Железная маска - Ладусет Эдмон - Страница 19

В ответ Росарж лишь вновь ринулся в атаку.

— Если же мое условие не будет принято, — невозмутимо продолжал Фариболь, — мне придется разрезать тебя на мелкие кусочки, дабы ты на себе испытал мучения, причиненные монсеньору Людовику и тем, кто его любит. Так что подумай хорошенько. Не хочешь отвечать? Тогда я начинаю!

И снова его шпага пробила неумелую защиту Росаржа, на этот раз проткнув левую руку противника. Раненая рука безвольно повисла, но Росарж продолжал атаковать как ни в чем не бывало.

— То, что я прошу, всего лишь мелочь, пустяк, по крайней мере для тебя, столько раз предававшего своих друзей, — настаивал Фариболь. — Подумаешь, одним предательством больше, одним меньше… Какая тебе разница? Сообщи мне пароль для стражи крепости, и, клянусь честью, я сохраню тебе жизнь…

Но в этот момент Росарж сделал столь быстрый и неожиданный выпад, что Фариболь, занятый разговором о пароле, не успел его парировать. Шпага противника скользнула ему по ребрам, и на прорезанной ткани камзола выступила кровь.

Воодушевленный своим успехом Росарж зловеще рассмеялся и сказал:

— Будь ты проклят, чертов бретер! Я настолько уверен, что сейчас отправлю тебя к праотцам, что со спокойной совестью могу сообщить этот пароль. Слушай же и запомни хорошенько, он уже не пригодится тебе в крепости, где заперт ваш треклятый монсеньор Людовик, но может сослужить службу у врат ада. Вот он: «Сен-Мар не ведает пощады». Теперь ты доволен, капитан Фариболь?

— О да, мой глупый Росарж, и сейчас докажу тебе это, — почти ласково ответил Фариболь.

В то же мгновение его правая рука, подобно молнии, метнулась вперед, и тяжело раненный в плечо Росарж медленно осел на дорогу.

Фариболь склонился над ним, дабы убедиться, что не нарушил своей клятвы сохранить ему жизнь, и громко произнес, хотя его никто и не мог услышать:

— Вот к чему приводит самомнение. Аминь.

Не обладая силой Мистуфлэ, он поволок бесчувственное тело Росаржа к хижине. С трудом перетащив свою ношу через порог и затворив за собой дверь, Фариболь оглянулся, и тут, в слабом свете масляной лампы его глазам открылась столь странная картина, что он остолбенел от изумления: перед ним спокойно стоял давешний толстяк-священник, а Мистуфлэ, полураздетый и крепко связанный, лежал на полу в углу.

— Гром и молния! — воскликнул Фариболь. — Хорошо, что я вовремя вернулся и не дал монаху удрать!

— Успокойтесь, хозяин, — ответил «священник», снимая капюшон.

— Но… Мистуфлэ?!

— Он самый, хозяин. Этот милый капеллан любезно поделился со мной одеждой и некоторыми своими повадками… так что ваша ошибка мне даже льстит.

Убедившись наконец, что перед ним и в самом деле Мистуфлэ, Фариболь не удержался от смеха.

— Вы узнали пароль? — осведомился «монах».

— Да, наш добрый Росарж оказал мне такую услугу…

— Тогда, хозяин, надвиньте шляпу на глаза, завернитесь в Плащ, и пойдемте в замок. Нам надо торопиться.

Через полчаса друзья уже стояли у крепостных ворот. Их сразу же пропустили. Перейдя через двор и снова сообщив пароль часовому, они дождались, пока для них опустят подъемный мост, и вскоре уже стояли у входа в нижнюю башню.

Первая часть их плана была исполнена: они проникли в крепость. Теперь оставалась вторая, самая трудная — выйти из нее вместе с монсеньором Людовиком.

Глава XIII

УЖИН В ЗАМКЕ

С тех пор как монсеньор Людовик впервые услышал пение Ивонны под окнами своей башни, его не покидало смутное беспокойство. Будучи человеком действия, храбрым и решительным, он с трудом выносил монотонную жизнь в четырех стенах. Правда, ему разрешили гулять по саду и даже предложили поменять камеру, от чего он, впрочем, отказался, поскольку в нижней башне у него по крайней мере была надежда еще раз услышать голос верной подруги детства.

Между тем его нервы сдавали, а здоровье ухудшилось настолько, что даже Сен-Map забеспокоился всерьез: королю кто-то предсказал, что оба брата умрут в один день, и он повелел хорошенько заботиться об узнике.

Близилась Пасха, и монсеньор Людовик попросил прислать к нему исповедника, дабы исполнить свой священный долг верующего, к чему губернатор отнесся весьма благосклонно и даже попросил его отужинать в канун святого праздника с ним, его женой, капелланом, а также прочими приглашенными. Монсеньор Людовик, не зная, как убить время, согласился. Сен-Map предупредил его; чтобы во время ужина он не снимал маску, добавив, что лица остальных также будут закрыты.

Время тянулось для узника мучительно долго. Чувствуя сильную слабость, он долгие часы проводил в постели, пытаясь успокоить свои расшатанные нервы.

Наконец солнце скрылось за горизонтом, и наступила пасхальная ночь. Монсеньор Людовик оделся и снова лег в ожидании назначенного часа. Едва часы пробили десять, в коридоре раздались шаги, звякнул ключ, и в камеру вошли несколько человек, трудно различимых в царящем полумраке. Узник наблюдал за ними, приподняв полог кровати.

— Монсеньор, — сказал Сен-Map, выступая вперед, — вы просили об исповеди, и я привел вам капеллана.

— Спасибо. Пусть он подойдет.

— Я прошу монсеньора не забывать, что приказ запрещает мне оставлять вас с кем бы то ни было наедине, даже с исповедником. Но не беспокойтесь, мы с капитаном стражи отойдем в сторону.

Монсеньор Людовик презрительно пожал плечами и снова позвал священника:

— Подойдите ко мне, святой отец.

Тот послушно приблизился. Узник хотел было встать, чтобы отойти вместе с исповедником в дальний угол камеры, но священник вдруг упал на колени перед его ложем и громко произнес:

— In nomine patris, et filii…

Юноша с удивлением почувствовал, как рука пастыря, сотворив в воздухе крест, мягко прижимает его к постели, не давая подняться. В тот же миг он услышал еле различимый шепот:

— Не вставайте. Скажите, что больны.

И монотонным голосом капеллан добавил:

— Et spiritus sancti.. amen.

— Отец мой, — сказал монсеньор Людовик, заинтригованный странным поведением монаха, — позвольте мне оставаться в постели. Я немного болен.

Капеллан выразительно кивнул в знак согласия и, низко склонившись над юношей, так, что их лбы почти соприкоснулись, с чувством заговорил:

— Ave Maria… — И шепотом добавил: — Монсеньор, ничему не удивляйтесь… Gratia plena… He шевелитесь… Dominus tecum… И не вздумайте вскрикнуть… Benedicta tu inmulieribus… услышав мое имя… Et bendictus… Мистуфлэ.

Как ни владел собой монсеньор Людовик, он все же сильно вздрогнул от неожиданности, едва сумев подавить возглас удивления. К счастью, полумрак помещения скрыл его движение от посторонних глаз, и Мистуфлэ продолжил свою необычную молитву:

— Fructus ventris tui Jesus… Монсеньор, приподнимите немного покрывало кровати… Santa Maria… Возьмите этот кинжал.

И он быстро просунул между простынями оружие, которое до сих пор прятал в рукаве.

— Ora pro nobis, — продолжал Мистуфлэ. — Этой ночью, во время ужина у Сен-Мара… pecatoribus… вы, Фариболь и я… nune et ni hora… нападем на губернатора… mortis nostrae и постараемся бежать. Я подам сигнал, произнеся…

Вновь сотворив крестное знамение, Мистуфлэ поднялся с колен и с подобающим его роли смирением сказал:

— Сын мой, Господь наш видит всех страждущих и никогда не оставляет милостью своей верящих в Него. Склонись же перед волей Его, ибо неисповедимы пути Его… Поведай мне свои горести и печали, ибо Отец наш всеведущ и сумеет утешить тебя, воздав по справедливости и отделив зерна от плевел.

Монсеньор Людовик прекрасно понял истинный смысл этих слов, которые, будучи частью ритуальной речи любого исповедника, не возбудили у Сен-Мара ни малейших подозрений.

Немного спустя, решив, что исповедь окончена, Сен-Map подошел к ложу своего августейшего пленника и спросил:

— Монсеньору угодно продолжить молиться или?..

— О нет, — ответил юноша. — Моя душа обрела покой, и я готов следовать за вами.