Пилигрим - Сафронов Виктор Викторович - Страница 37

Никто не задавал проверочных вопросов, не уточнял, как выглядел их сын. Не проверили и мои бумаги. Их, кстати, у меня не было. Попади такое письмо в руки любого проходимца, все, заходи и бери из обстановки или из посуда что хочешь. Потом выноси все это из этого богатого дома и можешь заниматься реализацией.

Мне с дороги дали возможность умыться и отдохнуть. После предоставили массу самой разнообразной одежды. Подозреваю, что все это принадлежало Афанасию. Лохмотья с моего плеча в печь. Меня во все белоснежное. Массаж лица. Маникюр…

Хлопоты, шум, цунами… А ощущение такое, что хоть в одеколоне меня прополощи, а избавиться от исходящего запаха псины, все равно никогда не удастся. Я даже подальше прибрал ошейник Алиции и мешок с остатком денег.

К вечеру, все те кто входил в круг их семьи, собрались на ужин, что-то наподобие траурного, торжественного митинга. Стоит ли говорить, что центром внимания в этот вечер, был я сам… Старался по мере воспитания соответствовать этому. Хотя привычки, приобретённые за дровяными сараями в детстве босоногом и закрепленные на нелегальной работе в банде наркоторговцев и у Махмуда в чайхане, нет-нет, а иногда прорывались…

Дело к завершению трапезы. Напольные куранты показали полночь. Ну, что же — мне приятно гордиться собой… Спиртного навалом, а я трезв… Курю вонючую, но престижную сигару… Беседую с дамами о потусторонней жизни. Создаю из пальцев разные астральные знаки и фигуры.

После торжественного ужина, где в общих чертах я рассказал самым близким друзьям и членам семьи историю о героической гибели их брата, сына и друга. Старший Варламов, пригласил меня в свой кабинет. Пообщаться один на один, при закрытых дверях. Прикрыв за своей спиной дверь, он предложил мне усесться в глубокое, старинное кресло, в котором я утонул сам сел напротив.

— Мне кажется, вы не все рассказали о гибели моего мальчика, — как-то просительно спросил он. — Вы жалели чувства моей супруги?

Что я мог ему ответить на это?

— Вы совершенно правы. Подробности страшны своей жестокостью и ужасом. Вашей жене, а его матери и так тяжело…

— Но мне то вы расскажете, как мужчина мужчине…

— Я бы предпочел этого не делать.

— Я настаиваю, — взяв со стола предсмертное письмо сына, он, как-то уж особенно внимательно стал вчитываться в строки, после чего печально произнес. — Здесь есть ключевые слова адресованные не вам…

— Воля ваша, — ответил я, глядя в текст, где он ногтем отчеркнул какое-то предложение.

О том, что это очередные шпионские штучки думать не хотелось, как и не было желания задавать лишние вопросы. Если отец погибшего парня захочет, он сам расскажет. Со своей стороны, если уж совсем невмоготу можно его к этому подтолкнуть. Коль скоро они его похоронили, кто-то же им об этом сообщил?

— В наших доверительных, если угодно, секретных разговорах с вашим сыном, — осторожно начал нащупывать почву я. — Мы говорили о многих странностях его жизни…

Старший Варламов закрыл лицо руками. Раздались глухие рыдание. Между всхлипами я смог разобрать обрывки: «Никогда себе не прощу… Боже… Ведь это я сам… На свое место привел, мне на пенсию, а он, как бы заменил меня… Собственными руками привел своего единственного мальчика в разведку… Мне мой друг обещал, что и на этот раз ничего страшного с ним случиться не может… Я столько лет верил их бреду… Бескорыстно помогал…» Он поднял на меня свое мокрое от слез лицо и спросил:

— Он вам, конечно же, рассказывал о том, что уже давно служит в разведке? Подразделение специальных активных операций…

Я неопределенно пожал плечами. По правде сказать, несмотря на портрет и мои искренние слезы сожаления к тому, что это некая странная разведка выполняла задание, возможно даже и не российского руководства, я готов не был. Но отец погибшего сослуживца, был слишком расстроен, чтобы обращать внимание на мое смущение.

Рассказал я ему о том, что это была за операция… О ее цели. Живописал, сколько невинного народа, включая малых деток, погибло во время проведения ее заключительной части…

Сцепив пальцы рук, так что побелели костяшки суставов, он сидел молча вздыхая и возмущенно качая головой. О том, что это я навел ракеты на цель, а потом еще и подорвал Гору, я решил не говорить, не заострять на этом свою героико-патриотическую исповедь. Сами понимаете: «наши», как истинные гуманисты в отличие от «не наших» так себя не ведут, просто не имеют на это права.

После вводной части перешел к тому, что интересовало непосредственно его. Прерывисто вздыхая, поведал, как враги заманили нас в западню и, воспользовавшись тем, что его сын не мог стрелять в детей и женщин, которых вооруженные до зубов бандиты вели впереди себя, прикрываясь ими как щитом, захватили благородного Афанасия Варламова в плен. В первой версии, с участием родни, а главное матери Афанасия, он был застрелен в бою с превосходящими силами противника. Меня лежащего в кустах без сознания, озверевшие воины ислама, посчитали насмерть убитым, поэтому не тронули.

Здесь я прервал свое повествование для того, чтобы снять смокинг, расстегнуть рубашку и показать свои недавние багровые и плотные шрамы, полученные «в том» бою. Старший Варламов оттер холодный пот.

— Дальше рассказывать?

— Да.

— По тем следам, которые я в дальнейшем отыскал на месте вражеского лагеря, перед тем как убить вашего сына его страшно пытали и долго мучили…

Во время рассказа все время фиксировал сереющее лицо своего слушателя. Когда оно приобрело совсем уже землистый оттенок. Я прекратил свои жестокие выдумки, окончательно поверив, в то, что меня здесь никто за нос не водит. Поэтому-то просто сказал фразу, от которой старик (он лет на десять-пятнадцать старше меня), порывисто встал, налил полный фужер коньяка и залпом его выпил.

«Превозмогая большую потерю крови, очнувшись после ранения, я смог собрать оставшиеся части тела, которые не успели растащить собаки, и по-человечески похоронил их… Даже прочитал над могилой друга православную молитву. Место это сегодня знаю только я».

Он порывисто подошел. Обнял меня. И забился в рыданиях.

После, от выпитого коньяка, взявшего его чувства в свои руки, успокоился.

Он говорил много всяких хороших слов в мой адрес, основной смысл которых сводился к тому, что если я сирота и мне нечего есть они родители Афанасия с моего разрешения, готовы стать для меня настоящими родителями и отдать все, что имеют в моё полное распоряжение.

Ребята! Ей-богу, это было трогательно и красиво. В тот день я уже всплакнул у портрета, а сейчас плакал в обнимку с ровесником своей старшей сестры. Но в данный момент это были слезы очищения.

— Я вообще-то не пью, но сегодня мне хочется напиться и… — дальше я как-то не продумал элегантного объяснения этого дикого по меркам нормальных людей поступка, поэтому смешал все в кучу. — …И забыться, мне хочется…

— Понимаю, — совершенно серьезно ответил старший Варламов. — Жаль, что из-за больного сердца не могу составить вам компанию. (Фужер местного коньяка перед этим, он все же выпил.) Если хотите, располагайтесь в этом кабинете. Если нет желания сидеть здесь, можете перенести бутылки в отведенную для вас комнату сына.

Он вышел. Я же остался в его уютном кабинете один на один с большим количеством спиртного, стоящим в углу кабинета на отдельном столике. Налив себе в стакан для смешивания коктейлей, плотного раствора из джина и водки, уселся на удобный диван перед горящим камином, сопоставляя и осмысливая услышанное.

Разведчики на пенсию не выходят. Они даже свои мемуары пишут под чужую диктовку… Я нахожусь в доме бывших кадровых разведчиков, отсюда и дворецкий с оружием под мышкой и другие непонятные люди. Видно все они находятся здесь больше для того, чтобы отслеживать каждый шаг своих т. н. хозяев. Значит и мой каждый шаг фиксируется и жестко контролируется.