Джинн в плену Эхнатона - Керр Филипп - Страница 52

— Привыкнешь, — сказал Нимрод. — Ты в последнее время не летала в самолете эконом-классом? А в лондонскую подземку не заглядывала? По мне, так в бутылке из-под колы намного уютнее. Сейчас мы тут все обустроим. Сидеть же на чем-то надо.

По воле Нимрода перед ними тут же появились три огромных кожаных кресла с откидывающимися спинками и привязными ремнями.

— Мне очень нравится этот дизайн, — сказал он. — Именно такие кресла установлены в салонах первого класса на «Британских авиалиниях». Весьма полезны во время путешествий. — Почувствовав, что бутылка тронулась с места, он добавил: — Кстати, неплохо бы вам пристегнуться. Мой опыт подсказывает, что Джалобин может изрядно покувыркать нас в дороге. Сам-то он никогда в бутылке не сидел, поэтому понять, каково приходится джинн, ему не дано.

Тут Джон и Филиппа разом вскрикнули, потому что бутылка вдруг начала раскачиваться, как колокол. Нимрод усмехнулся:

— Это он идет к машине. Однорукие люди всегда размахивают рукой при ходьбе.

— Слушай, надо как-нибудь посадить его в бутылку. Пускай испробует это на своей шкуре, — предложил Джон. — Может, впредь будет обращаться с нами поаккуратнее.

— Исключено, — сказал Нимрод. — Мундусяне совершенно не приспособлены для таких экспериментов. Не знаю, замечали вы или нет, но джинн находясь в бутылке или лампе, практически не дышат. В дематериализованном состоянии мы можем обходиться без воздуха сколько угодно. Помните? Временная приостановка жизненных функций. Мундусяне же быстро погибают, причем не столько от нехватки воздуха, сколько от невозможности его выдохнуть. То есть их убивает не недостаток кислорода, а избыток углекислого газа. Поэтому даже не пытайтесь посадить мундусянина в бутылку. Лучше, если кто-то уж очень вам докучает, превратить его в животное. Пусть себе дышит на здоровье.

— Да, кстати, — опомнилась Филиппа, — а где бутылка с Иблисом?

— Дома, в Каире. У меня в морозильнике. Холод нужен для его же блага. Ведь мы, джинн, немного похожи на ящериц: на холоде постепенно цепенеем.

— Он в морозильнике? Но это так жестоко! — воскликнула Филиппа.

— Ты, случаем, не забыла? — удивился Джон. — Он собирался сделать с нами то же самое. Или еще похуже.

— Твой брат прав, Филиппа, — сказал Нимрод. — Иблис — порядочная скотина и твоей жалости не заслуживает. А держать его полузамороженным стоит — на случай, если кто-то случайно откроет бутылку. Иблис будет сонный, безразличный и не начнет в ту же минуту крушить все подряд. Ифритцы ведь народ гневливый, вспыльчивый, им и поводов особых не надо. Вы, например, слышали о большом пожаре в Сан-Франциско в тысяча девятьсот шестом году, который возник из-за землетрясения? Так вот, землетрясение учинил Иблис. Но и этот джинн ничтожен по сравнению с его собственным отцом, Иблисом-старшим. В тысяча восемьсот восемьдесят третьем году он уничтожил целый остров-вулкан неподалеку от Индонезии, Кракатау. Вулкан даже не извергнулся, а взорвался, и взрыв оказался настолько сильным, что толчки ощущались за три тысячи километров, пепел оседал на Сингапуре, в пятистах километрах к северу от Кракатау, а огромная, высотой с десятиэтажный дом, волна-цунами разбежалась по океану во все стороны, сметая все на своем пути. Погибли по меньшей мере тридцать шесть тысяч человек. — Нимрод покачал головой. — Нет, оказаться рядом с ифритцем, который вырвался из бутылки после длительного заточения, — удовольствие ниже среднего.

Через двадцать минут Джалобин запарковался на Монтегю и с бутылкой кока-колы в кармане вошел в Британский музей через менее парадный задний вход. Посещение БМ давалось ему тяжело даже в более спокойные моменты жизни, поскольку, стоило ему переступить порог, на него сразу накатывали тяжелые воспоминания — ведь именно здесь, на месте своей прежней работы, он десять лет назад и потерял руку. Вспоминался каждый миг: как метались по читальному залу ревущие тигры и как, перепрыгнув стойку, они набросились на работников библиотеки.

Библиотеку с тех пор перенесли в другое помещение — на Сент-Панкрасс, в жуткое кирпичное здание вроде склада, обладавшее, по мнению Нимрода, незабываемым обаянием общественного туалета. Впрочем, читальный зал остался на прежнем месте, такой, каким его помнил Джалобин, только без хищников. Но стоило ему пройти мимо, как их жуткий рев снова раздался в его ушах, и под это сопровождение он и поднялся по лестнице в зал номер шестьдесят пять.

Оказавшись среди витрин с мумиями, Джалобин сперва побродил по залу, как обыкновенный турист, а потом, притворившись, будто поправляет застежку на обуви, поставил бутылку под витрину с неизвестной мумией эпохи Девятнадцатой династии и три раза тихонько стукнул по надписи «Кока-кола».

Обитателям бутылки показалось, что над ухом ударили в гонг. Они, не сговариваясь, посмотрели на часы. Так, без четверти пять. До темноты еще далеко.

— Вы на месте, все идет по плану, — сказал Джалобин — Я ухожу.

— Спасибо, Джалобин, — отозвался Нимрод. — До завтра.

Перед уходом дворецкий все-таки бросил взгляд на сехем и решил, что этот атрибут власти похож вовсе не на скипетр, а на весло. Внутри же, по его мнению, не то что семьдесят джинн — семьдесят муравьев вряд ли могли бы уместиться.

— Что ж, — сказал Нимрод. — Пять часов. Пора и почаевничать.

В тот же миг посредине, меж кресел, появился накрытый к чаю столик: белая крахмальная дамастовая скатерть, на ней блюдо с бутербродами, ячменными лепешками, пирожными, а еще джем, разные виды чая и даже кока-кола для близнецов.

— Я вообще-то не голоден, — признался Джон.

— Чай — это не еда, — безапелляционно заявил Нимрод. — Просто у британцев испокон веков такая традиция, ритуал. Почти такой же важный, как чайная церемония в Японии. Правда, есть одно кардинальное отличие. Японцы считают, что каждая встреча за чаем уникальна, что ни одно чаепитие в точности не повторяет предыдущее. За это присутствующие и ценят каждый миг этой церемонии. В Англии же основной смысл именно в том, что все детали чаепития неизменны, что происходят они в одно и то же время, снова и снова, и что так будет всегда. Это символ устойчивости великой цивилизации.

— Мне тоже совсем не хочется есть, — сказала Филиппа, не отрываясь от «Нового Оксфордского сборника английской поэзии», который дал ей Джалобин.

Нимрод фыркнул, всем своим видом показывая, как оскорблен пренебрежением близнецов к вековым английским традициям.

— Что ж, — буркнул он. — Мне больше достанется. — И навалил себе на тарелку бутербродов с огурцом.

— Не понимаю, как ты можешь сейчас есть, — сказала Филиппа.

— Очень просто, — ответил Нимрод. — Беру еду в рот и жую, пока не почувствую, что готов глотать. — Он оглядел зеленоватые стены бутылки. — Конечно, в этой бутылке не тот комфорт, к которому я привык, путешествуя в сосуде из венецианского стекла. Там у меня все обустроено на все случаи жизни. Зал для спортивных занятий, маленький кинотеатр, кухня, разумеется, и роскошная кровать. Я называю этот сосуд Палаццо Бутылло. Смешно, правда? Ладно, напомните дома, покажу вам эту бутылку-дворец.

Джон открыл бутылку кока-колы и залпом выпил, а потом вдруг подумал: до чего же странно пить колу в бутылке из-под колы. Наверно, такого раньше ни с кем на свете не случалось.

— Все-таки не представляю, как ты можешь оставаться таким спокойным, — не унималась Филиппа. — Мы собираемся ограбить Британский музей, а ты рассказываешь про чайные церемонии. Неужели тебе ни чуточки не страшно?

— Дорогая, по-моему, ты преувеличиваешь, — сказал Нимрод. — Мы же не преступники.

— А я чувствую себя преступницей, — заявила Филиппа.

— Да ты сама себя в этом убедила, потому что оделась точно преступница. — Нимрод налил себе еще чая. — Ишь, выдумали! Лица черные, свитера как чулок, перчатки кожаные, обувь бесшумная. Да если б я так оделся, сам бы вызвал полицию и сказал: «Забирайте меня». Вы оба, видно, жаждете попасть за решетку. — Он достал из кармана коробочку с угольными таблетками. — Держите-ка еще по одной.