«Gaudeamus» - Андреев Леонид Николаевич - Страница 5

Дина. У вас было много знакомых?

Ст. студент. Нет, откуда же? Двое-трое ссыльных, для которых Наташа была матерью и сестрою, и только. Но у нас были книги — все деньги мы тратили на книги и журналы, и у меня была очень хорошая библиотека, товарищи, — да, были книги, эти лучшие, неизменно-верные друзья человека. Когда кругом все изнывало от скуки, и ливмя лил дождь, и пурга стучала в оконца, мы с Наташей читали, плакали и смеялись, отдаваясь творческой мечте великого друга… и у нас было светло, как в храме. И вот… пришла смерть. (Задумывается.)

Онуфрий (Блохину тихо). Хороший старик, его надо принять. Примем, Сережа?

Кочетов. А где же ваши книги?

Ст. студент. Мои книги? Я их продал, чтобы достать денег на поездку сюда, в Москву. Продал друзей… не кажется ли вам, что это похоже несколько на измену? (Улыбаясь.) Конечно, нет — в душе моей они все сохранны.

Костик. Конечно, не все продали, любимых-то небось привезли?

Ст. студент. Нет, все. Мне трудно бы было выбирать, и это уже совсем бы походило на измену. Да и не хотел я, идя в новую жизнь, сохранять какую бы то ни было материальную связь с прошедшим. Несколько карточек Наташи и моей девочки, да разве еще вот эта седая голова — это все, что осталось у меня от прожитого.

Козлов. Значит — начинать жизнь с начала?

Ст. студент(серьезно). Да. С начала.

Костик. А не боязно? Дело-то вы серьезное затеяли.

Ст. студент. Да, я знаю… Нет, не страшно.

Костик. Ну — в добрый час тогда. Дорога-то дальняя!

Лиля(растроганно). Дай вам Бог! Дай вам Бог!

Онуфрий(мрачно покачивает головою, тихо). А на новорожденного все-таки не особенно похож. Э-эх, лучше бы уж лысый был!

Дина. А скажите… если вам не трудно об этом говорить… от чего умерла ваша жена?

Ст. студент. Девочка принесла с улицы дифтерит. Обе они умерли почти в один час. Да, умерли… ну, а я продал книги и приехал сюда. По счастью, мне выдали жалованье за то время, как я был болен, и теперь я человек совсем обеспеченный. (Смеется.)

Лиля. А вы долго были больны?

Ст. студент. Около года. Я был в больнице для душевнобольных.

Молчание.

Ст. студент(обращаясь к Лиле). На «Фаусте», где мы были с вами вместе, я вспоминал Наташу. Я ей рассказывал все оперы, какие видел, даже представлял немного, и «Фауста» она знала хорошо… Кажется, это вы, товарищ, привели стихи Эдгара Поэ?

Гриневич. Я.

Ст. студент. А помните вы конец?.. «И в мерцаньи ночей, я все с ней, я все с ней, с незабвенной — с невестой — с любовью моей»… Да.

Лиля. Вот что, вы приходите к нам, мы с Верочкой живем. И я к вам ходить буду, можно?

Ст. студент. Сердечно буду рад.

Лиля. Я буду называть вас Старым Студентом — хорошо? (Утирает слезы.)

Петровский. Размокропогодилась наша Лилюша.

Онуфрий. А тебя не трогают, ты и молчи. Видишь, народ безмолвствует.

Ст. студент(поднимая голову). Да… И вот, товарищи, я пришел к вам, примите меня. Правда, я немного стар, и среди ваших черных голов моя может казаться странною и наводить на печальные мысли… но я искренно предан науке, горячо люблю молодость и смех и во всем буду хорошим товарищем. Примите меня.

Молчание.

Костик(мрачно). Что же, можно. У нас в уставе есть примечание к параграфу пятнадцатому, так по этому примечанию, в исключительных, конечно, случаях…

Козлов. Вспомнил!

Общий смех.

Ст. студент(улыбаясь). Чему они?

Дина(смущенно). Да так. Наш Константин Иванович ужасный формалист, и если в правилах чего-нибудь нет, так он тут же сочиняет примечание.

Тенор. Законник!

Во время дальнейшего разговора Стамескин и Онучина прощаются с Диной и уходят.

Костик. Ну ладно, законник. Надо же оформить, с меня же потом спросите. Ну, а кто рекомендует?

Лиля. Я.

Петровский(тонким голосом). Мы с Верочкой.

Костик. Да нельзя же так, Лиля, вы сами сейчас только увидели товарища. Тогда и все мы можем рекомендовать.

Лиля. Ну все и будем рекомендовать — тем лучше.

Тенор. Петр Кузьмич, чай готов. Пойдемте, я проведу вас в столовую.

Дина. Ну, ушли! Что же вы не идете в столовую, Петр Кузьмич? И я с вами пойду, я вас чем-нибудь покормлю. Вы устали, бедный? Мы вас замучили.

Ст. студент(идя). Я так тронут вашим сердечным товарищеским приемом, Дина. Сегодня я впервые почувствовал себя действительно молодым и сердечно…

Уходят в столовую. Здесь непродолжительное молчание.

Онуфрий. Старенек.

Кочетов. Да, есть тот грех.

Блохин. С-седой.

Козлов. Седой. А бородка-то клинушком, чтобы поменьше казалась. Бодрится.

Онуфрий. Бунтует. (Вздыхая.) Э-эх-ма! Вот она жизнь-то, Сережа. Живешь так-то, живешь, ничего и не чувствуешь, а там хвать — снег тебе на голову и выпал. Холодно небось голове-то, вороны каркают… брр! Нет, никуда я не уйду из университета, тут я жил, тут я и умру. Не вылезу я из тужурки, штопором меня не вытащишь, честное слово!

Петровский. Да он ничего, он держится.

Онуфрий. Эх-ма! Принять-то, конечно, принять, а только по совести скажу: старик сомнительный. Влюбится еще — такой он тут размазни наделает, в глубоких калошах не пролезешь.

Лиля. Свинство так говорить! Он жену свою любит.

Онуфрий. Мертвую-то? Кто же мертвых любит искренно — одни гробовщики. А такие, как они, без любви не могут, я их знаю. Эх, Лиля, Лилюша, душа моя милая: перед любовью да перед временем всякий человек подлец.

Козлов(запевает). «Наша жизнь коротка — все уносит с собою, наша юность, друзья, пронесется стрелою».

При первых звуках песни торопливо выходит Старый студент с бутербродом в руке. Присоединяется к хору; на глазах у него слезы умиления. Не поет один Онуфрий.

Хор. «Проведемте ж, друзья, эту ночь веселее — пусть студентов семья — соберется теснее».

ВТОРОЕ ДЕЙСТВИЕ

Зима. Меблированные комнаты Фальцфейна на Тверской. Комната Старого Студента, очень чистенькая, содержимая в большом порядке. Шведская гимнастика, под диваном гири.

Утро; по окнам видно, что на дворе сильный мороз. Светит красноватое зимнее солнце. В комнатке тепло.

За дощатой, не доходящей до потолка перегородкой ворочается проснувшийся Тенор — он тут ночевал; крякает, пробует голос. На небольшом коротком диванчике смятая подушка и студенческое пальто. Только что принесен номерной, сильно кипящий самоварчик со сломанной ручкой крана; на столе свежий хлеб, газета. Старый Студент, умытый, чистый, заваривает ложечкой чай и ставит чайник на конфорку.

Ст. студент. Ну, вставай, Саша, вставай, довольно ворочаться. Соберись с духом и встань. Я уже и гимнастикой успел позаняться… Вставай, чай готов. Ты какой хлеб любишь, я твоего вкуса еще не знаю? — Я взял французскую булку. Но, может быть, ты любишь сладкий хлеб, так говори, я сейчас пошлю.

Тенор(сердито). Отстань!

Ст. студент. Ну, ну, не сердись, какой ты сердитый. Вставай, голубчик. Оттого, что ты валяешься, тебе еще хуже. Умойся и иди. Ты и спал-то одетый, чудак.

Тенор. Не хочу умываться.

Ст. студент(тихо смеется). Ну не надо, не умывайся. Иди так. Я тебе налил, слышишь? Хлеб, брат, какой удивительный, совсем теплый.

Тенор. Ну ладно, иду. Хлеб! Эх! (Выходит из-за перегородки, не умыт, волосы в беспорядке, вид крайне мрачный.)

Ст. студент. Вот твой чай.