймсе».

«Это вполне здоровый человек, — говорю я. — Он не нашел философского камня, но зато в его произведениях много устойчивых здоровых мыслей, вполне оптимистичных».

«Помесь рационалиста с сентименталистом, — насмехается Белая Логика. — После всех своих мудрствований он по-прежнему цепляется за бессмертие. Он превращает факты в формулы религии, зрелый ум — в насмешку над разумом. С самой вершины разума Джеймс проповедует отказ от мышления и велит проникнуться слепой верой в лучшее. Какой старый, невероятно старый жонглерский прием метафизиков: устранить разум, чтобы спастись от пессимизма, неизбежно вытекающего из суровой и трезвой работы рассудка.

Эта плоть твоя — действительно ты? Или это нечто постороннее, что принадлежит тебе? Что такое твое тело? Машина, превращающая возбудителя в чувства. Возбудители и чувства запоминаются. Из них создается опыт. Следовательно, твое сознание состоит из таких опытов. Ты каждую минуту представляешь собой лишь то, что ты в эту минуту думаешь. Твое Я является одновременно и объектом, и субъектом. Твое сознание само утверждает вещь и в то же время является вещью. Мыслитель — есть мысль, знающий — знание, обладатель — это то, чем обладаешь.

В конце концов, как тебе прекрасно известно, человек представляет собой лишь сумму изменчивых состояний сознания, поток проходящих мыслей, причем каждая мысль о себе есть новое Я, мириады мыслей — мириады личностей, вечное созидание, которое, однако, никогда не переходит в бытие, — быстро проносящиеся призраки призрачного царства. Но человек не хочет добровольно примириться с этим, он восстает против необходимости исчезнуть самому. Он не желает исчезать. Если уж нужно умереть, то он оживет потом снова!

Он берет атомы и искристые брызги света, отдаленнейшие туманности, капли воды, смутные ощущения, комочки слизи и космические громады, смешивает все это с жемчужинами веры, женской любовью, вымышленными ценностями, жуткими предчувствиями, вызывающими дерзостями и из всего этого строит себе бессмертие, чтобы поразить небеса и сбить с толку грандиозные силы космоса. Он извивается в своей навозной куче и, точно дитя, заблудившееся во тьме среди злых духов, взывает к богам, стараясь убедить их в том, что он их младший брат, что он только временно пленник и от природы так же свободен, как и они. Какие памятники эгоизма, — мечты и тени мечтаний, что исчезают вместе с мечтателем, перестают существовать, когда перестает существовать он.

В этой жизненной лжи, которую люди нашептывают и передают друг другу, точно заклинания против сил Ночи, нет ничего нового. Заклинатели, знахари и колдуны были отцами метафизики. Ночь и Курносая всегда представлялись человечеству людоедами, подстерегающими путников на дороге жизни. И метафизикам во что бы то ни стало нужно было пробраться мимо них, хотя бы ценой лжи. Они были оскорблены железным законом Экклезиаста, по которому люди умирают, как все другие животные, и конец их одинаков. Верования они превратили в планы, религию и философию — в средства достижения своих целей, искренно думая одолеть Курносую и Ночь.

Блуждающие огни, туман мистицизма, психические гиперболы, душевные оргии, скуление во мраке, колдовской гностицизм, покровы и ткани слов, невнятный субъективизм, искусственное обобщение и нагромождение, онтологические фантазии, психические галлюцинации — вот чем заполнены твои книжные полки. Посмотри на них — все это плоды жалкого бешенства жалких безумцев и пылких бунтовщиков — всех этих твоих шопенгауэров, стриндбергов, толстых и ницше!..

Ну-ка, твой стакан опустел. Наполни его и забудь обо всем».

Я повинуюсь, ибо мозг мой теперь весь во власти причуд алкоголя, и, опоражнивая свой стакан, я цитирую Ричарда Хоуви:

Живи! Жизнь и любовь, как свет и тьма,

Приходят не по нашей воле к нам.

Бери же то, что жизнь дает сама,

Пока ты в пищу не попал к червям.

«Ты в моей власти!» — восклицает Белая Логика.

«Нет, — отвечаю я, в то время как алкоголь до безумия взвинчивает меня. — Я знаю, что ты такое, и не боюсь тебя. Под твоей маской гедонизма скрывается сама Курносая, и твой путь ведет к Ночи. Гедонизм — бессмысленность, это тоже ложь; в лучшем случае — попытка труса найти компромисс».