Два билета на электричку. Рассказы - Алешковский Юз - Страница 8

Матвей Иванович как-то незаметно повёл носом и наморщил лоб. В классе всё ещё прекрасно пахло ананасом.

Потом он спросил:

— Что у вас тут происходило? Честно.

Тогда Людка сказала:

— Мы вчера решили… Ну, в общем, для закрепления материала по Южной Америке съесть ананас. И съели. Вот только кожура осталась. Мы, как туземки, сделаем из неё бусы и браслеты.

Матвей Иванович посмотрел на кожуру, его обычно строгое лицо подобрело; он кашлянул и тихо прочитал наизусть:

…Случайно на ноже карманном

Найди пылинку дальних стран,

И мир опять предстанет странным,

Закутанным в цветной туман…

…Это — Блок.

А я понюхал нож и вздохнул: уж очень он был вкусным — этот ананас из далёкой страны.

Самый красивый гриб

В нашей деревне раньше всех петухов просыпается петух моей бабушки. Он долго, как горнист, тянет первое «кукареку!»

Соседский петух Гусар сразу же начинает злобно квохтать. Потом он тоже кукарекает, но как-то сипло и скрипуче, словно спросонья откашливается. Бабушкин петух побеждает Гусара в пении, но проигрывает ему в боях и к концу лета теряет больше половины перьев.

Бабушка однажды сказала:

— Не горюй, Петенька, не горюй. Ведь ты — артист, а Гусар — хулиган.

…Я сидел на крыльце, цедил из крынки молоко и смотрел, как Петенька и Гусар готовятся к бою.

Они неподвижно стояли друг против друга, вытянув нахохленные шеи. Кончики их клювов едва заметно то опускались, то поднимались, как носики весов в сельпо. Я смотрел на петухов, а Мишка и Борька почему-то всё не шли и не шли. Мы ещё вечером договорились пойти на зорьке по грибы.

Увидев, что с Мишкой и Борькой идёт Зойка, я задохнулся от злости и бросил в петухов брикетом торфа.

Эта Зойка лучше всех играла в «чижика» и на днях маяла меня почти целый час.

Я обиженно заявил Мишке и Борьке, когда они подошли поближе:

— Договорились вчера?.. Договорились! И гоните её! Или я, или она!

— Пошли, Зойка! — сказал Мишка.

Я тут же перестал считать его самым справедливым человеком в деревне.

Зойка, грустно стоявшая поодаль, виновато на меня посмотрела. А Борька, который был очень жадным, наверно, подумал: «Без тебя мне больше грибов достанется…» — и тоже сказал:

— Пошли, Зойка!

Это меня ошарашило, но я, сам того не замечая, поплёлся следом за ребятами.

На краю оврага, за которым начинался большой лес, Мишка обернулся и, увидев меня, что-то сказал Борьке и Зойке. Они присели на пенёчки, глядя в мою сторону. Когда я подошел, Мишка сказал:

— Мы тут соревнование устроили. Первая премия тому, кто больше всех соберёт, а вторая — за самый красивый гриб. Будешь?

Я не хотел разговаривать. Я только дышал от злости часто и жарко, как дракон из киносказки, а потом крикнул:

— Из-за вас забыл жратву и лукошко!

Борька сказал:

— Вечно на чужое надеешься.

Тогда я снял рубашку, затянул узлы на вороте и на рукавах и сказал:

— Ещё увидите! — и первым зашёл в густой березняк.

Я сразу забыл о Зойке, о ехидном взгляде Борьки и о том, что без рубахи в лесу ещё холодновато.

Мои резиновые сапоги лаково заблестели. Было так росисто, словно только что прошёл тёплый ливень. Даже колокольчики и высокую траву пригнуло к земле.

Я пробормотал своё главное заклинание:

— Нет грибов в лесу. Совсем нету. Плохой лес. Пойду лучше домой… — и сразу увидел в траве сыроежку. Она была розовая, запотевшая, с прилипшей к шляпке жёлтой травинкой, очень похожая на моего двоюродного братишку после ночёвки на сеновале. Я не срезал её, а пошёл дальше. За берёзкой мелькнул синий Борькин свитер. Я ещё раньше заметил, что, если начинаешь злиться, грибы не попадаются, да и в «чижика» перестанет везти. Поэтому я плюнул Борьке вслед, спокойно присел на корточки, заглянул под ёлки, потом подошёл к трухлявому пню. Из него выскочила ящерица.

В голове у меня промелькнуло: «Почему это у ящериц отрастают хвосты, а у бульдогов ни капли не отрастают?»

Рядом с пнём под папоротником стояли два подберёзовика. Я их срезал под шляпку и пошёл низинкой. Там было видимо-невидимо подберёзовиков. Только я не радовался, а думал: «Ну и что? Наберу их полную рубаху, а они в кашу превратятся. Пойду лучше на пригорок, где сосны и ёлки. Найду самый красивый гриб… и кину его в Зойку… И не надо мне премии». Я шёл напролом через густой кустарник и всё вставал на цыпочки, стараясь увидеть кого-нибудь из ребят. Но их не было ни видно, ни слышно.

Я немного испугался и стал говорить вслух сам с собой:

— Думаете, закричу «ау-ау»? Не такой я человек. Ни за что не закричу. Сами первые закричите…

А кочки почему-то стали похожи на папахи басмачей, и колючие кусты больно цеплялись за мои плечи. Ещё немного, и я, не выдержав, закричал бы «ау»!

Но тут где-то слева от меня зааукала Зойка. Я, не откликаясь, пошёл в её сторону. Зойка стояла на пригорке и аукала, не замечая меня.

Я ещё больше разозлился и заворчал:

— Подумаешь, заботится… не такой я человек… Сам не заблужусь.

— Что ты говоришь? — спросила Зойка, подлизываясь.

Я молча прошёл мимо, но успел заметить, что в Зойкином лукошке полно маслят, и подберёзовиков, и подосиновиков, а сверху лежат два крепких боровичка.

«Вот как дам сейчас по лукошку и все грибы растопчу, растопчу». Сказав это про себя, я немного успокоился и увидел Мишку. Он разглядывал кору на старой берёзе. А Борьки нигде не было видно. Я точно знал, что он идёт стороной по своим тайным грибным местам. Я однажды хотел за ним увязаться, но он нарочно петлял и проваливался, как сквозь землю. Боялся, что ему меньше грибов достанется.

Мишка сре?зал кору с берёзы и пошёл дальше. Я побрёл за ним, и вдруг мне стали попадаться белые. Один! Другой! Потом целых три настоящих боровичка, присыпанных хвоей.

Мишка и не думал их находить. Он смотрел не под ноги, как я, а на ветви старых деревьев и засохших кустов. Ещё он копался в валежнике.

Зойка тоже неподалёку. Я злобно следил за её действиями. Заметив гриб, она неторопливо подходила к нему, плавно кланялась и улыбалась, как будто говорила: «Здравствуй, милый гриб!»

…Я прямо выходил из себя. К тому же мне было неудобно нести наполовину набитую грибами рубашку. И тут мне повезло. Я нашёл картонный ящик от конфет, высыпал в него грибы, обвязал рубашкой, и получилось лукошко.

Вдруг Мишка крикнул:

— Эй, привал! Есть охота!

Он прилёг под ёлкой, Зойка села напротив него, а запыхавшийся Борька немного погодя вынырнул из-за кустов.

Я присел поодаль от них на брусничной лужайке. От холодных горьковатых брусничин только сводило скулы и есть хотелось ещё больше. Я почуял запах чёрного хлеба, колбасы и лука и услышал, как кто-то сдирает кожуру с холодных картофелин. Я чуть не плакал от голода, но думал: «Вот умру здесь, в лесу, а не попрошу, а не подлижусь… Ни за что! Ни за что! И не прощу, что взяли с собой Зойку, которая меня маяла целый час. Эх, вы!»

— Вовка! Айда! Всё готово! — крикнул Мишка.

Я обернулся, хотел встать и подойти к ним, но вместо этого почему-то огрызнулся:

— Обойдёмся… не нуждаемся… не такие…

Я даже рот раскрыл от удивления и подумал про себя: «Вот дурак-то, ну и дурак!» — как будто огрызнулся не я, а кто-то другой.

— Не хоэт… не адо… упрашивать не бу-эм… — сказал Борька, уже набивший полный рот.

А я всё ел целыми пригоршнями бруснику и не смотрел в сторону ребят. Они сначала молчали, потом разговорились.

— Значит, я две премии получу? — спросил Борька, сыто икнув.

— Когда кончим искать, — неохотно ответил Мишка.

— Всё равно не найдёте гриба красивее моего и больше меня не соберёте.

Борька противно заржал.

— Хвальба! Вот возьмём и найдём… Или Вовка найдёт! — заверещала Зойка, опять ко мне подлизываясь.

— А какая премия будет? — спросил Борька. — Сто?ящая? А может быть, денежная?