Я буду любить тебя... - Джонстон Мэри - Страница 42

Я покачал головою и испустил глубокий вздох.

— Моих сокровищ больше нет, — сказал я, — и нет тех славных ребят, с которыми я их захватил! Я — капитан, не имеющий ни корабля, ни команды, а вы, друзья, насколько я понял, команда с кораблем, но без капитана. Мне кажется, вытекающий отсюда вывод вполне очевиден.

Они воззрились на меня с разинутыми ртами, затем послышалась забористая брань. Рыжий Джил разразился свирепым хохотом, а Испанец посмотрел на меня точь-в-точь как дикий кот перед прыжком.

— Так вы, значит, желаете стать нашим капитаном? — спросил Пэрдайс, подобрав с песка еще одну ракушку и поместив ее на ладонь, нежную и маленькую, как у женщины.

— Лучшего вам все равно не найти, — заметил на это я и промурлыкал какой-то мотивчик, после чего объявил: — Я — Керби! — И замолчал, ожидая, что за этим воспоследует.

Минуты две в этой части подлунного мира слышались только плеск волн и гомон кружащих в небе чаек. Затем окруживший меня полуголый сброд завопил: «Керби!», но тройка главарей к этому воплю не присоединилась.

Тот, что походил на джентльмена, поднялся с песка, па котором сидел, и отвесил мне низкий поклон.

— Добро пожаловать, благородный капитан, какая приятная встреча! — произнес он елейно. — Вы, разумеется, помните меня, ведь я имел честь быть с вами под Маракайбо, когда вы потопили столько испанских галеасов. С тех пор прошло пять лет, однако вы, я вижу, помолодели на десять лет и выросли на три дюйма.

— Как-то раз, когда я высадился на Багамах, мне удалось найти тот чудотворный источник, который тщетно искал де Леон, — отвечал я. — Его вода имеет замечательное свойство: хотя вечной молодости она и не дает, однако возвращает утраченную.

— Какой действенный напиток, — заметил он все с той же задумчивой грустью. — Я вижу, он изменил цвет ваших глаз с черного на серый.

— У него есть одно удивительное достоинство, — ответствовал я, — под его воздействием черное начинает казаться белым.

Громила в женской накидке протиснулся из задних рядов в передние.

— Никакой он не Керби! — заорал он. — Он такой же Керби, как я! Я знаю Керби, я плавал с ним от Летних островов до Картахены и обратно! Этот гад хочет нас надуть, сейчас я вырежу у него сердце!

Он метнулся ко мне, держа в руке длинный нож, и тут я быстрым движением выхватил шпагу.

— Ты смеешь говорить, что я не Керби, паршивый пес? — вскричал я и продырявил ему плечо.

Он повалился как сноп, и его собратья тотчас же с ревом кинулись ко мне.

— Терпение, терпение, господа! — повысив голос, остановил их Пэрдайс. По его глазам было видно, что все происходящее его действительно забавляет. — В самом деле, тот капитан Керби, которого знавали мы, я и наш общий друг, который в данный момент лежит на земле, был довольно приземист и черняв как ворон, к тому же лицо его пересекал шрам, так что у него не хватало части губы и верхней половины уха. Между тем джентльмен, заявивший, что он Керби, не имеет ни одной из этих примет. Однако мы с вами, господа, люди непредвзятые и великодушные, и разумные доводы могут нас убедить.

— Сначала ему придется убедить мой палаш! — зарычал Рыжий Джил.

Я повернулся к нему.

— А если мне это удастся, что тогда? — спросил я. — Что вы скажете, если я вдобавок сумею убедить также и вашу шпагу, сеньор Испанец, и вашу, сэр Черный Камзол?

Испанец смерил меня взглядом.

— Я был лучшей шпагой Лимы, — сказал он надменно. — Вам никогда не убедить ни меня, ни мой толедский клинок.

— Пусть попробует убедить Пэрдайса, — крикнул могильщик с разбитой головой. — Ведь по этой части наш Пэрдайс не мастак.

По хохоту, встретившему это предложение, и по раздавшимся вслед за тем выкрикам я понял, что верно как раз обратное: Пэрдайс — фехтовальщик отнюдь не из последних.

— Если я сражусь со всеми тремя по очереди и выйду победителем, вы признаете, что я Керби?

Пэрдайс с задумчивой улыбкой взглянул на раковину, которую держал на ладони, поднял ее так, чтобы луч света прошел сквозь тонкий розовый перламутр, а потом пальцами раздавил ее в пыль.

— Да, клянусь преисподней! Если вы одержите победу над палашом Рыжего Джила, первым клинком Лимы и шпагой Пэрдайса, то можете именовать себя хоть дьяволом, если вам угодно, и мы все признаем, что так оно и есть.

Я вскинул руку.

— Бой будет честным?

И вся банда прожженных негодяев истово поклялась, что мне придется драться только с тремя из них, а остальные не вмешаются. К этому времени они уже смотрели на предстоящую схватку как на развлечение, куда более занимательное, нежели травля медведя или бой быков. В натуре моряков, будь то люди честные или отъявленные головорезы, есть некая ребячливость, из-за которой бывает нетрудно изменить владеющее ими настроение, подчинить их своей воле и ублажить. Ветер их страстей быстро меняет румбы; в одно мгновение на вас обрушивается ураган, а в следующее веет веселый летний ветерок. Как-то раз я наблюдал, как сущая безделица обратила экипаж, готовый вот-вот поднять бунт, в добродушную беспечную толпу, которая и мухи не обидит, разве что ветер опять переменится. Так получилось и сейчас. Пираты расположились кругом под ярким солнышком на белом песочке, кто на корточках, кто на коленях, кто стоя. Жилистые руки, во все поры которых должна была бы въесться кровь, они сплели на коленях или уперли в бока, их рожи расплылись в довольных ухмылках, а глаза, видевшие множество неописуемых злодейств, заблестели в предвкушении удовольствия, как у театральной публики, ожидающей выхода актеров.

— В сущности, у нас нет причин потворствовать вашему капризу, — посмеиваясь, сказал Пэрдайс. — Однако это позволит нам приятно провести время. Мы будем драться с вами по одному.

— А если я одолею?

Он рассмеялся:

— Тогда, клянусь своей честью дворянина, вы — Керби н наш капитан. Если же вы потерпите поражение, мы предоставим ваши похороны чайкам.

— Согласен, — сказал я и снова вынул шпагу.

— Я первый! — взревел Рыжий Джил. — И провалиться мне на этом месте, второй здесь не понадобится!

В тот же миг он взмахнул своим палашом и описал в воздухе голубую огненную дугу. Оружие в его руках двигалось будто цеп, свистя и чертя быстрые молнии; выглядело оно устрашающе, но в действительности было отнюдь не таким смертоносным, каким представлялось на вид. Средний фехтовальщик не устоял бы под этим яростным напором, но я не был средним фехтовальщиком. Человек, отлично видящий все свои многочисленные слабости и несовершенства, может тем не менее сознавать, и притом вовсе не в ущерб своей скромности, что в одной-двух вещах он весьма силен. Я всегда был господином своей шпаги, и она делала то, что я хотел. К тому же, сражаясь, я мысленно видел свою жену, видел такой, как в последний раз, когда она стояла, прислонясь к песчаному наносу, и ее темные волосы, перекинутые на грудь и наполовину заплетенные в косы, ниспадали до колен. Я чувствовал на себе ее взгляд, мои губы ощущали прикосновение ее руки, и я дрался хорошо, настолько хорошо, что сквернословие и смех вокруг нас вскоре стихли, сменившись мертвой тишиной.

Бандит, бросивший мне вызов, начал задыхаться. Он явно был не готов предстать перед Создателем, еще менее ему подобало жить, впрочем, пасть от шпаги джентльмена он также был недостоин.

В скором времени я пронзил его насквозь, чувствуя при этом так же мало сожаления и такую же охоту побыстрее развязаться с неприятным делом, как если бы передо мной был бешеный пес. Он упал, и немного спустя, когда я вступил в бой с Испанцем, душа его отправилась в ад, где ее уже давно ожидали. Товарищей Рыжего Джила его смерть не взволновала ничуть: она была для них такой же мелочью, какой их смерть была бы для него.

В глазах двоих оставшихся претендентов он был всего лишь препятствием, которое я убрал с их дороги, а для остальных, тех, что, разинув рты, глазели на поединок, его уход в мир иной и вовсе ничего не значил по сравнению с той отменной потехой, которую им устроил я. Победив, я доказал, что я сильнее Рыжего Джила, только и всего.