Я буду любить тебя... - Джонстон Мэри - Страница 30

— Я сейчас иду в гости к его милости, — объявил он, когда мы подошли к гостинице. — Его херес — истинный нектар богов, и он наливает его в кубки, каждый из которых стоит целого состояния. Индейцы сегодня много толковали о том, что топор войны ими зарыт, так заройте же свой топор и вы, Рэйф Перси, хотя бы на время, и выпейте с нами.

— Только не я, — отвечал я, — я скорее соглашусь выпить с сатаной.

Мастер Пори рассмеялся:

— А вот и милорд собственной персоной. Надеюсь, что он вас все же уговорит.

В самом деле, на пороге гостиницы стоял милорд Карнэл, как всегда роскошно одетый и красивый, как картинка. Пори остановился, а я, слегка поклонившись, прошел мимо, но тут наш почтенный спикер и секретарь схватил меня за рукав. В доме губернатора утомившимся членам Совета для подкрепления сил подали вина, и мастер Пори вышел на улицу уже в изрядном подпитии.

— Пойдемте с нами, капитан, и давайте выпьем! — воскликнул он. — Хорошее вино есть хорошее вино, кто бы тебя ни угощал! Черт меня дери, в дни моей молодости противники, бывало, забывали свои распри, когда на столе появлялась бутылка!

— Если капитан Перси пожелает остаться, — сказал его милость, — то я обещаю ему радушный прием и превосходное вино. Мастер Пори прав: нельзя беспрестанно воевать. Право же, сегодняшнее перемирие только придаст нам пыла для грядущих битв.

Он сказал это самым чистосердечным тоном, безмятежно глядя мне в глаза, однако я не обманулся. Если вчера он желал убить меня не иначе как в честном поединке, то сегодня все переменилось. Под кружевными манжетами на его запястьях краснели следы от ремней, которыми я его вчера связал. И я был уверен, так уверен, как если бы услыхал это от него самого, что теперь он отбросил всякую щепетильность и готов пойти на любую подлость, чтобы убрать меня со своего пути. От сознания опасности настроение у меня поднялось, я почувствовал себя в ударе и неожиданно решил принять предложение.

— Хорошо, я согласен, — сказал я, засмеявшись и беспечно пожав плечами. — Стоит ли затевать спор из-за кубка вина? Я приму его из ваших рук, милорд, и выпью за то, чтобы наше знакомство стало более близким.

Мы втроем поднялись в апартаменты Карнэла. Король не поскупился, снаряжая своего любимца для путешествия в Виргинию. Теперь богатое убранство его каюты на «Санта-Тересе» перекочевало в джеймстаунскую гостиницу, превратив скудно обставленную комнату в уголок Уайтхолла. На стенах висели дорогие гобелены, пол и стол были застланы великолепными коврами, вдоль стен были расставлены большие резные сундуки. На столе, около вазы с поздними цветами, стояли большой серебряный кувшин и несколько кубков: одни из чеканного серебра, другие, диковинной формы, — из цветного стекла, тонкого, как яичная скорлупа. В лучах заходящего солнца стекло сверкало, словно драгоценные камни.

Фаворит позвонил в серебряный колокольчик, и дверь у нас за спиной отворилась.

— Джайлс, вина! — громко крикнул милорд. — Подай вина для мастера Пори, капитана Перси и меня. И принеси два моих самых лучших кубка.

Джайлс, которого до сего времени я ни разу не видел, подошел к столу, взял кувшин и, выйдя в ту же дверь, через которую вошел, затворил ее за собой. Я небрежно повернулся на стуле и за тот короткий миг, что дверь была открыта, успел разглядеть в соседней комнате тщедушную фигуру в черном. Джайлс внес кувшин с вином и вместе с ним два кубка. Милорд тотчас оборвал свой рассказ о травле медведя, которую он затеял нынче утром и которую мы пропустили из-за затянувшегося визита «этих занудливых индейцев».

— Кто знает, доведется ли нам троим еще когда-нибудь выпить вместе? — сказал он. — Посему, чтобы почтить наше нынешнее застолье, я разолью вино в самые драгоценные из своих кубков. — Эти слова прозвучали как нельзя более естественно и непринужденно. — Этот золотой кубок, — тут Карнэл поднял его, — некогда принадлежал роду Медичи[82]. Мастер Пори, как человек тонкого вкуса, несомненно оценит красоту вычеканенных на нем фигур: как видите, на одной стороне изображены вакханки, на другой Вакх и Ариадна[83]. Это работа самого Бенвенуто Челлини[84]; наполняю его для вас, сэр.

Он налил в золотой кубок красное вино и поставил его перед мастером Пори. Тот посмотрел на полный сосуд влюбленными глазами и тут же, не дожидаясь нас, поднес его к губам. Милорд взял второй кубок.

— Этот бокал, — продолжал он, — зеленый, как изумруд, украшенный снаружи и изнутри золотыми блестками и напоминающий своей формой лилию, когда-то находился в сокровищнице монастыря. Мой отец привез его из Италии много лет назад. Я, как и он, пользуюсь этим бокалом лишь по торжественным дням. Сегодня я наполняю его для вас, сэр. — Он налил вино в зелено-золотой, замысловатой формы бокал, поставил его передо мною, затем наполнил серебряный кубок для себя и сказал:

— Пейте, джентльмены.

— Сказать по чести, я уже выпил, — ответил секретарь Совета колонии и вмиг наполнил свой кубок во второй раз. — Ваше здоровье, джентльмены! — сказал он и разом влил в себя полкубка.

— Капитан Перси не пьет, — заметил его милость.

Я оперся локтем о стол и, держа свой бокал против света, начал им любоваться.

— Прекрасный оттенок, — сказал я задумчиво, — такой же нежно-зеленый, как гребень огромной волны, которая вот-вот обрушится на твой корабль и бросит его в пучину. А эти выпуклые золотые крапинки внутри и снаружи и эта необычная причудливая форма… право, милорд, в красоте вашего кубка есть что-то зловещее.

— Им многие восхищались, — ответил фаворит.

— У меня странная натура, милорд, — продолжал я, все так же задумчиво разглядывая драгоценный зеленый бокал, зажатый в моей руке. — Я солдат, обладающий воображением, и иногда мне бывает приятнее предаваться грезам, чем пить вино. Взять хотя бы этот кубок — не кажется ли вам, что его странный вид навевает столь же странные фантазии?

— Возможно, — отвечал милорд, — но только после того, как я изрядно из него хлебнул. Ничто так не питает воображение, как вино.

— А что говорит по этому поводу славный Джек Фальстаф? — вмешался наш захмелевший секретарь. — «Добрый херес <…>делает ум восприимчивым, живым, изобретательным, полным легких, игривых образов, которые передаются языку, от чего рождаются великолепные шутки»[85]. А посему давайте выпьем, джентльмены, давайте выпьем и всласть пофантазируем. — С этими словами он вновь наполнил свой кубок и жадно уткнулся в него носом.

— Мне кажется, — начал я, — что именно в таком кубке Медея[86] подала вино Тесею. Быть может, Цирцея[87] протягивала его Одиссею, не ведая, что тот неуязвим, ибо держит в руке спасительный корень. Возможно, Гонерилья послала этот изумрудно-золотой фиал Регане[88]. Может статься, из него пила прекрасная Розамунда[89] на глазах у королевы. Вероятно, Цезарь Борджиа и его сестра[90], сидя в венках из роз на пышном пиру, не раз навязывали его тому или иному из гостей, который на свою беду был чересчур богат. И я готов поклясться,

что флорентиец Рене имел дело со множеством подобных кубков, перед тем как их подносили гостям, которым Екатерина Медичи[91] желала оказать особую честь.

— У нее были необычайно белые руки, — пробормотал мастер Пори. — Мне довелось однажды поцеловать их, это было в Блуа[92] много лет назад, когда я был еще молод. Этот Рене был большой искусник по части медленных отравлений. Достаточно было понюхать розу, надеть пару надушенных перчаток, отведать питья из поданного тебе кубка, и ты уже был не жилец, хотя до твоих похорон могло пройти еще много дней. К тому времени роза успевала истлеть, перчатки — потеряться, а кубок был уже давно забыт.