А.Беляев Собрание сочинений том 7 - Беляев Александр Романович - Страница 59

Лава шуршала и обламывалась под ногами лошадей. Солнце заходило. Внизу залив уже покрылся сизой дымкой. Там наступил короткий южный вечер. На горе солнце выхватило из наступающего мрака несколько домиков, и они стояли, точно раскаленные внутренним огнем кратера. Близость вершины сказывалась. Все круче поднималась гора, воздух уже не был такой ароматный. Отдавало серой. Лошади ступали с трудом. Проводник слез с лошади. Мы последовали его примеру. Мальчишка взял за повода наших лошадей, привязал к какому-то торчавшему из-под куста сухому сломанному стволу, и мы пошли пешком.

С тех пор, как мы оставили лошадей и пошли пешком, начались наши мытарства. Дорога все круче поднималась в гору, куски лавы выкатывались из-под ног, мы падали, поднимались и снова падали… Почти совсем стемнело… Кругом ни кустика, ни травинки: одна черная, сухая, шуршащая под ногой лава. А впереди, по-прежнему недосягаемо высоко, курилась верхушка Везувия, четко вырисовываясь своими иззубренными краями на фоне неба.

Казалось, не будет конца этому восхождению. Мы изнемогали от усталости.

Временами попадались расщелины, из которых тянуло серным паром.

Я вложил руку в одну из таких расщелин. Внутри было тепло и влажно.

Привыкший к таким экскурсиям юный «погонщик» неутомимо бегал, беспрерывно повторяя «по-русски»:

— Караше?

Но это уже не смешило нас, и мы хмуро отвечали:

— Очень плохо!

— Уошень плехо? — переспрашивал он, поднимая брови, потом кивал утвердительно головой и начинал петь: — Кара-шо-о-о!

Проводник старался занять нас своими «научными» объяснениями.

Подойдя к одной из более крупных расщелин, он с серьезным видом стал уверять нас, что именно из этой расщелины вытекла лава, залившая Помпею.

Причем он с таким жаром, точно был сам очевидцем этой ужасной катастрофы, рисовал картину гибели тысяч людей в расплавленной лаве. Мы пытались возражать, что Помпея погибла не от расплавленной лавы (lava di fuoco), а от грязевых потоков (lava d’aqua) и пепла, но он так был оскорблен «этими выдумками», что мы поспешили согласиться с ним и терпеливо выслушали его повесть, красноречиво переданную не столько словами, сколько мимикой, жестами и междометиями.

Но нам суждено было расстроить еще больше нашего экспансивного проводника.

— Зальет вас когда-нибудь опять Везувий за то, что вы так безбожно обираете иностранцев! — сказал ему мой товарищ.

Ни я, ни товарищ не сказали бы этой шутки, если бы знали заранее, какой неожиданный она произведет эффект.

Проводник буквально побледнел, лицо его передернуло, в глазах засверкали слезы, и, когда он стал говорить, мы не узнали его голоса, тихого, дрожащего, с такими хватающими за душу жалобными нотками…

Он говорил быстро-быстро, точно спешил оправдаться и перед товарищем, и перед небом, и перед парящим над окрестностями грозным богом — Везувием.

Говорил о своей семье, о своих малых детях, которым нужны макароны, о Куке (громадное комиссионное предприятие для туристов), наживающем миллионы, о богатстве иностранцев, о своей трудовой жизни.

Так говорить мог только суеверный человек, для которого Везувий действительно всемогущее существо, кормящее всю его семью, но один вздох которого может в буквальном смысле испепелить.

Мы пытались, как могли, успокоить нашего проводника, но он еще долго жалобно оправдывался.

До вершины осталось немного, и мы решили отдохнуть. Подошва Везувия уже терялась во мраке. Прибрежные огни полумесяцем оковали залив.

— Сорренто, Портичи, Капри! — пояснил проводник, указывая на разбросанные внизу огни.

— Карашо-о? — не унимался неутомимый мальчуган, вертевшийся около нас.

— Очень хорошо! — ответили мы.

Мальчик с гордостью посмотрел на нас, точно он был королем над этим сказочно-красивым королевством.

Он точно вырос, этот маленький итальянец!

Какая гордая, стройная осанка, как горят его глаза. Нет, он положительно наследный принц этого королевства, несмотря на изодранные башмаки и костюм!

В глазах старика, устремившего свой взгляд на далекие огни, светилось какое-то нежное обожание.

(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-390', c: 4, b: 390})

Удивительный народ эти итальянцы!

Неряшливость они умеют соединить с глубоким пониманием прекрасного, жадность с добротой, мелкие страстишки с истинно великим порывом души. Итальянец может подарить первому встречному самое дорогое, что у него есть, и убить за пять чинтезимов.

Каждое мгновение он меняется до неузнаваемости. Он может оттолкнуть своей жадностью, назойливостью и в следующее же мгновение заставляет забыть вас все это, покоряет красивым порывом своей пламенной души.

Еще один поражающий контраст: беззаботное, детское веселье непосредственно переходит у него в глубокую грусть. Откуда она?

Точно в его душе преломились контрасты природы: сегодня безумно расточительной в своих дарах, завтра беспощадно жестокой.

Везувий — это символ, это бог Южной Италии. Только здесь сады на этой черной лаве, под которой где-то внизу бурлит до времени смертоносный огонь, становится понятно обожествление сил природы, царящих над маленьким человеком, таким же беззащитным, несмотря на все завоевания культуры, каким он был тысячи лет тому назад в цветущую Помпею.

Однако пора!

Мы встаем и отправляемся в дальнейший путь. Куски лавы становятся крупнее, и это еще больше затрудняет восхождение.

Клубы белого пара все растут. Иногда выбрасывает большое «облако» пара, и оно чуть-чуть «румянится» снизу отсветом из кратера, быстро поднимается вверх, все расширяясь, пока не распластается высоко над кратером и тихо потянет в сторону, далеко, далеко от кратера.

Все больше пахнет серой и еще чем-то удушливым.

Мы заходим в кратер с подветренной стороны, чтобы избавиться от дыма.

Еще несколько шагов по волнам застывшей лавы, и мы у самого края кратера.

— Вот! — сказал проводник, указывая рукой на жерло кратера, и молча уселся на одном из уступов лавы.

Приумолк и мальчик, усевшись у ног старика.

Все пространство жерла было наполнено едким, удушливым паром. Он то стлался по черным, изъеденным влагой и теплом, неровным краям жерла, то белым клубком вылетал вверх, точно из гигантской трубы паровоза. И в этот момент где-то глубоко внизу тьма освещалась точно далеким заревом пожара.

Молчание нарушалось только глухим шорохом и стуком обламывающихся и падающих в глубину камней. Вот, где-то во мраке, срывается большой камень, и слышно, как он ударяется о выступы жерла; звуки ударов доносятся все глуше и глуше, пока наконец не сливаются с жутким шорохом кратера…

По этим удаляющимся звукам угадывалась неизмеримая глубина кратера…

Из жерла тянуло влажным теплом. Я обломал несколько кусков лавы и бросил их далеко от края. Они беззвучно потонули в белом дыму, и как мы ни напрягали слух, нам не удалось услышать стука их падения…

Жутко!

Неожиданно ветер переменил направление, и нас вдруг окутало пеленой белого, удушливого пара. Мы отбежали от кратера, но пар преследовал нас, и мы не знали, куда от него укрыться. Проводник быстро подбежал к нам, взял за руку и по каким-то тропинкам быстро вывел нас из полосы серного дыма.

Мы вздохнули полной грудью. Кружилась голова.

Пар стлался по краю кратера так, что подойти к нему вновь было невозможно.

Пора возвращаться… Мальчик сразу оживился, побежал вниз стрелой и скрылся во мраке. Спускаться вниз оказалось еще труднее. Проводник зажег факелы. Красный свет осветил небольшое пространство черной лавы, вне этого круга, казалось, стало еще темней.

Только пары будто побелели и громадным столбом, расходящимся вверху, стояли над кратером.

Вскоре поднялась луна, и мы потушили факелы. Стало так светло, что мы могли различить внизу белеющийся «мертвый город», — Помпею. Мы быстро шли вперед и скоро увидали нашего мальчугана, выводящего из кустов лошадей. Приятно было наконец сесть на лошадь. Мальчик уже не цеплялся за хвост лошади, он шел около нас, распевая известную итальянскую песенку «Santa Lucia».