Приключения Рольфа - Сетон-Томпсон Эрнест - Страница 31

Оленьим двором называется обыкновенно такое место, где олени в течение всей зимы живут большим обществом и так плотно утаптывают на нём снег, что он на большом протяжении становится твёрдым, и они свободно бегают по его поверхности. Для этого олени выбирают обыкновенно такое место, где они могут найти обильный корм и хорошее убежище. Там не бывает снежных заносов, и олени, передвигаясь постоянно с места на место, оставляют целую сеть следов по всем направлениям, и в поисках за пищей постепенно увеличивают занимаемую ими площадь. Они не прочь были бы оставить свой двор во всякое время, но не могут, ибо повсюду встречают глубокий рыхлый снег, на поверхности которого они чувствуют себя беспомощными.

Дойдя до хорошо протоптанных следов, охотники сняли лыжи и спокойно двинулись вперёд по оленьим тропинкам. Они увидели две мелькнувшие в чаще фигуры и догадались, что под густым покровом её скрывается ещё множество других. Они направились к тому месту, где слышалось карканье во?ронов, и оказалось, что зловещие птицы пируют не над одним оленем, а над целыми тремя и притом недавно убитыми.

Куонеб внимательно осмотрел следы и сказал:

— Пантера!

Да, в олений двор забралась пантера, кугуар или горный лев; она поселилась здесь, как крыса в лавке торговца колониальными товарами. Достаточно ей было немного потрудиться, чтобы доставить себе обильное пиршество.

Пантере весело, зато оленям грустно. Убийца жаждет уничтожения и убивает часто ради одного наслаждения убийством. Он не может иной раз съесть и четверти убитых им жертв, которые становятся, таким образом, главным источником пропитания для десятков во?ронов, для лисиц, куниц и рысей.

Куонеб решил прежде, чем охотиться на оленя, сделать круговой обход в надежде встретить пантеру. Он спустил с привязи Скукума, чтобы ободрить его и дать ему возможность выказать все свои таланты.

Гордый Скукум пустился вперёд, и появление его, судя по его громкому лаю, произвело смятение оленей. Вдруг он почувствовал какой-то новый для него, раздражающий запах и сразу переменил тон, видимо чем-то испуганный. Лай его слышался теперь с западной стороны в самой скалистой части леса. Он, по-видимому, выследил какую-то добычу, так как голос его всё время слышался в одном и том же месте.

Охотники поспешили в ту сторону; собака стояла под густым кедром и с бешенством на кого-то лаяла. Они подумали прежде всего, что на дереве дикобраз, но, присмотревшись внимательно, увидели, что под деревом сидит огромная пантера; она была не особенно взволнована, считая, вероятно, недостойным себя карабкаться на дерево, и ничем не выказывала своего внимания собаке, только морщила нос и слегка шипела, когда та подступала к ней ближе.

Появление охотников дало новый оборот всему этому зрелищу. Пантера подняла голову, прыгнула на большое дерево и поместилась на разветвлении сучка. Мужественный Скукум бросился к стволу, громким лаем угрожая ей взобраться на дерево и растерзать её на куски.

Охотники поняли, что им представляется редкий и благоприятный случай сохранить для себя стадо оленей, а потому обошли дерево, отыскивая более удобное место для выстрела. Но со всех сторон они встречали какое-нибудь препятствие. Можно было подумать, будто сами ветки защищают пантеру: отовсюду которая-нибудь из них мешала прицелу.

Тщетно обойдя кругом, Куонеб сказал Рольфу:

— Ударь её чем-нибудь, чтобы она двинулась с места.

Рольф умел хорошо попадать в цель камнями, но не мог найти ни одного. Поблизости того места, где они стояли, протекал незамерзающий родник; обледеневший над ним снег превратился в твёрдый снежный ком. Рольф бросил им в пантеру и попал ей в нос. Пантера подпрыгнула от неожиданности и свалилась с дерева в снег.

Скукум в ту же минуту очутился подле неё, но полученная им пощёчина сразу изменила его тактику. Пантера вслед за этим скрылась из виду, но мужественный Скукум решил следовать за нею на расстоянии десяти футов и лаял, как сумасшедший.

Больше от неудовольствия, чем от страха, пантера взобралась на низкое дерево; Скукум поскакал с бешеным лаем, протаптывая вокруг дерева дорожку. Охотники осторожно, не делая ни малейшего шума и стараясь держаться не на виду, приблизились к дереву. Пантера всецело была поглощена созерцанием удивительной дерзости собаки, а потому Куонеб подошёл ещё ближе, прицелился и выстрелил. Когда рассеялся дым, пантера лежала на боку, судорожно подёргивая ногами, а Скукум храбро тащил её за хвост.

«Моя пантера, — как бы говорил он, — что бы вы сделали без меня?»

Пантера на оленьем дворе — тот же волк в овечьем стаде. Она за зиму перерезала бы всех оленей, хотя их было в десять раз больше, чем ей требовалось для пищи. Охотники и олени могли считать большим счастьем для себя, что им удалось отделаться от пантеры, а её превосходный мех в качестве благородного трофея занял в последующие за этим годы весьма почётное место.

42. Воскресенье в лесу

Рольф по-прежнему исполнял свои воскресные традиции, и Куонеб до некоторой степени принимал их во внимание. Любопытен тот факт, что краснокожий выказывал несравненно больше терпимости к религиозным верованиям бледнолицего, чем бледнолицый по отношению к краснокожему.

Песни Куонеба, обращённые к солнцу и духу, и обычай его жечь щепотку табаку и усы животных казались Рольфу нелепостью, безвредной, правда, но всё же нелепостью. Дай он им другое название, вроде гимнов и фимиама, Рольф выказал бы к ним больше терпимости и уважения. Он забыл слова своей матери: «Если человек делает что-нибудь искренне, веруя в то, что он поклоняется Богу, значит, он поклоняется Ему». Он не любил, чтобы Куонеб пользовался топором или ружьём в воскресенье, и индеец, понимавший, что такие поступки его являются «худым снадобьем» для Рольфа, воздерживался от работы и охоты. Но Рольф не научился уважать красных ниточек, которые индеец вешал на череп оленя, хотя понимал, что надо предоставить индейца самому себе, дабы не поселить раздора в лагере.

Воскресенье было для Рольфа днём отдыха, а Куонеб сделал его днём песен и воспоминаний.

Был вечер воскресенья, и оба они сидели в хижине, наслаждаясь огнём, горевшим в печке, тогда как снежная буря шумела на дворе и стучалась в окна и двери. Рольф наблюдал за тем, как белоногая мышка, член семьи, жившая в хижине, пыталась несколько раз подойти к носу Скукума таким образом, чтобы тот не мог схватить её. Куонеб лежал на куче оленьих шкур: во рту у него была трубка, руки его были заложены под голову. В хижине чувствовалась атмосфера довольства и братства; вечер был ещё не поздний, когда Рольф прервал молчание:

— Был ты когда-нибудь женат, Куонеб?

— Да, — отвечал индеец.

— Где?

— В Мианосе.

Рольф не решался больше задавать вопросы и стал ждать благоприятного случая. Он понимал, что в делах подобного рода надо быть очень деликатным и что бывает иногда достаточно одного прикосновения, чтобы открыть дверь или навсегда закрыть её. Он лежал и ломал себе голову над тем, как узнать то, что он желал. Скукум крепко спал, а Куонеб и Рольф следили за тем, как мышка быстро шмыгала по жилищу. Вот она подошла к берёзовой палке, стоявшей у стены, на которой висел том-том. Рольфу очень хотелось, чтобы Куонеб взял его, чтобы звуки том-тома раскрыли ему душу, но он не смел просить его об этом: такая просьба могла вызвать обратные результаты. Мышка тем временем скрылась за берёзовой палкой. Рольф видел, что палка эта при падении должна непременно зацепить протянутую верёвку, один конец которой был на гвозде, где висел том-том. Рольф крикнул на мышь; палка сдвинулась с места, зацепила верёвку, и том-том с глухим стуком упал на пол. Рольф, встал, чтобы повесить его на место, но Куонеб что-то проворчал, и Рольф, оглянувшись в его сторону, увидел, что он протягивает руку к том-тому. Предложи ему то же самое Рольф, он, наверное, отказался бы; теперь же индеец взял инструмент, осмотрел и, согрев у огня, запел песнь о Вабанаки. Пел он нежно и тихо. Рольф, сидевший подле него и в первый раз слышавший полностью всю эту песнь, получил новое понятие о музыке краснокожих. По мере того, как певец пел своеобразную по своей прелести и переливающимся горловыми нотами песнь о «Войне Кэлускепа с магами», в которой сказался дух его народа, лицо его всё более и более прояснялось и глаза загорались воодушевлением. Затем он запел песнь влюблённых «На берёзовой лодке»: