Остров - Лаймон Ричард Карл - Страница 56

Мой дневник стал теперь моим единственным спутником.

Сев на песок, я скрестил ноги, положил дневник на колени и раскрыл его. Перелистав уже довольно пухлую его часть, я остановился на чистой странице.

Затем написал: “День?.. А кто его знает какой”, перевернул страницу и написал на следующей: “Размышления после возвращения к дневнику”.

Когда тело встретит тело...

Чтобы все это записать, понадобилось чертовски много времени. Вчера утром я начал рассказывать о своей прогулке вверх по ручью прошедшей ночью. И уже почти наполовину закончил рассказ, когда осознал, что все станет гораздо понятнее, если соблюсти хронологический порядок и поведать о том, что случилось с нами на “последнем рубеже”.

Но, видно, не получится у меня краткое изложение. Боюсь, я и не замечу, как пролетит день – и столько еще останется неописанным.

После возвращения на пляж костер я больше не разжигал (чтобы не выдать своего присутствия), так что о том, чтобы писать после заката, не может быть и речи. Пришлось прервать рассказ еще до того, как я слез с Мата.

Этим утром я завершил описание того, что случилось со мной в пропасти, и привел себя назад на берег.

Так что сейчас готов рассказать остальное, что произошло, когда я поднимался вверх по ручью (теперь уже две ночи назад) в поисках женщин. До перерыва и экскурса в недалекое прошлое я успел поведать примерно о половине пути. Но надо коснуться и неприятных вопросов и покончить с ними раз и навсегда. Только после этого я смогу с полным правом отложить в сторону ручку и заняться чем-то другим.

Последний раз вы меня видели над водопадом, рыскавшим голышом по джунглям с опасной бритвой в носке.

Место, где мы встретились с Кимберли, отыскалось без особого труда. Но без ее помощи найти дорогу оттуда к пропасти оказалось не так-то просто. Я даже заблудился. Неоднократно на глаза мне попадались знакомые валуны или деревья – все потому, что я мимо них совсем недавно уже проходил. Стало быть, я петлял кругами.

Но меня это не волновало, потому что я не спешил добраться до этой пропасти. Говоря по правде, мне туда вовсе не хотелось. Но пропасть (вернее, пространство над ней) была именно тем местом, куда мне непременно надо было попасть, так что я продолжал поиски.

И, в конце концов, все-таки попал туда. Робко выглянув из-за скалы, я обвел взглядом поле нашей битвы.

Залитое лунным светом, оно не было усеяно телами.

– Слава Богу, – прошептал я.

И расплакался. Не смог удержаться.

Потому что был совершенно убежден, что вокруг пропасти найду останки своих женщин. Если не всех, то, по крайней мере, одной или двух.

Вот и не совладал с переполнившим меня чувством облегчения.

Облегчение исчезло с последними слезами. Едва я оправился от плача, как ко мне начало возвращаться чувство реальности: отсутствие их тел, будучи само по себе отличным признаком, еще не гарантировало того, что они живы.

Уэзли и Тельма могли убить моих женщин и оттащить их отсюда. А затем зарыть, сжечь, утопить, сбросить с обрыва или унести в какое-нибудь место для своих мерзких игр – да все, что угодно.

Либо они могли увести моих женщин живыми – в качестве пленниц.

Выходя из-за скалы, я подумал, не в очередную ли западню захожу. Ведь, если разобраться, это была вражеская территория, и здесь нам уже устраивали засаду.

Присев на корточки, я вынул из носка бритву и раскрыл ее. Затем медленно стал двигаться к тому месту, где на меня было совершено нападение. С предельной осмотрительностью я подкрадывался к нему, то и дело поворачиваясь, проверяя тыл и фланги и боязливо озираясь вокруг.

Недалеко от края пропасти я нашел жилетку Конни. Последний раз я видел свою подружку именно в ней. Теперь же она валялась в тени под огромным камнем. Зажав рукоятку бритвы в зубах, я присел, поднял жилетку, развернул ее и начал рассматривать. В лунном свете ее полоски тоже выглядели серыми, только другого оттенка.

Следов крови на жилетке вроде не было – еще один хороший признак.

Бросить ее здесь я не мог, но, с другой стороны, не хотелось занимать руки. Оптимальным решением мне показалось надеть ее, что я и сделал.

И сразу же почувствовал себя ближе к Конни. Словно жилетка была живой ее частицей и могла скрасить мое одиночество. (Это многое объясняет в том, почему Кимберли почти не снимала гавайскую рубашку покойного мужа.)

Все еще сидя на корточках, рядом с тем местом, где обнаружил жилетку, я высмотрел и поднял скомканную тряпку. И хотя она была темна от запекшейся крови, меня это ничуть не встревожило. Она была похожа на кусок старой тенниски, которую использовали для перевязки Конни. Видно, она потеряла ее вместе с жилеткой.

Выбросив окровавленную тряпку, я вынул из зубов бритву, встал и продолжил поиски.

С жуткой опасной бритвой и совершенно голый, если не считать жилетки и одного носка, я, вероятно, смахивал той ночью на обезумевшего маньяка. Не иначе, свихнувшийся Крузо. Или Суини Тодд, потерпевший кораблекрушение.

Но, как бы там ни было, я продолжал прочесывать поле брани.

Топор и веревка бесследно исчезли. Наши самодельные копья и томагавки тоже не удалось обнаружить.

Складной армейский нож как в воду канул. Нож я искал с особой тщательностью: не только обошел взад-вперед весь участок, разбив его на мелкие секторы, но и облазил на четвереньках место, где я последний раз держал его, и все вокруг.

Ножа там не оказалось. Создавалось впечатление, что кроме жилетки и повязки ничего не оставили. Видимо, кто-то унес все остальное (в том числе и женщин?).

Но и крови на земле я не нашел. Что укрепило мою веру в лучшее. Ведь примени Уэзли свои мачете, кровопролитие было бы неизбежно. Даже по прошествии нескольких дней и несмотря на темноту, его следы просто нельзя было бы не заметить.

А может быть, кто-то позаботился о генеральной уборке?

И я представил себе Тельму на коленях, с ведром и тряпкой. Смешно.

В других обстоятельствах кровавые улики можно было бы присыпать листьями или землей. Но только не здесь. Не на голых скалах, преобладавших в этой местности.

Если бы была пролита кровь, хоть что-то я должен был обнаружить.

А это означало, что на этом поле битвы никого не порубили, не изрезали и не закололи до смерти.

Перед уходом я подполз к краю пропасти и заглянул вниз.

Кроме Мата, на дне никого не было.

И он, кажется, лежал на спине в той позе, в которой я его оставил.

Лежал и глядел на меня.

Нет, смотреть на меня он не мог: у него не осталось глаз. Еще там, внизу, уже когда он был перевернут, я взглянул на его лицо. Крошево: сплюснутый нос, раздробленные скулы и челюсти. А вместо глаз – жуткие небольшие кратеры.

Но возникло ощущение, что он пристально смотрит на меня. Даже мурашки поползли по коже.

А что если он сейчас встанет и начнет карабкаться вверх.

Идиотская мысль, но она пришла мне в голову.

И внутри у меня все похолодело.

Едва удостоверившись, что в пропасть не было сброшено ничего нового, я начал отползать от ее края.

Бросив прощальный взгляд на наш “последний рубеж”, я заторопился прочь.

Какое-то время мысли о Мате не выходили у меня из головы. Там внизу мы почти побратались с ним, пока я лежал верхом на нем. Но теперь мне почему-то показалось, что он ненавидит меня. Может, из-за того, что я сбежал и бросил его на произвол судьбы?

И я мысленно представил себе, как его изувеченный гниющий труп карабкается по стене расселины, чтобы свести со мной счеты.

Глупо. Но сами знаете, как это бывает. Засядет в башке какая-нибудь жуткая херовина, и попробуй от нее избавиться.

В спешке я вновь сбился с пути и какое-то время ходил кругами. Мне уже стало казаться, что за следующим поворотом я наткнусь на Мата. Но этого не произошло, и я наконец вышел к ручью.

К тому времени я был убежден, что стряхнул его с хвоста. (Знаю, что это чушь. Навеянная страхом. Ну что ж, можете меня осуждать.)