Влюбленная в море - Картленд Барбара - Страница 11

Лизбет знала, что у Филлиды нет ни одного шанса претворить свою мечту в жизнь, но заговорить сейчас с ней об этом было бы жестоко. Она протянула к сестре руки, и несколько мгновений девушки смотрели друг на друга, держась за руки в темноте под широким пологом кровати с витыми столбиками.

— Если отец догадается, что ты приняла католичество, он просто убьет тебя, — пробормотала Лизбет.

— Я знаю, — ответила Филлида, и в ее голосе прозвучала спокойная сила, которой Лизбет в ней не подозревала. Пока они молчали, одна свеча затрещала и погасла, и Лизбет вспомнила про Френсиса.

— Я тебя оставлю, чтобы ты могла поспать, — сказала Лизбет. — Обещай, что не станешь больше плакать.

— Сегодня не стану. Спасибо, что посочувствовала мне, малышка Лизбет. Я верю, что все не так безнадежно, как мне показалось днем. Господь наставит меня.

— Я тоже в это верю, — ответила Лизбет, поцеловала Филлиду, укутала ее одеялом и, задув вторую свечу, направилась к двери.

— Спокойной ночи, — прошептала она, берясь рукой за щеколду.

— Благослови тебя Бог, — ответила Филлида.

Лизбет прокралась назад в свою комнату. Мысли ее разбегались, и, забираясь под простыни, она даже усомнилась, а правда ли то, что она сейчас узнала, или ей приснился странный сон. Лизбет не верилось, что не блещущая умом тихоня Филлида, которую она всегда немножко презирала, действительно та самая Филлида, с которой она только что рассталась, — переполненная эмоциями, в одиночку сражающаяся за свою веру.

В стране бурлили религиозные страсти, велись жаркие споры. Но для Лизбет они значили не больше, чем длинные воскресные службы в деревенской церкви. На семейной скамье с высокими бортиками, отгораживавшими их от прочих прихожан, отец обычно дремал, а Катарина не отрывала глаз от молитвенника. Лизбет помнила, что в детстве посещения церкви волновали ее, но постепенно она научилась переноситься мыслями в свой воображаемый мир и больше не слушала тяжеловесные монотонные проповеди, занимавшие большую часть двухчасовой службы.

Теперь она задумалась, а хорошо ли, что религия значит для нее так мало? Сейчас ей казалось вполне достаточно молитв, которые она читала с детства. Но по сравнению с пламенем, заставлявшим Филлиду восставать против отца и жизненного уклада, в котором она была воспитана, они казались незначительными и пустяковыми, как стихи Френсиса.

А действительно ли Френсис влюблен в Эдиту, или им тоже движет религиозный интерес? Лизбет представила, какое лицо сделает отец, если заподозрит, что двое из его детей попались в сети вавилонской блудницы. Только она начала размышлять, в какие формы может вылиться его гнев, как услышала под окном шаги.

Несомненно, это возвращался Френсис. Она подбежала к окну, отодвинула штору и убедилась в правильности своего предположения. Небо слегка прояснилось, и луна, бледная и прозрачная, проливала на парк жидкий свет. По земле тянулись темные и густые тени, влажные камни на дорожке и лужи блестели серебром.

Френсис стоял под самым ее окном. Она видела его темный плащ и нахлобученную на лоб шляпу. Он крутил и толкал тяжелую круглую дверную ручку, которую оставил незапертой, но она не поддавалась. Лизбет догадалась, что произошло, и оцепенела от страха. После того как Френсис вышел из дома, кто-то запер за ним дверь. Горло у нее сжалось, сердце бешено застучало.

Значит, кто-то узнал, что Френсис ушел ночью из дома. Она слышала, как брат снова крутит ручку, видела, как он изо всех сил налегает на дверь плечом. Вот он удивленно и встревоженно отступил на шаг, и тогда Лизбет тихо свистнула.

Он быстро взглянул на ее окно. Она знала, что в свете луны можно разглядеть ее лицо, и приложила палец к губам. Френсис понял и указал на дверь. Она кивнула, отошла от окна, схватила лежавшую на стуле теплую шаль и закуталась в нее. Затем открыла дверь своей спальни. В коридоре было очень темно, только в его конце через высокое окно с частым переплетом проникал лунный свет.

Быстро, на цыпочках Лизбет пробежала по коридору, взялась за широкие дубовые перила и начала спускаться по лестнице. В холле камыш зашуршал под ее ногами, защекотал ей голые подошвы, когда она шла по нему к передней двери. Как она и ожидала, замок был закрыт на большой железный ключ, а тяжелый засов тщательно задвинут.

Она не без труда повернула ключ и напрягла все силы, чтобы отодвинуть засов. Дверь сразу же открылась, и Френсис, снимая шляпу, перешагнул через порог.

— Спасибо, — прошептал он едва слышно, но Лизбет тут же шикнула на него. Она закрыла дверь и попыталась задвинуть засов, но он был для нее слишком тяжел. Она сделала знак Френсису, и тот загнал засов на место с тихим клацанием, отчего Лизбет снова испуганно зашипела. Он улыбнулся в ответ, словно находил ее страхи смешными, наклонился и чмокнул в щеку — в благодарность за то, что она для него сделала. На Лизбет пахнуло вином. Он выпил достаточно, подумала она, чтобы расхрабриться и забыть о привычной робости.

Но теперь перед ними лежала наиболее опасная часть пути. Пока они шли через холл, Лизбет косилась на сапоги Френсиса. Не лучше ли будет снять их, прежде чем он начнет подниматься по лестнице? Только она хотела шепнуть ему об этом, как вдруг увидела, что Френсис расширенными глазами уставился на верхнюю площадку лестницы. Выражение его лица побудило и ее с внезапным трепетом взглянуть в том же направлении, и то, что она увидела, заставило ее громко ахнуть.

Дверь комнаты ее отца, выходящая на верхнюю площадку, была открыта, и падающий из нее свет осветил лестницу и часть коридора. Одно мгновение Лизбет зачарованно смотрела на этот освещенный дверной проем. В коридор сначала вышла ее мачеха с серебряным подсвечником в руке, а за ней следовал сэр Гарри в ночном колпаке, тоже с подсвечником.

На Катарине был пеньюар из белого шелка, накинутый поверх ночной рубашки, а волосы заплетены в две длинные косы. Темные глаза источали яд, губы хищно улыбались, словно она заранее предвкушала сцену, которая должна была сейчас последовать.

Достаточно было Лизбет увидеть ее, как она поняла, кто запер дверь. Вид сэра Гарри, несмотря на ночную рубашку и колпак, поверг ее в ужас. Он стоял наверху лестницы, опираясь на перила, с багровым от гнева лицом, сдвинув на переносице брови. Тяжелым взглядом он уставился на брата и сестру и гаркнул громовым голосом:

— Поднимайтесь сюда, оба!

Лизбет казалось, что лестнице не будет конца, и они с Френсисом не поднимутся по ней никогда. Пока они шагали вверх ступенька за ступенькой и сапоги Френсиса стучали так, что, наверное, перебудили весь дом, Лизбет чувствовала, как его храбрость и приподнятое настроение, в котором он вернулся домой, медленно, но верно его покидают. Френсис никогда не мог противостоять отцу. С детства он трепетал перед ним, и, когда они достигли вершины лестницы, Лизбет знала, что он весь дрожит, что у него пересохли губы и он то и дело их облизывает.

— Ну а теперь, сударь, объясните мне, где вы были? — сказал сэр Гарри, едва Френсис ступил на верхнюю площадку.

При свете свечей Лизбет отчетливо видела лицо брата. Он был очень бледен и часто моргал, то ли от яркого света, то ли от стыда. Вид у него был жалкий и глуповатый, и па миг Лизбет поняла, что должен чувствовать сейчас отец.

Властный и тщеславный, но и он всего лишь мужчина. В молодости он, должно быть, был недурен собой, но привлекательная внешность не шла ни в какое сравнение с решительностью и предприимчивостью, с которыми он завоевывал женщин или затевал дуэли. Скажи сейчас Френсис, что ездил в Лондон на свидание с хорошенькой барышней или пусть даже соблазнял какую-нибудь местную простушку, и отец простит его и будет гордиться им.

Но не любовь побудила Френсиса пойти к Кинам, а нечто другое, что пугало Лизбет и чего боялся отец.

— Ну, говори, где ты был? — снова рявкнул сэр Гарри.

— У… у… доктора Кина, сэр.

— Смерть Христова! Так я и знал, Я должен был догадаться, что ты ослушаешься меня. Я говорил тебе, что не потерплю, чтобы ты ходил туда слушать мятежные речи и, еще чего доброго, дал вовлечь себя в заговор папистов. Я запретил тебе бывать у них, так?