Рожденная для славы - Холт Виктория - Страница 31

Все эти треволнения изрядно подточили силы моей сестры, и она слегла. Я сразу же заметила, что тюремщики стали обращаться со мной еще более предупредительно. Отныне по переменам в их поведении я могла судить о состоянии здоровья королевы. Я испытывала к сестре смешанные чувства. С одной стороны, нас издавна связывала взаимная приязнь, хотя сама Мэри никогда не выказывала родственных чувств ко мне слишком пылко — она вообще была человеком холодным, с другой — я считала, что Мэри ведет себя глупо, ставя религию превыше политики, причем такую религию, которая не пользуется поддержкой у народа. Я не могла от всей души желать ей крепкого здоровья, ибо знала, что ее смерть не только спасет мне жизнь, но и сделает меня королевой. Я представляла себе в мечтах, как народ штурмует Тауэр, освобождает и меня, и Роберта Дадли. Вот лорд Роберт преклоняет передо мной колено, целует руку. Толпа ликует. Пора, давно пора, ведь я уже не ребенок, а взрослая женщина, вполне готовая к тому, чтобы стать королевой великой страны. Но был и другой голос, говоривший мне: Мэри — твоя сестра. По-своему я любила ее, но разве властен человек над своими мыслями?

Получилось так, что болезнь королевы чуть не стоила мне жизни.

Комендант Тауэра Томас Бриджес, недавно получивший титул лорда Чандоса, оказался человеком добрым и честным. Он поступал так, как подсказывали ему долг и совесть, и если бы не он, я не вышла бы из Тауэра живой.

Однажды Бриджес явился ко мне сам не свой от горя и сообщил, что пришел приказ немедленно казнить меня. Однако эдикт поступил так внезапно, без всякого предупреждения, что у коменданта возникли сомнения. Если бы Уайет по-прежнему находился под следствием, а, стало быть, я считалась бы соучастницей заговора, все обернулось бы иначе — комендант беспрекословно выполнил бы приказ. Но предсмертное признание Уайета сняло с меня вину. Полагаю, помнил комендант и о том, что королева Мэри тяжело больна.

Он прочитал мне эдикт вслух, и я онемела от ужаса, однако не уронила ни единой слезы. Итак, час пробил. Я подумала, что точно такие же минуты пережила моя мать, когда ей зачитали приговор. Теперь настал черед дочери.

— Когда свершится это злодеяние? — спросила я.

— Мне приказано привести приговор в исполнение немедля.

— Что ж, быть посему. Но те, кто осмелился пролить невинную кровь, ответят за свои преступления перед Господом.

Вид у Чандоса был несчастный. Я знала, о чем он сейчас думает — должно быть, проклинает тот час, когда его назначили комендантом Тауэра. Однако приказ есть приказ, выбора у лорда Чандоса не было.

Когда он вышел, я прислушалась к себе и удивилась собственному спокойствию. В комнату заглянула одна из фрейлин, я сказала ей, зачем приходил комендант. Бедняжка разразилась рыданиями, и мне пришлось ее утешать.

— Не плачьте, — сказала я. — Хуже всего придется тем, кто остается в живых. Мне себя винить не в чем, я всегда была верной подданной ее величества, это мои враги настроили ее против меня. Уверена, королева еще пожалеет о своем решении.

Я ждала и молилась — не столько о спасении души, сколько о том, чтобы Господь ниспослал мне мужество в этот последний час.

Вновь появился лорд Чандос. Он велел фрейлинам выйти и произнес:

— Я не собираюсь выполнять приказ и хочу, чтобы вы об этом знали.

— Вы не можете противиться приказу королевы.

— Миледи, я подозреваю, что королеве об этом приказе ничего не известно.

— Объяснитесь, милорд.

— Когда я получил эдикт, от расстройства и потрясения не разглядел его как следует, поспешив предупредить вас, чтобы вы успели подготовиться к встрече с Господом. Однако после нашей беседы я рассмотрел приказ повнимательней и увидел, что там нет подписи королевы.

— Нет подписи королевы! Как же так…

— Миледи, королева очень больна, лежит в постели. Должно быть, кто-то этим воспользовался.

— Это Стивен Гардинер, — воскликнула я.

Лорд Чандос ничего не сказал, но было очевидно, что он придерживается того же мнения. Королева тяжело заболела, и Гардинер испугался, что корона может достаться мне. В этом случае участь моего злейшего врага наверняка была бы незавидной, вот почему он решил от меня избавиться, а если Мэри поправится, поставить ее перед фактом. Гардинер устранил бы нависшую над ним угрозу, а страна лишилась бы протестантской наследницы.

— И как же вы поступите, милорд? — спросила я.

— Я скажу, что отказываюсь выполнять приказ, если он не скреплен подписью ее величества.

В моей душе шевельнулась надежда — я знала, что Мэри не подпишет смертный приговор, пока Гардинер, Рено и прочие мои враги не докажут мою виновность, а сделать это будет непросто, поскольку в государственной измене я не замешана и соблюдала во всех своих поступках крайнюю осторожность.

Благодаря лорду Чандосу мне удалось спастись. Впоследствии выяснилось, что Мэри и в самом деле ничего не знала об эдикте. Когда она поправилась и ей донесли о случившемся, королева пришла в смятение. Еще бы: человек, способный на такой подлог, не остановится и перед тем, чтобы лишить меня жизни каким-нибудь иным способом. Будучи женщиной глубоко религиозной, Мэри не хотела, чтобы ее совесть была отягощена убийством родной сестры.

Именно тогда произошел перелом в ее отношении ко мне. Теперь Мэри выражала неудовольствие, если кто-то из ее приближенных осмеливался отзываться обо мне дурно. Королева вновь называла меня своей сестрой, а мой портрет, который убрали из парадной галереи, велела водрузить на место.

Мэри терзалась нелегкими мыслями, не доверяла своим ближайшим советникам, даже я, над которой по-прежнему витала угроза смерти, не согласилась бы оказаться на ее месте.

Однажды ко мне явился лорд Чандос и опечаленно сказал:

— Королева повелела, чтобы Тауэром управлял сэр Генри Бедингфельд. Должно быть, это связано с последними событиями.

Я содрогнулась от ужаса.

— Как, милорд, вы хотите сказать, что охранять меня поручено сэру Бедингфельду?

— Похоже, что так, миледи. Мне очень жаль, но я больше не смогу оберегать вас.

— Вы хорошо заботились обо мне, милорд, я никогда этого не забуду. Скажите мне, что за человек этот Бедингфельд?

— Ревностный католик, миледи, но при этом человек высоконравственный.

— Может он совершить убийство ради своей веры?

— Не думаю.

— Постойте, а не его ли отец был тюремщиком Катарины Арагонской, когда ее содержали в замке Кимболтон?

— Так точно, миледи.

— Насколько я слышала, он был не слишком добр к опальной жене короля.

— Он выполнял приказ его величества, а теперь его сын столь же скрупулезно будет выполнять приказы королевы. Из него наверняка получится суровый тюремщик, но Божьих заповедей он не нарушит. Жизнь под его попечительством будет для вас безрадостной, но зато и безопасной.

— Я хотела бы вам верить, но в этих стенах слишком часто проливалась королевская кровь. Когда к узнику приставляют подобных охранников, за этим всегда что-то кроется.

— Должен сказать вам, миледи, что сэр Генри Бедингфельд не назначен комендантом Тауэра. Он будет по должности старше меня, но его пребывание в крепости временное. В скором времени вас должны перевести в какое-то иное место.

— Из одной темницы в другую? Должно быть, моим врагам будет легче избавиться от меня в каком-нибудь отдаленном замке. Вы не знаете, куда меня собираются отправить?

— При мне говорили о замке Помфрет.

— Храни меня Господь! Там содержали моего предка Ричарда II. Поговаривают, что именно там этого несчастного монарха и убили.

Мне стало дурно. Когда-то я больше всего на свете боялась заточения в Тауэр, однако мысль о том, что меня могут поместить в какой-нибудь отдаленный замок, над которым витают тени былых убийств, теперь казалась мне еще более ужасной. Здесь, по крайней мере, хоть был Роберт Дадли, его близость придавала мне сил.

Вскоре после разговора с комендантом прибыл и сэр Генри Бедингфельд. Я сразу невзлюбила его, поняв, что он относится к разряду мужчин, не испытывающих ни малейшего снисхождения к женским слабостям. Бедингфельд был убежденным сторонником моей сестры, с его точки зрения, я олицетворяла собой угрозу королеве. В то же время сразу было видно, что передо мной человек искренне верующий. Это должно было бы вызывать уважение, но страх заглушил все остальные чувства. Бедингфельд явился в сопровождении ста сорока вооруженных солдат — и это чтобы охранять одну-единственную узницу! Мне показалось, что он очень стар, хотя на самом деле ему было всего сорок три года. Мой новый тюремщик был человеком суровым и неулыбчивым, я сразу же дала ему понять, что его присутствие вызывает у меня отвращение.