Джесс - Хаггард Генри Райдер - Страница 16

Глава X

Джон благополучно избегает опасности

В понедельник Джон, как и обещал, отправился в сопровождении Яньи на охоту к Хансу Кетце в шотландской тележке, запряженной лучшими лошадьми.

Он прибыл в сборный пункт в половине девятого утра и, видя множество телег и лошадей, стоящих возле дома, заключил, что он не единственный приглашенный. В самом деле, первым, кого он встретил при приближении к дому, был его недавний враг Фрэнк Мюллер.

— Посмотрите, баас, — воскликнул Яньи, — а вот и баас Фрэнк разговаривает с одним из кафров!

Разумеется, Джон не особенно обрадовался этой встрече. Он никогда не чувствовал расположения к Фрэнку Мюллеру, а со времени последнего с ним столкновения и печального рассказа Яньи просто возненавидел его. Выйдя из экипажа, он намеревался уже обойти вокруг дома, чтобы избежать неприятной встречи, как вдруг Мюллер, случайно подняв голову и заметив его приближение, подошел к нему и поздоровался с самой непринужденной улыбкой.

— Как поживаете, капитан? — он протянул руку, до которой Джон едва дотронулся. — Стало быть, и вы приехали поохотиться за оленями к дядюшке Кетце, да пожалуй еще и нас, трансваальцев, поучить, как стрелять. Да не глядите вы на меня так, будто кол проглотили. Вы, видно, все думаете о нашем недоразумении в Ваккерструме. Ну что ж, я был не прав и не стыжусь в этом признаться с глазу на глаз. Я немножко выпил и сам не отдавал себе отчета в том, что делал. Мы должны быть добрыми соседями, а потому забудем прошлое и станем добрыми друзьями. Я не злопамятен, да к тому же и религия нам это запрещает. Выкиньте эту историю из головы. Если бы только не эта обезьяна, — продолжал он, указывая пальцем на Яньи, стоявшего возле лошадей, — то ничего бы не случилось, а из-за него христианам вовсе не подобает ссориться.

Мюллер произнес всю эту тираду, точно школьник — вытверженный урок, переминаясь с ноги на ногу и глядя куда-то в сторону, из чего Джон, в ледяном молчании выслушавший произнесенную речь, заключил, что она не вылилась сама собой, а была заранее обдумана и приготовлена.

— Я вовсе не желаю с кем бы то ни было ссориться, минеер Мюллер, — отвечал он наконец, — я никогда не затеваю ссоры первый, но если меня тронут, — продолжал он угрюмо, — я сумею постоять за себя и насолить врагу. Прошлый раз вы первый задели моего слугу, а затем и меня. Я очень рад, что вы теперь сами видите свою неправоту. Что касается меня, то я вопрос этот считаю исчерпанным. — И он повернулся, чтобы войти в комнату.

Мюллер последовал за ним и, дойдя до того места, где стоял Яньи, опустил руку в карман, вынул монету в два шиллинга и бросил ее готтентоту, крикнув ему, чтобы ловил.

Яньи одной рукой держал лошадей, другой длинную палку с отметками, ту самую, которую показывал Бесси. Желая схватить монету, он нечаянно выронил палку, причем Мюллеру сразу бросились в глаза сделанные на ней зарубки, вследствие чего он тотчас же и принялся внимательно ее рассматривать.

— Что это такое? — спросил он, указывая на ряд больших зарубок, из которых иные, очевидно, были сделаны несколько лет тому назад.

Яньи дотронулся до шляпы, плюнул на «шотландца», как жители этой части Африки обычно называют монету в два шиллинга, и припрятал ее в кармане прежде, нежели решился что-либо сказать. То обстоятельство, что даривший был убийца всей его семьи, ничуть не умаляло в его глазах ценности подарка. Чувства готтентотов не отличаются возвышенностью.

— Ничего, баас, — отвечал он со странной усмешкой, — при помощи этих зарубок я веду свой счет. Если кто-нибудь прибьет Яньи, то Яньи отмечает на палке и перед тем, как ложится спать, смотрит на нее и говорит: «Придет день — и ты дважды ударишь того, кто тебя ударил один раз!» — и он делает это всегда, баас! Посмотрите, баас, какой длинный ряд этих отметок! Придет день — и я всем им отплачу, баас Фрэнк!

Мюллер бросил палку и последовал за Джоном. Дом отличался несколько лучшей постройкой, нежели дома большинства буров, и лучшим убранством внутри, хотя все же в гостиной недоставало пола, если не считать утрамбованной смеси глины с коровьим пометом, устланной шкурами убитых оленей. Посреди комнаты помещался стол, вокруг которого были расставлены самодельные кресла и диваны.

В огромном кресле в углу комнаты сидела сложа руки тетушка Кетце, жена старого Ханса, высокого роста, пожилая и довольная плотная женщина, несомненно бывшая когда-то хороша собой; на диванах же расположилось до полдюжины буров, опиравшихся на ружья, поставленные между коленями. При входе в комнату Джону бросилось в глаза, что некоторым из присутствующих не понравилось его появление, и ему даже показалось, будто один из молодых буров пробурчал что-то соседу на ухо по поводу «проклятых англичан». Тем не менее старик Кетце вышел к нему навстречу с ласковым приветствием и приказал двум дочерям, миловидным девушкам, одетым довольно изысканно, подать капитану чашку кофе. После этого Джон по обычаю буров обошел с рукопожатием всех присутствующих, начиная со старухи, сидевшей в кресле. С места никто не поднялся, — это не в обычае буров, — но каждый протянул руку и пробормотал односложное дааг, то есть доброе утро. Вообще это довольно скучная церемония, пока к ней не привыкнешь, и, окончив ее, Джон остановился, чтобы принять чашку кофе, которого он вовсе не желал, но от которого никак нельзя было отказаться.

— Капитан, кажется, роой батье? — полувопросительно, полуутвердительно обратилась к нему тетушка Кетце.

Джон отвечал кивком головы.

— Для чего капитан пожаловал в нашу страну? Не для того ли, чтобы шпионить?

Все присутствующие прислушивались сперва к вопросам хозяйки и затем тотчас поворачивали голову, чтобы слышать ответ.

— Нет, фроу[22], я приехал сюда для того, чтобы заниматься фермерством у старика Крофта.

На губах присутствующих появилась недоверчивая улыбка:

«Разве роой батье может заниматься фермерством? Конечно нет».

— В британской армии числится три тысячи человек? — вдохновенно продолжала старуха, сурово глядя на волка в овечьей шкуре, или, что то же самое, на воина, вознамерившегося заниматься хозяйством.

Все обратили глаза на Джона и в мертвом молчании ожидали ответа.

— В британской армии около ста тысяч регулярного войска, да еще столько же в индийской армии. Волонтеров же числится вдвое больше, — раздраженно заметил Джон.

Заявление это было принято крайне недоверчиво.

— В британской армии три тысячи человек, — повторила старуха с выражением полной уверенности.

— Да, да, — хором подхватила молодежь.

— В британской армии три тысячи человек, — торжественно заявила она в третий раз, — если капитан говорит, что их больше, — он лжет. Впрочем, если он и лжет, то это вполне естественно, ибо дело касается его собственной армии. Брат моего деда находился в Капштадте в то время, когда губернатором был Смит, и он видел всю британскую армию. Он ее пересчитал. Всех солдат было ровно три тысячи. Я утверждаю, что в британской армии три тысячи человек.

— Да, да! — воскликнули все хором.

Джон же почти с отчаянием глядел на ужасную старуху.

— Сколько солдат находится у вас под командой? — спросила она после наступившего молчания.

— Сотня, — быстро отвечал Джон.

— Девушка, — обратилась старуха к одной из дочерей, — ты была в школе и умеешь считать. Сколько раз сто содержится в трех тысячах?

Девушка сконфузилась и умоляюще взглянула на молодого бура, за которого вскоре должна была выйти замуж; последний грустно замотал головой, показывая этим, что бывают тайны, в которые даже и не следует стремиться проникать. Предоставленная собственным силам, девушка углубилась в вычисления, в которых немалую роль играли также ее пальцы, и наконец с триумфом объявила, что сто содержится в трех тысячах ровно двадцать шесть раз.

— Да, да, — снова подхватил хор, — ровно двадцать шесть раз!