Джесс - Хаггард Генри Райдер - Страница 21

При первых словах Джона вся кровь бросилась в лицо Бесси, которое вслед за тем покрылось смертельной бледностью. Она любила этого человека, слышала от него давно желанные слова и чувствовала, что счастлива, хотя многие женщины и не признали бы этих слов достаточными. Но Бесси не была взыскательна.

Наконец она заговорила.

— Уверены ли вы, — воскликнула она, — что это именно так, как вы говорите? Я хочу сказать, что иногда мужчины под впечатлением минуты могут сделать признание и затем раскаиваться всю жизнь. Если так, то было бы странным ожидать от меня утвердительного ответа.

— Понятно, я уверен, — возразил он в негодовании.

— Видите ли в чем дело, — продолжала Бесси, водя палкой по каменной стене, — может быть, здесь, в этой стране, вы придаете мне слишком большую цену, какой я в действительности вовсе не стою. Вы находите меня хорошенькой, потому что никого, кроме буров и кафров, не видите, и то же самое могло случиться и со всяким другим. Я недостойна выйти за такого человека, как вы, — заметила она грустно, — я ничего и никого не видела. Я всего лишь простая полуобразованная девушка и, кроме приятной внешности, решительно ничего не имею. Вы — другое дело, вы светский человек, и если когда-нибудь вам суждено вернуться в Англию, я была бы для вас обузой и вам было бы стыдно за меня. Будь на моем месте Джесс, я бы сказала совершенно иное, ибо в одном ее мизинце больше ума, чем во всем моем существе.

Упоминание о Джесс вызвало в нем ощущение неожиданного холодного душа в знойный летний день. Он хотел бы, по крайней мере хоть на этот раз, изгнать Джесс из своей памяти.

— Дорогая Бесси, — воскликнул он, — зачем вам приходят в голову подобные мысли? Могу вас уверить, что стоит вам только войти в любую гостиную в Лондоне, и вы затмите всех тамошних женщин. Не думаю, впрочем, — прибавил он, — чтобы мне довелось когда-либо появиться в этих гостиных.

— Да, я не спорю. Может быть, я и хороша собой. Но как же вы не можете понять: я вовсе не желаю, чтобы вы женились на мне исключительно ради моей красоты, как это делают кафры. Если вы хотите, чтобы я вышла за вас, вы должны любить меня, мое внутреннее я, а не мои глаза и волосы. Нет, я право не знаю, что вам сказать! — И она тихо заплакала.

— Бесси, милая Бесси! — обратился к ней Джон вне себя от волнения. — Скажите мне откровенно, вы меня любите? Я знаю, что я не заслуживаю того, но если вы только любите меня, то о прочем не стоит и говорить.

С этими словами он схватил ее за руку и привлек себе, так что она не то сошла, не то соскользнула с ограды и лицом к лицу стала против него, ибо была почти одинакового с ним роста.

Два раза она поднимала на него свои прекрасные глаза, и оба раза мужество ее оставляло, но наконец любовь взяла свое — и она бросилась к нему на грудь, прошептав:

— О, Джон, я люблю тебя всем сердцем!

А здесь мы опустим завесу, ибо есть вещи, которые для всех должны оставаться священными, даже для писателя. А первая любовь женщины принадлежит к числу этих вещей.

Достаточно сказать, что они сидели рядом на каменной ограде и были счастливы, как могут быть счастливы люди, находящиеся в подобных условиях. Уже сияние на западной стороне сменилось наступившими сумерками, повеяло внезапно прохладой. Мгла спустилась на землю и скрыла вершины отдаленных гор. Одни лишь звезды да они еще продолжали всматриваться сквозь ночную темноту в неясные очертания дикой африканской природы.

Между тем дома, на расстоянии не более полумили, происходила сцена совершенно в ином роде.

Через десять минут после ухода Джона и Бесси Фрэнк Мюллер верхом на своем великолепном вороном коне подъезжал к описанной выше аллее. Яньи, находившийся в это время за деревьями, тотчас притаился в траве, оглядываясь и прислушиваясь, как будто ожидал увидеть скрытого врага или же услышать приближение хищного зверя. Он действовал по свойственному всем кафрам врожденному инстинкту, зная, что за ним никто не наблюдает. Жизнь в Муифонтейне была для Яньи настолько бедна приключениями, что он время от времени чувствовал настоятельную потребность развлечься близким его сердцу занятием. Как истое дитя природы, он жаждал встреч с хищными животными и врагами, и если таковых поблизости не оказывалось, он чувствовал себя вполне удовлетворенным, видя их просто в своем воображении.

Хотя всадник и находился еще на весьма значительном расстоянии, однако до чуткого слуха Яньи донесся стук лошадиных копыт. Тем не менее он все же счел долгом приникнуть ухом к земле и прислушаться.

— Да, это лошадь бааса Фрэнка, — пробормотал он. — У нее разбито копыто, и потому одна нога легче ступает по земле. Чего ради он сюда едет? Должно быть, для мисси. Он с ума сойдет, узнав, что мисси ушла с баасом Нилом на плантацию. Люди ходят на плантацию, чтобы целоваться, — Яньи, как видим, был довольно близок к истине. — И баас Фрэнк будет очень зол, когда об этом проведает. Он и меня прибьет, если я только об этом скажу.

Стук лошадиных копыт становился все более явственным, а посему Яньи с ловкостью змеи прополз в густую траву, растущую между деревьями, и приготовился к ожиданию. Никому бы и в голову не пришло, что в траве скрывается живое человеческое существо; даже бур догадался бы, лишь нечаянно на него наступив. Собственно, и на этот раз у Яньи не было оснований скрываться, но он это делал исключительно ради своего удовольствия.

Наконец лошадь приблизилась, и змееподобный готтентот слегка приподнял голову для того, чтобы взглянуть на всадника. Глаза его остановились на холодном лице Фрэнка Мюллера. Оно хранило задумчивое и угрюмое выражение. Он был до такой степени сосредоточен, что не обращал внимания на лошадь, которая также предавалась мечтам о спокойном стойле и потому не заметила, как попала ногой в яму, вырытую муравьедом на самой середине дороги.

«Удивительно, о чем это баас Фрэнк так замечтался?» — подумал Яньи, когда лошадь со всадником поравнялась с ним. Затем он поднялся на ноги, перешел дорогу и, скользнув на боковую тропинку, очутился у входа в конюшню, где как ни в чем не бывало остановился, прежде чем лошадь и ее владелец достигли ворот дома.

— Попытаюсь в последний раз, — прошептал красавец бур, — и если они и теперь не согласятся, то пусть вина падет на их голову. Завтра я отправляюсь в Паарде Крааль на совещание с Полем Крюгером, Преториусом[24] и прочими главарями, как они сами себя называют. Если я подам голос против восстания, то восстания не будет; если же я выскажусь за него, то оно произойдет. Поэтому, если дядюшка Крофт не выдаст за меня Бесси или она сама не согласится быть моей женой, я подниму восстание и повергну всю страну от Мыса[25] до пределов Ватерберга[26] в ужас и смятение! «Патриотизм! Независимость! Налоги!» — вот о чем они кричат до тех пор, пока сами не начинают этому верить. Эх, из-за всего этого не стоит и воевать! Вот честолюбие, мщение — это другое дело. Я готов погубить всех, кто стоит поперек моей дороги, — всех, за исключением Бесси. Если вспыхнет война, кто протянет руку помощи «проклятым англичанам»? Все побоятся. Чем же я виноват, что так люблю эту женщину? Чем я виноват, что вся моя кровь волнуется при одной мысли о ней, что я не сплю по ночам и плачу, я, Фрэнк Мюллер, который смотрел на зарезанные трупы отца и матери и не проронил ни одной слезинки. Плачу только потому, что она относится ко мне враждебно и даже не глядит на меня. О женщина, женщина! Люди толкуют о честолюбии, об эгоизме и о чувстве самосохранения как о главнейших причинах наших действий и поступков, но какая сила может сравниться с любовью к женщине! Слабенькое, хрупкое существо, игрушка, ломающаяся от неосторожного прикосновения ребенка. И в то же время она в состоянии быть двигателем мира, из-за нее могут пролиться потоки крови. И вот я стою возле колеблющегося утеса; одно усилие с моей стороны — и утес этот сорвется с огромной высоты, и шум от его падения отзовется в целой стране. Должен ли я его произвести? Для меня ведь это безразлично. Пусть Бесси и дядюшка Крофт сами рассудят. Я перебью всех англичан в Трансваале, но завладею Бесси! Я готов поступить так же и со всяким буром, стоящим на моем пути.