Венера с пистолетом - Лайл Гэвин - Страница 32

Он остановился.

– Вот это единственное, что можно продать немедленно.

Это была гравюра. Небольшая, примерно девять дюймов на одиннадцать, аккуратно вставленная в рамку, так что сырость до нее еще не добралась. Мне она показалась смутно знакомой; рыцарь в латах на коне, со склоненным копьем, на конце которого развевалось что-то пушистое, а рядом старик с лицом, напоминающим череп, и шлемом, полным змей, а за ним еще кто-то с мордой дикого кабана и торчащими рогами. Одним словом, вы понимаете, символика смерти.

– Дюрер, – сказал Гарри.

Даже я мог предположить это, особенно после того, как заметил монограмму «АД» на верстовом столбе в левом нижнем углу гравюры.

Я просто кивнул и мы пошли дальше.

Мы прошли еще через две комнаты меньших размеров, но также загроможденных гниющими вещами, как и первая. С меня было достаточно. Я присел на зеленый плюшевый диванчик, но тотчас вскочил, так как сидеть на нем было все равно, что на куче водорослей.

– Я вас покину, дружище. Здесь для меня ничего нет.

– А вы не хотите приобрести вот эти доспехи?

Я уже заметил их – но заделать дыры, проеденные ржавчиной, было невозможно: стоило их коснуться, краска сразу отвалилась бы. Я покачал головой.

– Это все ваше, Гарри.

Он виновато улыбнулся и я его покинул.

Возвращаясь по коридору, я остановился, чтобы еще раз взглянуть на гравюру Дюрера. Затем осторожно оглянулся и обнаружил, что Гарри не видно, тогда я снял гравюру и спрятал ее за карту, прислоненную к стене. Потом нашел на полу что-то похожее по размерам и повесил на стену в том же месте; в любом случае, в том, как все висело, не было никакой системы. Заметить это мог только Гарри, да впрочем не смог бы и он. В любом случае он не стал бы утруждать себя, чтобы вернуться и посмотреть; если он думал обо мне точно так же, как я о нем, то должен был предположить, что я сразу украду эту гравюру. То, что я оказался чуть более честным, поразило меня самого.

Спустившись вниз, я побродил некоторое время, пока не нашел старую уборщицу, или повариху, или кем она там была, несущую большую кастрюлю суповых костей. Даже этот запах был уже гораздо лучше.

– Синьора, вы были так добры, – сказал я, как подобает вежливому и благовоспитанному старому английскому джентльмену. – Molto grazie[27]. Не позволите ли вы отблагодарить вас за потраченное время?

Она бросила на меня быстрый подозрительный взгляд, но мои две тысячи лир моментально исчезли где-то в складках ее одежды. Именно где-то; где конкретно, сказать было невозможно. Ниже длинного на венецианский манер лица она выглядела как пудинг, подошедший для духовки.

Я вытащил записную книжку.

– Здесь у вас есть несколько прекрасных картин. Они весьма заинтересуют моих клиентов. Не мог бы я узнать имя адвоката, который занимается имуществом?

Еще один подозрительный взгляд, после чего она сказала:

– Синьор Фоскари.

– Вы очень любезны. Он хороший адвокат?

Ее тело качнулось, похоже, она пожала плечами.

– Он – вор.

Ну, я конечно на это надеялся, но вслух лучше было этого не произносить. Потому я просто поклонился и откланялся.

– Вы были очень любезны.

Она наблюдала за мной и, когда я был уже почти у самой двери, сообщила:

– Он сейчас в Сан-Микеле, занимается обустройством могилы ее светлости.

Затем она вынула руку из-за спины и сделала большой глоток из стакана с прозрачной жидкостью: думаю, там была граппа. Это в десять-то часов утра!

Оказавшись наконец во дворе, я остановился и закурил тонкую сигару. Мне хотелось ощутить запах чего-то горящего, а не гниющего.

21

Мне все еще нечего было делать, и потому я двинулся прочь от Большого канала, пробираясь зигзагами по узеньким улочкам до тех пор, пока не вышел на набережную с северной стороны. Отсюда был виден Сан-Микеле, лежавший в нескольких сотнях метров по ту сторону спокойной воды, гладкой и тусклой в тумане. Просто низкий остров с выложенным красным кирпичом стенами и остроконечными верхушками кипарисов, толпившихся за ними.

От набережной на остров регулярно ходили паровые катера, но прежде всего я зашел в кафе, чтобы пропустить глоток спиртного, – да, я понимаю, в половине одиннадцатого утра это неприлично – и позвонить. Получилось так, что мне повезло и я поймал Элизабет Уитли.

– Я ухожу; у меня назначена встреча, – сухо сказала она. – В чем дело?

– Гравюра Дюрера.

– Откуда вы знаете?

– Я видел монограмму – «АД» и дату: 1513. Но я думаю, что Дюрера узнает каждый.

– Вот почему его столько раз подделывали.

Я мог бы ей сказать, что Гарри разделяет мою точку зрения, но, вероятно, это не произвело бы на нее впечатления. В любом случае мне же велено было держаться подальше от сеньора Барроуза, не так ли? Потому я сказал:

– Ну ладно, предположим, что гравюра подлинная – сколько бы она могла стоить?

– Как я могу сказать? Я же ее не видела.

– Ну, там рыцарь на коне и парень с лицом как у черепа держит большие песочные часы, а позади них нечто, похожее на дьявола. Я думаю… ну примерно так, как в тех шведских фильмах…

– А как вы думаете, откуда Бергман взял свои идеи? Вполне возможно, что это гравюра, известная под названием «Рыцарь, Смерть и Дьявол»; таких существует несколько. Если так, то она может стоить… примерно семь тысяч долларов.

– Вы хотели бы приобрести ее за такую цену?

– Да-а. У нас есть еще один Дюрер в Нью-Йорке; они бы составили неплохую пару. Но я ничего не скажу, пока не увижу сама.

– Конечно. Но вы сможете быстро достать эти деньги, не прибегая к помощи Манагуа?

– Я могу распоряжаться суммами до десяти тысяч, но…

– Не беспокойтесь, моя милая. Я позвоню вам позже. У меня тоже встреча.

Сан-Микеле – это кладбище и ничего больше, если не считать церкви и контор, ну, и всего прочего. Несколько акров плоской земли пересечены аккуратными дорожками, посыпанными гравием, стенами, рядами кипарисов, и все это вместе стоит на костях более чем пятидесяти поколений венецианцев. Конечно, если те оставили для этого достаточно наличных. На первых нескольких лет вы получаете участок в аренду бесплатно, но затем начинаете за нее платить – иначе вас выкопают и похоронят в муниципальной общей могиле в углу кладбища. Венеция – довольно дорогое место, чтобы умирать.

В конторе мне назвали новый адрес леди Уитерфорд, объяснили, как туда пройти, и я снова выбрался на холод. Вокруг в то утро было сравнительно спокойно: рабочий с тачкой, несколько котов, кравшихся вдоль стены, и только откуда-то доносилось меланхоличное постукивание каменщика, возводившего новое надгробие. Если не считать этого, здесь были только я и туман.

Но там не было ничего вызывающего дрожь, печального или даже просто впечатляющего. Я хочу сказать, что вы могли бы стоять здесь и убеждать себя, что находитесь наедине с Бог знает сколькими тысячами мертвых, но здесь не было ничего общего с той идеей смерти, которая охватывала вас на французских военных кладбищах. Здесь все было слишком чисто, слишком аккуратно, современно – в отличие от самой Венеции – и слишком беспорядочно. Здесь не было двух одинаковых могил; семейные усыпальницы походили на небольшие часовни, даже с двориком, и все закладывалось сбоку в каменную стену высотою в шесть футов, словно в картотечные ящики. Я думаю, тут не приходилось опасаться, что парень, который окажется наверху, свесит ноги или захрапит.

В конце концов я нашел место последнего отдыха леди Уитерфорд – я хочу сказать последнее до тех пор, пока она не нарушит обязательства по уплате ренты и не будет помещена в общую могилу теми же людьми, что сейчас стояли около могилы. Там была пара рабочих и высокий худой человек с сизым носом, в черном пальто и черном котелке, они яростно спорили по поводу могилы. Что же касается самой могилы, по размерам и форме она походила на двуспальную кровать из мрамора.