Железное сердце (СИ) - Шолох Юлия - Страница 28

Разве можно воспринимать его как обычного молодого человека? Он другой. И он, и Эсфиль, и Лазурь. И Донго, от которого бросает в дрожь. И Джайзер, который закрыт столькими слоями мотивов и намерений, что возможно и сам давно забыл, к чему шел.

С самого начала их сомнительного знакомства, Люба каждый поступок Бостона считала поступком человека, далекого от воспитания и принятых в обществе норм морали. Он угрожал, чтобы добиться своего и это смотрелось отвратительно, но теперь, когда ясно, что… нет, на самом деле вовсе не ясно, но почему-то Люба с изумлением поняла, что уверена, будто он не стал бы ее принуждать. Не посмел бы.

Тем вечером, в комнате, он бы остановился, скажи она хоть слово.

И тогда, на берегу, Эсфиль стояла, растерявшись от Любиных слов, но полностью убежденная в том, что Бостон не способен принуждать девушку к сожительству. Да, он дурак, но не подлец.

Почему вдруг Люба стала ей верить? Может потому, что ей этого хотелось?

Она крепко сжала в кулаке угол одеяла. Непонятно, к чему все это. К чему думать? Если раньше Бостон был недосягаем по причинам, разводящим в разные стороны людей — различные социальные слои, деньги, власть и разные цели, то теперь они отодвинулись друг от друга еще дальше, как существа разного вида. Невозможно представить рядом человека и обезьяну, даже если вторую одеть в человеческую одежду и научить кушать вилкой.

Но как же хочется ошибиться! Ведь она многого не знает!

И Джайзер со всеми своими играми…

И смесь тоски, которую вызывает любая, даже случайная и мимолетная мысль о существе, о котором Люба ничего не знала. Ведь что на самом деле известно о Бостоне? Что он нагл, избалован, непредсказуем и ненадежен? Это все, наверное, так и есть, но ведь за фасадом кроется что-то еще. Конфликт, который явно развел старших и младших 'камуфляжных людей' по разные стороны баррикад, план Джайзера по симбиозу и мир, где никто не умирает, но который все равно полон потерь.

Букет цветов, подаренных старушке.

Слова 'это неправильно' в момент, когда их не ждешь.

— Ты слишком хрупкая, — сказал ей однажды Бостон и она не поняла тогда, что имелось в виду. Теперь все тайное всплыло на поверхность и одновременно появился вопрос — сможет ли она понять его сейчас?

И захочет ли?

Хотя этот вопрос как раз не имеет смысла, потому что существовала вторая причина того, что её не пришлось бы ни к чему принуждать. Такая цельная, реальная, такая категоричная и отлично нейтрализующая все остальные.

Она сама этого хотела.

— Где ты? — шепотом спросила Люба перед тем, как провалиться в темный и незнакомый сон.

***

— Эй…

Люба подскочила, как будто ее укусили за пятку, хотя Лазурь всего лишь провела рукой по одеялу.

— А, это ты.

Люба пробежалась пальцами по собственному лицу, потому что ночью ей снилось, будто оно закрыто тонкой жестяной маской и как бы она ни улыбалась, улыбка остается невидимой. И она знала, что выражение маски меняют не движением мышц, а чем-то другим, мысленным приказом, силой воли, но у нее все равно ничего не получалось.

Два лица. У нее как будто стало два лица и уже неизвестно, с каким из них она появилась на белый свет изначально.

— Вставай, — мягко сказала Лазурь.

Люба подняла на нее глаза.

— Как ты попала в комнату?

Та быстро пожала плечами. Странное платье, как будто из крошечных пушистых кусочков ваты, склеенных между собой, повторило движение плеча, белоснежные распущенные волосы заскользили следом.

— Я подумала, лучше я тебя разбужу, чем он.

— Ты похожа на Белоснежку, — неожиданно заявила Люба. — Я видела однажды похожую на детском утреннике, правда, ты гораздо красивее. Не пробовала никогда играть?

— Где? — ошарашено выдавила Лазурь, удивленно расширяя свои изумительно синие глаза.

— В детских спектаклях. Там всегда не хватает настоящих принцесс.

Голова у гостьи неожиданно опустилась, волосы скрыли лицо.

— Я никогда не была на детских утренниках.

И что-то было в этих словах настолько беззащитное и тоскливое, что Люба не стала расспрашивать дальше.

— Значит, ты прошла сквозь стену? — буднично поинтересовалась она, покосившись на запертую дверь и проводя рукой по голове, потому что не мешает проверить, не появилось ли у нее вместе с маской второго черепа. К счастью, нет.

— Ну да.

— Уже утро?

Лазурь скользнула к окну и остановилась. Платье тяжело заколыхалось, как плывущее по небу толстое облако. Утро еще и не думало наступать, за окном темнело ночное небо, смешанное с лучами цветного городского света.

— Он едет.

Кто едет, Любе стало понятно без слов. Она тут же поднялась, ища глазами одежду.

— Ты побудешь со мной?

Лазурь пожала плечами.

— Джайзер не позволит. Но я не потому пришла.

Люба уже натягивала джинсы.

— Хочу предупредить. Все знают, зачем едет Бостон, — Лазурь не отводила глаз от раскинувшегося над городом неба.

— И зачем же?

— Чтобы послать Джайзера, смотря тому прямо в глаза. На остальное ему плевать.

Люба грустно усмехнулась. Она и не думала, что он приедет за ней.

Правда не думала? Натянув футболку, она встала возле Лазури и посмотрела вперед. Город еще спал, серый, укутанный туманом.

— Зачем тогда из меня сотворили незнамо что?

Рядом, прямо за стеклом, вздохнул ветер. Они повернули друг к другу головы.

— Не в том дело. Бостон едет сделать то, чего хочет больше всего на свете — послать его. Но понимаешь, я давно знаю Джайзера… все мы его давно и хорошо знаем. Он никогда не ошибается, даже если все обстоятельства против, всё вопит и визжит, что грядет неминуемый и неизбежный провал. Бесполезно. Он все равно окажется прав.

Ее глаза стали пустыми, как серость за окном.

— Я его за это ненавижу.

Люба молча поправила футболку, стараясь разгладить складки, которые конечно без утюга не разгладишь. Но зато куда легче думать о состоянии своей одежды, или внешности, или о красоте платья Лазури, или о ее глазах, в общем, о чем угодно, только бы не о том, что ждет впереди, когда Бостон схлестнется с Джайзером.

— Пошли.

На этот раз встречу гостя запланировали в гостиной. Джайзер развалился на кресле по одну сторону овального бежевого ковра, а по другую стояло второе, пустое кресло и даже вопросов не возникало, для кого именно оно предназначалось.

Лазурь растворилась еще на входе, Люба оглядела гостиную и в расстановке мебели сразу нашла свое место на сцене — простой стул со спинкой у стены, поставленный так, чтобы видеть обоих участников. Она не помнила, висели ли здесь раньше картины, но сейчас стена была совершено пустой, серой и холодной. Отличный фон. А у другой, прямо за Джайзером, располагались длинные витрины, все полки которых были уставлены различными хрустальными фигурами, красиво переливающимися на свету.

Люба молча прошла на свое место, села и положила руки на коленки. Оставалось только ждать.

Больше всего в комуфляжниках ее пугала их неподвижность — когда те застывали на месте и на их телах жили только глаза, или шевелились одни только волосы, или из окаменевших губ вылетали вполне человеческие слова. У Джайзера даже сквозь прикрытые веки с шипением вырывались и вспыхивали белые искры, которые иногда перепрыгивали на окружающие предметы, затухая в ворсе ковра или тая в глубине хрусталя.

Прекрасное очень часто вызывает страх.

А иногда — настоящий ужас.

— Кто я теперь? — спросила Люба, но он не пошевелился и через несколько минут стало понятно, что ответа не будет. Неважно, кто она, может после вчерашнего эксперимента она и стала похожей на них, но она все-таки не такая и сейчас не имела никакого значения. Джайзер ждал Бостона.

Чего скрывать, Люба тоже его ждала.

И вскоре Бостон пришел. Вначале где-то далеко бабахнула дверь, а потом по коридору загромыхали шаги, сопровождающиеся каким-то дребезжанием. Двойная дверь распахнулась и на пороге возник типичный байкер в коже, железе и в черных очках. Если бы Любе не позвонил Сашка, она скорее всего не признала бы в незнакомце того самого Бостона, с которым из-за своей слабости и неосторожности умудрилась познакомиться довольно близко.