Железная маска - Ладусет Эдмон - Страница 4

— Я исполнил свой долг, — спокойно ответил граф. — Я поклялся его величеству королю Людовику XIII никогда не разглашать эту тайну, поскольку она затрагивает интересы безопасности государства. Ради нее я пожертвовал своей свободой, посвятил ей всю жизнь… И я не признаю за Анной Австрийской права освободить меня от данной клятвы, а следовательно, и вы навсегда останетесь для всех «монсеньором Людовиком».

— Вы заблуждаетесь! — запальчиво воскликнул юноша и, повернувшись к Фариболю и Мистуфлэ, спросил: — А вы что скажете?

— Сударь, мы присягнули вам на верность, полагая, что присягаем нашему монарху. Сейчас же, зная, что вы не более чем его бесправный брат… мы готовы служить вам до последней капли крови. Ты со мной согласен, Мистуфлэ?

— Совершенно! Клянусь!

— Тогда свяжите графа и вставьте ему кляп, — распорядился монсеньор Людовик.

Несмотря на отчаянное сопротивление, минуту спустя граф уже лежал на столе с кляпом во рту, надежно связанный по рукам и ногам.

Прежде чем уйти, юноша приблизился к нему и сказал:

— В память о том сочувствии к заботе, с которыми вы относились ко мне все это время, граф, я прощаю ваши заблуждения и дарю вам жизнь. Как бы ни сложилась моя дальнейшая судьба, я всегда буду помнить вас и… мадемуазель де Бреванн… Прощайте, граф! Да хранит вас Бог!

Глава III

ИСПОВЕДЬ АННЫ АВСТРИЙСКОЙ

Часы истории показывали первые дни 1666 года.

В кардинальском дворце, в скудно обставленной, еле освещаемой светом угасающего пламени камина комнате с высоким потолком, в постели под огромным балдахином всеми забытая и предоставленная страшной боли, разрывавшей ей внутренности, медленно умирала королева-мать, Анна Австрийская.

Близилась ночь. Королева была одна. Слуги оставили ее, а дети, столь нежно любимые ею, о ней не вспоминали. Ценой неимоверных усилий она приподнялась на ложе и, дотянувшись до колокольчика, несколько раз позвонила. Но никто не явился. Это, казалось, лишило королеву последних сил, и она вновь откинулась на кровати.

Внезапно кто-то негромко окликнул ее. Она открыла глаза и увидела рядом со своим ложем старую женщину, чью спину искривил груз прожитых лет. Это была мадам Гамелэн, неслышно вошедшая в комнату умирающей. Мадам Гамелэн слыла женщиной бесхитростной и чрезвычайно благочестивой, а кроме того, будучи кормилицей короля Людовика XIV, занимала не последнее место при его дворе. Со страдальческой улыбкой королева приветствовала ее:

— Здравствуй, моя добрая кормилица, спасибо, что явилась на мой зов.

— Я бы с радостью проводила все время рядом с вами, госпожа, но король, мой дорогой сир, почти весь день не отпускает меня от себя.

— Я посылала твоего сына с письмом в тот замок, что в окрестностях Дижона… Скажи мне, он вернулся?

— Еще вчера.

— Он принес ответ? — спросила королева с нетерпением в голосе.

— Нет, госпожа.

— Боже милостивый! — вздохнула умирающая. — Неужели и граф де Бреванн не сжалится надо мной?

Воцарилось недолгое молчание, затем, нервно схватив руки старушки, королева сказала:

— Кормилица, перед смертью я должна исполнить свой священный долг. Этой же ночью мне необходимо увидеть священника, но не моего придворного исповедника, а любого другого из какой-нибудь церкви неподалеку. Пожалуйста, кормилица, приведи мне его!

— Но, госпожа… — пробормотала старушка.

— Молю тебя, не теряй времени. Надави на планку рядом с этой панелью… Вот здесь, у края…

Несмотря на смущение, добрая старушка исполнила просьбу и с изумлением увидела, как панель скользнула в сторону, открывая проход в стене.

— Там потайная лестница! — сказала королева. — Быстрее спускайся по ней, внизу ты найдешь дверь. Вот, возьми от нее ключ… Но ради Бога, не мешкай! Помни, что в твоих руках мой покой!

Без дальнейших возражений мадам Гамелэн исчезла в проходе и вскоре к полной для себя неожиданности очутилась на улице, не зная, куда именно идти. Тут она заметила мужчину, которого по шпорам на ботфортах и шпаге приняла за дворянина. Приблизившись, старушка боязливо спросила:

— Сударь, прошу извинить меня за беспокойство, но не укажете ли вы мне дорогу к ближайшей церкви?

— Церкви? Гром и молния! Боюсь, что здешние церкви мне незнакомы. Вот если бы мы были в Марселе!..

— Боже мой! — воскликнула старушка. — Что же мне делать?

— Вы, как я вижу, торопитесь… Вне всякого сомнения, вы ищете священника для какого-нибудь больного. Верно?

— Да, сударь, — ответила несчастная, чувствуя, что слезы вот-вот брызнут у нее из глаз. — Боже, королева умирает…

— Что? Королева? — воскликнул незнакомец, подаваясь вперед.

— Да, сударь. Королева-мать при смерти. Поймите же всю серьезность моего поручения и помогите мне!

— Воистину, добрая женщина, само небо послало вам меня, не будь я Фариболь! — ответил наш старый знакомый, поскольку это был он. — Я отведу вас в дом одного моего друга, а уж он подберет Анне Австрийской такого исповедника, о каком она и мечтать не смела! Пойдемте же, сударыня, это совсем рядом!

За ночь до описанной нами встречи, монсеньор Людовик, уступив настоятельным просьбам своих преданных слуг, остановился в гостинице «Золотой лев», в двух шагах от кардинальского дворца. Он собирался незамедлительно явиться во дворец, что, конечно же, привело бы к неминуемому аресту, а значит — к тюрьме. По счастью, благоразумному Мистуфлэ и храброму Фариболю удалось отговорить его от подобного безумства. Фариболь же со свойственной ему уверенностью пообещал монсеньору Людовику, что не пройдет и суток, как он изыщет совершенно безопасный способ попасть в спальню королевы-матери.

Юноша пообещал набраться терпения до наступления следующей ночи, однако нервное напряжение не оставляло его, и он не мог оторвать взгляда от окон кардинальского дворца. Вдруг раздался стук в дверь его комнаты, и на пороге с сияющим от радости лицом появился Фариболь.

— Не угодно ли монсеньору, — сказал он, снимая шляпу, — принять кормилицу его величества короля Людовика XIV?

— Кормилицу моего?..

— Да, монсеньор, — поспешно перебил его Фариболь, пропуская вперед мадам Гамелэн.

— О, монсеньор! — воскликнула старушка, входя в комнату. — Этот добрый человек обещал мне…

Но, внезапно оборвав свою речь, она с возгласом изумления сделал шаг назад. Дело в том, что в этот самый момент Фариболь зажег свечу, и ее свет озарил лицо юноши.

— Боже мой! — воскликнула мадам Гамелэн. — Вы… здесь, мой дорогой сир? Возможно ли это?

— Что ж… я… — сбивчиво заговорил юноша.

Но тут у кормилицы короля зародилось некое подозрение, она пристально посмотрела на монсеньора Людовика, как бы ища в его лице одной ей ведомые отличия от королевского облика. Затем, воздев руки к небесам, она в ужасе вскричала:

— Нет! Как я могла ошибиться!.. Вы не король! Все ясно, меня заманили в ловушку!.. И, обернувшись к двери, она закричала изо всех сил: — На помощь! На помощь!

Фариболь бросился к ней и зажал ей рот рукой. Он был готов задушить ее, но в этом не было необходимости, поскольку бедная старушка от испуга потеряла сознание. Фариболь уложил ее на кровать, ослабив шнур корсажа. Монсеньор Людовик, молча наблюдавший за происходящим, положил руку ему на плечо и спросил:

— Что все это значит?

Фариболь в двух словах объяснил юноше происшедшее и добавил:

— Кроме того, я послал Мистуфлэ раздобыть подходящую одежду….

— А вот и она! — завершил фразу Мистуфлэ, входя в комнату. В руках он держал сутану и шляпу священника.

— Мистуфлэ предстоит сыграть роль исповедника, — пояснил Фариболь. — Я же переоденусь в платье этой старушки и…

— Но к чему весь задуманный тобой маскарад? — спросил монсеньор Людовик.

— Чтобы проникнуть во дворец. Всем, кто попытается остановить нас, я стану отвечать, что я — мадам Гамелэн, сопровождаю исповедника, которого ее величество королева Анна Австрийская призвала к своему ложу. Это если нам не удастся подняться по потайной лестнице, ведущей прямо в спальню королевы-матери.