Я буду любить тебя... - Джонстон Мэри - Страница 51

— Если б я вам сказал, вы бы мне все равно не поверили, — ответил я.

У меня кружилась голова от яркого света и свежего воздуха, и, упоенный этим блаженством, я мало горевал о том, что он мне не поверит. В хрустальную ложбинку между двумя волнами стремительно слетела белая птица, задержалась там на мгновение и снова взмыла ввысь, блеснув серебром в синем небе. Я вдруг ясно увидел темную бурную реку под пеленой грозовых туч, лодку и в ней женщину; она лежит, положив голову на руки, и делает вид, что спит. Потом наваждение рассеялось, и я пришел в себя. Море было всего лишь морем, ветер — ветром; подо мною, в трюме, был заключен мой друг; где-то на корабле находилась моя жена; а в капитанской каюте меня ожидали люди, у которых имелись и право, и власть, а также, вероятно, и желание без лишних слов повесить меня на рее.

— Я уже передохнул, — сказал я. — Кто будет меня судить?

— Новые руководители колонии, плывущие на этом корабле, — отвечал он. — На борту находятся сэр Фрэнсис Уайетт[120], новый губернатор, мастер Дэвидсон, новый секретарь Совета колонии, молодой Клэйборн, генеральный инспектор, главный судебный пристав, главный врач, казначей и другие джентльмены, а также благородные дамы: их жены и сестры. Что до меня, то я — Джордж Сэндз[121], новый казначей Виргинии.

Кровь бросилась мне в лицо: мне стало больно от того, что брат сэра Эдвина Сэндза считает, что это я приказал дать тот пушечный залп. У него был наметанный, проницательный глаз бывалого путешественника и писателя, и он, по-видимому, понял, что именно вогнало меня в краску.

— Я жалею вас, хотя и не могу более уважать, — сказал он помолчав. — По-моему, нет зрелища более плачевного, чем храбрый человек, утративший честь.

Я закусил губу и проглотил гневный ответ, готовый сорваться с языка. В следующее мгновение мы были уже у двери капитанской каюты. Она отворилась, и мы вошли, сначала мой спутник, а потом я в сопровождении двух стражей. Вокруг большого стола сидели и стояли несколько джентльменов, из коих прежде я видел только двух: врача, который перевязывал мои раны, и милорда Карнэла. Последний восседал в просторном кресле подле джентльмена с приятным энергичным лицом и кудрявыми русыми волосами; я сразу догадался, что это и есть новый губернатор. Сделав знак двоим охранникам-матросам отойти к окну, казначей направился к стулу, стоявшему по другую руку королевского фаворита, и сел, а я прошел вперед и встал перед губернатором Виргинии…

Несколько секунд в каюте стояла тишина, ибо все присутствующие были заняты тем, что глядели на меня во все глаза, затем губернатор произнес:

— Вам следует встать на колени, сэр.

— Я не проситель и не кающийся грешник, — ответил я. — Посему, ваша честь, я не вижу причин преклонять колени.

— Бог свидетель, у вас достаточно причин просить о снисхождении и каяться! — воскликнул он. — Не вы ли несколько месяцев тому назад дерзко ослушались повелений короля и Виргинской компании и отказались отдаться в руки правосудия, хотя это было приказано вам именем короля?

— Да, так оно и было.

— Когда сей достопочтенный лорд, снискавший благоволение его величества, попытался воспрепятствовать вашему беззаконному бегству, не вы ли подняли на него руку и, одолев его благодаря численному превосходству, вывезли его за пределы королевства?

— Да, я.

— Кроме того, вы склонили воспитанницу его величества леди Джослин Ли пренебречь своим долгом перед королем и бежать вместе с вами.

— Нет, — возразил я. — Со мною была только моя жена, которая пожелала разделить судьбу своего мужа.

Губернатор нахмурился, Карнэл тихо выругался.

— Повстречав пиратский корабль, вы вошли в сговор с его преступной командой и сами стали пиратом, не так ли?

— В некотором роде.

— Вы сделались их главарем?

— Да, поскольку устроиться на другое место не представлялось возможным.

— И взойдя на этот корабль, вы взяли с собою в качестве пленников поименованную даму и присутствующего здесь лорда?

— Да.

— После чего вы стали разграблять имущество короля Испании, с коим его величество отнюдь не ведет войны…

— Да, я действовал так же, как Дрейк[122] и Роли[123].

Он улыбнулся, потом нахмурился.

— Tempora mutantur[124], — промолвил он сухо. — К тому же, насколько мне известно, Дрейк и Роли никогда не нападали на английские суда.

— Я тоже не нападал, — отвечал я.

Он откинулся на спинку кресла и воззрился на меня.

— Мы видели пламя, вылетевшее из жерл ваших пушек, слышали их грохот, и ваша картечь перерезала наш такелаж. Неужто вы ожидали, что я поверю вашему последнему утверждению?

— Нет.

— В таком случае вы могли бы уволить нас, а также и себя, от этой лжи, — холодно проронил он.

Джордж Сэндз заерзал на стуле и шепнул что-то секретарю Совета колонии. Молодой человек с ястребиным взором и волевым подбородком — то был Клэйборн, генеральный инспектор Виргинии, — отвернулся и принялся разглядывать море и облака. Как видно, любопытство в нем угасло, уступив место презрению, и с этой минуты разбирательство моего дела потеряло для него всякий интерес. Что до меня, то я придал лицу каменное выражение и смотрел в пространство, не удостаивая взглядом того, в чьей власти было избавить меня от последнего оскорбления, которое бросил мне губернатор.

Напротив двери, через которую ввели меня, была еще одна, закрытая. Внезапно из-за нее послышался шум короткой борьбы, затем скрежет поворачиваемого в замке ключа, дверь распахнулась, и в каюту вошли две женщины. Одна из них, молодая белокурая дама с прелестными карими глазами, полными слез, простерев руки, кинулась к губернатору.

— Я сделала все, что могла, Фрэнк! — вскричала она. — Видя, что она никак не образумится, я даже заперла дверь, но она очень сильная, хотя и нездорова… но она вырвала у меня ключ!

Дама посмотрела на красный след, оставшийся на ее белой ручке, и две слезы капнули с ее длинных ресниц на румяные щеки.

Губернатор с улыбкой привлек ее к себе и посадил на стоявший рядом с ним табурет. Затем он встал и низко склонился перед воспитанницей короля.

— Леди, вы еще не настолько оправились чтобы покидать свою каюту, это подтвердит вам наш уважаемый главный врач, — сказал он учтиво, но твердо. — Позвольте мне проводить вас.

Все так же улыбаясь, он хотел было подойти к ней, но она остановила его поднятием руки, жестом таким величественным и таким молящим, что он был словно музыка, вдруг раздавшаяся в тишине каюты.

— Сэр Фрэнсис Уайетт, вы ведь джентльмен, а коли так, позвольте мне говорить, — молвила она.

Ее голос звучал так же, как в тот первый вечер в Уэйноке — пылко, нежно, умоляюще.

Губернатор застыл на месте, все еще улыбаясь и протягивая руку, постоял так несколько мгновений и сел. По каюте пробежал шепоток, словно ветер зашуршал в осенних листьях. Милорд привстал со своего кресла.

— Ее околдовали, — произнес он пересохшими губами. — Она будет говорить то, что ей внушено. Мы не должны слушать ее, господа, дабы не дать ей опозорить себя своими речами.

Моя жена стояла в середине каюты, сжав руки и слегка склонившись перед губернатором, но, услыхав слова Карнэла, тотчас выпрямилась, словно выстреливший лук.

— Вы позволите мне говорить, ваша честь? — спросила она ясным голосом.

Губернатор, искоса глядевший на подергивающееся лицо фаворита, кивнул и откинулся на спинку кресла. Лорд Карнэл вскочил на ноги, и воспитанница короля обратила свой взор к нему.

— Сядьте, милорд, — промолвила она, — не то эти джентльмены чего доброго подумают, что вы боитесь того, что я, несчастная заблудшая женщина, взбунтовавшаяся против короля, пренебрегшая своей честью и ставшая игрушкой в руках пиратской шайки, могу сделать или сказать. Право же, милорд Карнэл, человеку правдивому подобает большая смелость.