Джинн в плену Эхнатона - Керр Филипп - Страница 55

— Семьдесят вернутся к жизни. Смотри на письмена. Письмена помогут тебе.

— Я смотрю, — в отчаянии крикнул Джон. — Но ничего не понимаю.

— Смотри на иероглифы! — сказала Филиппа. — он говорит об этих иероглифах! Вот эта круглая штука называется картуш и содержит только крест с петлей в верхней части. Это анх, символ жизни. А все эти знаки под картушем, которые похожи на букву N, на самом деле означают не номер, а десять.

— Точно. И их ровным счетом семь штук. Семью десять — семьдесят. Это и значит «семьдесят вернутся к жизни». Но как это сделать? Как вернуть их к анх?

Джон провел пальцами по иероглифам. Нажал. Потом нажал чуть сильнее. И вдруг одна из N подалась в сторону.

— Да это головоломка! Все иероглифы двигаются!

Он подтолкнул N внутрь картуша, к знаку анх.

— Сработало!

— Погоди, — остановила его Филиппа. — Прежде чем выпустить, надо взять с них обещание.

Не теряя времени, Джон обратился к джинн внутри скипетра:

— Послушайте, я вас выпущу, но поклянитесь уничтожить Эхнатона и служить только Добру.

Голос изнутри без колебаний ответил:

— Мы ждали тебя много тысяч лет, юный джинн. Мы готовы выполнить твою волю.

Пальцы Джона поспешно заталкивали иероглифы-десятки в картуш, к символу жизни. Едва закончив, он тут же почувствовал, что внутри скипетра что-то происходит, и инстинктивно выпустил его из рук.

Тот не упал, а остался стоять вертикально и неподвижно, точно огромная окаменевшая камышинка. А потом верхняя его часть вдруг раскрылась, как золотой цветок, и оттуда повалил влажный зеленоватый дым. Дыма было куда больше, чем при всех превращениях джинн, свидетелями и участниками которых были близнецы. Джон почуял запах плесени, а Филиппа вспомнила, что так пахло в гробнице Эхнатона. Дым трехтысячелетней давности клубился, заполняя зал, и вот уже сработал музейный дымовой датчик и заверещала сирена. Дым был таким густым, что близнецы едва различали друг друга. Джон схватил сестру за руку.

Спустя какое-то время — казалось, прошла целая вечность — дым рассеялся, и дети увидели, что Египетская галерея полна джинн, которых они выпустили из сехема: десятки лысых человечков с глубоко посаженными глазами, в белых одеждах жрецов выглядели в точности так же, как фигуры на стене гробницы Эхнатона. Все они сложили руки, унизанные кольцами, на груди и низко поклонились, бормоча клятву повиновения Джону и Филиппе. А потом окружили Эхнатона и его зверей-призраков и принялись монотонно распевать на незнакомом для близнецов языке, и в их голосах зазвучала явная угроза.

— Перестаньте! — закричал Эхнатон. — Я ваш властелин!

Но джинн продолжали свои песнопения, причем все громче и громче. Близнецов заколотил озноб. Бабуин-призрак истерически лаял, Эхнатон бесновался от гнева, и хотя дети не понимали ни слова, они чувствовали, что возле них всколыхнулась какая-то могучая сила. Порыв ветра пронесся по Египетским галереям и устремился в центр круга, туда, где стоял Эхнатон, точно хотел поднять его в воздух и унести неведомо куда. Крокодил ревел, бабуин заходился в лае, джинн скандировали заклинания, выл ветер, и все это сливалось в единое безумное крещендо.

— Нет! — вскричал призрак Эхнатона. — Не-е-ет!!!

Исчезая, он кричал так жалобно и горестно, что Филиппе на мгновение даже стало его жаль.

Когда ветер наконец стих, а с ним и голоса Эхнатона и его свиты, дети бросились к двери, туда, где они в последний раз видели Нимрода. Как же хочется найти его живым и здоровым! Они пробирались сквозь толпу пахнущих гнилью и плесенью человечков, от которых зависело равновесие Добра и Зла в этом мире. Впрочем, теперь все наконец решилось. Их освободили Джон и Филиппа, и, значит, они — на стороне Добра. Древние джинн беспрестанно кланялись детям.

— Нимрод! — окликнул Джон. — Как ты? Где ты?

Глиняная канопа с крышкой в виде головы бабуина стояла на полу у ног одного из джинн, судя по всему — их предводителя. Подняв сосуд, он коснулся его лбом, с глубоким поклоном протянул Джону и сказал лишь одно слово:

— Эхнатон.

— Где? Там, внутри? Верховный жрец кивнул. Филиппа обвела глазами зал.

— Но где же Нимрод? Где наш дядя? Взгляд жреца снова остановился на канопе.

— Неужели он тоже внутри? — ахнула Филиппа. Жрец снова кивнул.

Джон схватил сосуд и хотел было сдвинуть крышку, но древний джинн перехватил его руку и покачал головой.

— Эхнатон, — повторил он. — Эхнатон.

— Он прав, — сказала Филиппа. — Невозможно освободить Нимрода, не выпустив при этом Эхнатона.

Джон поднял канопу повыше и прокричал прямо в стенку.

— Нимрод! Ты меня слышишь? Как ты там? В ответ из-за толстых стенок сосуда донесся слабый, едва слышный звук, но кто это был и что он ответил, ни Джон, ни Филиппа не смогли разобрать.

— Что же делать? — Джон растерялся.

С лестницы уже доносились голоса охранников, спешивших в Египетские галереи.

— Нельзя оставлять сосуд здесь, — сказала Филиппа. — Вдруг его кто-нибудь откроет и Эхнатон вырвется на свободу?

— Согласен, — сказал Джон. — Забираем.

Семьдесят джинн тем временем стали усаживаться на пол зала номер шестьдесят пять, покорно ожидая ареста.

— Пошли скорей, — сказал Джон сестре. — Есть идея. — Он схватил приборчик, который Нимрод называл «фильтром для идиотов», и направился в противоположном от лестницы направлении. — Нельзя терять ни секунды.

Это была чистая правда. Охранники уже поднялись по мозаичным ступеням и изумленно переговаривались, застав в зале семьдесят человек в одинаковых одеяниях.

— Опаньки! — ахнул первый охранник. — Откуда взялись эти старички?

— Эй, Мустафа, — окликнул другой одного из жрецов. — Вы чего тут затеяли? Сидячую забастовку? Или маскарад?

— Вызывай полицию, — сказал третий. — И звони в Министерство внутренних дел. А заодно и в Службу иммиграции. По-моему, эти ребята нездешние.

— Может, это акция протеста? — сказал еще один голос. — Я про такое в газетах читал.

За толпой лысых человечков охранники, конечно, не углядели Джона и Филиппу, которые, благополучно покинув зал с мумиями, перебрались поближе к греко-римской коллекции.

Джон привел Филиппу в зальчик, где хранились римские и этрусские вазы не самой большой ценности. Ночь выдалась очень теплая, к тому же в музее поддерживалась высокая влажность, а главное — рядом была его сестра-близнец. Поэтому Джон чувствовал, что его джинн-сила ничуть не пострадала от английского климата. Сосредоточив внимание на стекле витрины, он произнес:

— АППЕНДЭКТОМИЯ!

В витрине образовалась аккуратная дверца. Джон открыл ее и принялся переставлять экспонаты.

— Что ты делаешь?

— Сейчас увидишь. Давай сюда канопу.

Филиппа передала брату сосуд с призраком Эхнатона и Нимродом. Джон установил его на освободившийся в итоге его перестановок деревянный постамент в глубине витрины. На табличке внизу значилось: «Апулийская ваза».

— Ее тут никто не отличит от остальных, — уверенно сказал он, отправляя настоящую апулийскую вазу на другой конец экспозиции. Потом, осмотрев результат своих трудов, он спокойно закрыл дверцу.

— Может, лучше было оставить ее в Египетских галереях? — засомневалась Филиппа.

— Может, и так. Но там сейчас охранников как муравьев в муравейнике. А главное, что они теперь примутся проверять каждую витрину — искать, что пропало. Может, даже закроют египетские залы на какое-то время. А здесь — тишь да гладь.

— Допустим. А сами-то мы где спрячемся?

Джон кивнул на вазу двухслойного сине-белого стекла, стоявшую на отдельном постаменте в отдельной витрине, и уже проделал маленькую дырочку в стекле для себя и Филиппы, но она сказала:

— Погоди. Мы же еще не пробовали ввинтиться в бутылку по своей воле. Тем более в прохладном климате.

— У нас нет выбора. Надо попробовать, иначе нас сцапают. Охрана. Сцапают, вышлют из страны, отправят в Америку, а Нимрод останется тут навеки. Ваза красивая, вполне удобная. Погода очень даже теплая. У меня полно сил. Думаю, справимся. — Он взял Филиппу за руку. — Пересидим в вазе до завтра, а там, глядишь, вся эта суета уляжется, мы выберемся, заберем канопу и пойдем домой.