Джесс - Хаггард Генри Райдер - Страница 52

Буры вновь огласили воздух кликами. Бесси рыдала, стоя поодаль, и в отчаянии ломала руки. Что касается старика, то он оперся о мачту и склонил на грудь свою седую голову. Затем он внезапно выпрямился и, в гневе потрясая сжатыми кулаками, разразился таким потоком проклятий и ругательств, что даже глумившиеся незадолго перед тем буры отступили назад, пораженные величием его горя.

Грустно было видеть, как этот добрый и богобоязненный старик с искаженным от злобы лицом, с запекшейся кровью в седых волосах, в беспорядке рассыпавшихся по плечам, и в изодранном платье, метался в разные стороны и проклинал своего Создателя, а также день, в который родился. Тяжело было слышать, как он богохульствовал и проклинал свою милую родину, свою национальность и правительство, покинувшее его. Наконец его силы истощились, он потерял сознание и, как сноп, повалился к подножию мачты, на которой печально болталось опозоренное знамя.

Глава XXVIII

Бесси подвергнута заключению

Между тем позади дома разыгралась другая сцена. После того как кривой знахарь Хендрик прикладом ружья свалил Крофта на пол, а затем принял участие в истязании несчастного старика, он вдруг пришел к заключению, что не мешает воспользоваться суматохой для того, чтобы извлечь из нее какую-либо пользу и для себя и к несчастьям старика прибавить еще немного горя — уже ради собственной выгоды. А потому, как только Фрэнк Мюллер принялся за чтение манифеста, он шмыгнул в опустевшие комнаты с намерением посмотреть, нельзя ли чем поживиться. Проходя мимо гостиной, он присвоил себе лежавшие на камине золотые часики с цепочкой, подаренные Бесси ее дядей на Рождество. После этого он прошел на кухню, где нашел множество только что вычищенных Бесси серебряных вилок и ложек, которые она незадолго до того разложила на полке, чтобы убрать в шкаф. Серебро это в количестве нескольких дюжин также бесследно исчезло в необъятных карманах изодранной военной куртки кафра. В продолжение этого занятия его сильно беспокоило рычание Стомпа, того самого пса, с которым он несколько недель тому назад впервые познакомился и который случайно оказался привязанным к своей конуре — старой винной бочке, лежавшей во дворе прямо напротив двери, ведшей из кухни во двор. Хендрик выглянул в окно и злобно усмехнулся; затем, убедившись, что собака крепко привязана к бочке, он решил свести с ней счеты. Ружье он бросил на траве возле мачты, но при нем еще оставался ассегай[46], с которым он и вышел через кухонную дверь, остановившись в нескольких шагах от конуры. Собака сразу узнала своего недавнего врага и пришла в неистовое бешенство. Она делала невероятные усилия, чтобы разорвать цепь и броситься на него. Хендрик поддразнивал ее издали и швырял в нее камни, но, опасаясь, как бы вой собаки не привлек чьею-либо внимания, заколол ее, после чего, полагая, что находится в полном одиночестве, уселся на корточки, понюхал табаку и стал наслаждаться зрелищем предсмертных страданий несчастного животного.

Между тем в действительности он вовсе не был один, ибо поблизости, скрытый в густой траве между стеной и росшими вдоль нее с внешней стороны кустарником, неслышными шагами пробирался готтентот Яньи. Время от времени он поднимал голову вровень со стеной, и наблюдал за действиями одноглазого знахаря. Яньи видимо колебался, не зная как поступить, а в это время Хендрик уже успел убить собаку.

Яньи любил животных. Эта черта, присущая всем готтентотам, весьма значительна, также как и ненависть к ним кафров. К Стомпу же он питал особенную нежность, ибо постоянно выходил гулять с ним — что, впрочем случалось довольно редко, а именно в те дни, когда он считал более безопасным и удобным для себя ходить, как и все люди, а не красться от одного куста к другому подобно пантере или ползти в траве наподобие змеи. Вид убитого животного возбудил в его сердце непреодолимую жалость и жажду мщения, и он стал обдумывать, что же ему лучше всего предпринять.

В это время Хендрик поднялся на ноги, оттолкнул ногой собаку, вынул из ее трупа ассегай и вдруг, как бы осененный внезапной мыслью, отвязал ее от цепи, взял на руки и понес в кухню, где и бросил под столом. Затем он вернулся обратно во двор, подошел к стене, сложенной из грубо отесанных камней, отодвинул один из них и в образовавшееся углубление спрятал украденные часы и серебро, после чего положил камень на прежнее место. Вслед затем он принялся уничтожать следы своего преступления и, прежде нежели Яньи мог догадаться в чем дело, зажег спичку и, оглянувшись с целью убедиться, что за ним никто не наблюдает, поднес ее к соломенной крыше дома, которая в этом месте отстояла всего на девять футов от земли. Дождей в Муифонтейне за последнее время не выпадало вовсе, а погода стояла жаркая, вследствие чего крыша была сухой, как трут. Пламя взвилось моментально и быстро охватило всю крышу.

Хендрик отступил на несколько шагов назад и оперся о каменную стену, по другую сторону которой притаился Яньи. Затем он стал хихикать и потирать руки от восторга. Это окончательно вывело из терпения Яньи. Обида была слишком велика, да и обстоятельства как нельзя более ему благоприятствовали. При нем находилась толстая палка, на которой он обычно делал свои заметки. Схватив ее обеими руками, он замахнулся и со всей силы хватил по голове одноглазого негодяя. Череп кафра оказался очень крепок, но все же не выдержал удара, и почтенный знахарь замертво грохнулся оземь.

Что касается Яньи, то он перескочил через стену, схватил за руку лежавшего без движения врага и потащил его в кухню, где и бросил рядом с убитой собакой. Затем с сердцем, замирающим от радости и страха, выбежал из кухни и запер на ключ входную дверь, после чего крадучись пополз к плантации, находившейся в семидесяти или восьмидесяти ярдах с правой стороны от дома, откуда, притаившись, мог наблюдать за пожаром, а также за тем, что делали буры.

Несколько минут спустя Хендрик очнулся и увидел себя окруженным целым морем огня, в котором вскоре и погиб, так как был слишком слаб, чтобы подняться на ноги, а его крики совершенно заглушались ревом пламени. Таков был достойный конец Хендрика.

Старик Крофт все еще лежал в обмороке, и Бесси старалась привести его в чувство. Буры же, как и подобает победителям, непринужденно курили, смеялись и шутили.

— Неужели никто из вас не поможет мне отнести его в комнаты? — обратилась она к окружающим. — Кажется, вы уже довольно натешились над страданиями старика.

Не пошевелился ни один человек, даже Фрэнк Мюллер, насмешливо смотревший на ее покрытое слезами личико.

— Это пройдет, мисс Бесси, — заметил он, — это пройдет. Я не раз видел людей в подобном состоянии. Так случается от слишком сильного нервного возбуждения или от излишнего количества выпитого вина.

При этих словах он вскрикнул и указал рукой на дом, из-под крыши которого выбивались тонкие синеватые струйки дыма.

— Кто поджег дом? — грозно спросил он. — Клянусь небом, я застрелю того, кто осмелился это сделать.

Буры встрепенулись и также взглянули в сторону пожара. В это время крыша вспыхнула, и огонь с невероятной быстротой охватил весь дом. Затем поднялся ветер и погнал пламя в их сторону, вследствие чего дым и копоть повалили им в лицо.

— Боже мой, Боже мой! Наш дом горит! — воскликнула Бесси, пораженная выпавшим на ее долю новым несчастьем.

— Слушайте, — крикнул Мюллер, обращаясь к бессмысленно глазеющим бурам, — идите скорее в дом и посмотрите, нельзя ли что спасти. Фу! Уйдем отсюда. — С этими словами он нагнулся, взял старика Крофта на руки и, сопровождаемый Бесси, понес его к плантации, той самой, в чаше которой скрывался Яньи.

Посреди плантации была разбита беседка из молодых апельсиновых деревьев. Он осторожно сложил свою ношу на кучу осыпавшихся листьев, сквозь которые пробивалась молодая травка, и затем, не говоря ни слова, поспешно удалился к месту пожара, где убедился, что к дому уже не подступиться. Через, четверть часа — вот с какой быстротой огонь произвел свою разрушительную работу — все здание представляло собой один сплошной костер, а через полчаса от него не осталось ничего, кроме голых закоптелых стен, над которыми стоял густой столб дыма. Муифонтейн представлял собой груду развалин, и только конюшня да надворные строения, крытые оцинкованным железом, уцелели от огня.